Марк Фабий Вибулан (консул 442 года до н. э.)

Марк Фабий Вибулан

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Марк Фабий Вибулан (лат. Marcus Fabius Vibulanus; V век до н. э.) — древнеримский политический деятель, консул 442 года до н. э.

Марк принадлежал к патрицианскому роду Фабиев и был сыном трёхкратного консула Квинта Фабия Вибулана, согласно ряду источников, оставшегося после битвы при Кремере единственным представителем рода. Братья Марка Квинт и Нумерий тоже занимали консульские должности.

Диодор утверждает, что Марк Фабий был консулом ещё в 457 году до н. э., но его данные ничем больше не подтверждаются. В 442 году Марк Фабий занял консульскую должность вместе с Постумом Эбуцием Гельвой. Главным событием этого года стал вывод колонии в Ардею; консулы организовали это таким образом, что местным жителям была возвращена земля, отнятая у них прежде несправедливым римским судом. За это Фабия и Эбуция по истечении их полномочий попытались привлечь к суду, но они сами уехали в Ардею.

В 437 году Марк Фабий был легатом диктатора Мамерка Эмилия Мацерина во время войны с Фиденами. В 433 году он стал одним из трёх военных трибунов с консульской властью; из-за эпидемии чумы в этом году ничего не происходило.

В 431 году до н. э. Марк Фабий снова был легатом: он командовал конницей в большом сражении с эквами и вольсками и был ранен в бедро, но тем не менее не оставил поле боя.

У Марка Фабия было трое сыновей: Квинт, Нумерий и Кезон. Все они были военными трибунами с консульской властью в 390 году до н. э. и занимали высшие должности и в другие годы.

Отрывок, характеризующий Марк Фабий Вибулан (консул 442 года до н. э.)

– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.