Хэмилл, Марк

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Марк Хэмилл»)
Перейти к: навигация, поиск
Марк Хэмилл
Mark Hamill

Хэмилл на San Diego Comic-Con International в 2015 году
Имя при рождении:

Марк Ричард Хэмилл

Дата рождения:

25 сентября 1951(1951-09-25) (72 года)

Место рождения:

Окленд (Калифорния), США

Гражданство:

США США

Профессия:

актёр

Карьера:

с 1970

Награды:

Сатурн (1981, 1984)

Марк Ри́чард Хэ́милл (англ. Mark Richard Hamill, род. 25 сентября 1951 года, Окленд, Калифорния) — американский актёр. Его самая известная роль — джедай Люк Скайуокер в киноэпопее «Звёздные войны». После этих фильмов Хэмилл успешно работал на Бродвее, занимался озвучанием мультфильмов и компьютерных игр (см. «Full Throttle»), а также созданием комиксов.

В частности, широко известен тем, что озвучивал Джокера в мультсериалах и играх о Бэтмене в период 1992—2016 гг. По данным IMDb, Хэмилл участвовал в создании более 200 произведений — фильмов, мультфильмов, телесериалов и видеоигр[1]





Биография

Марк Хэмилл родился 25 сентября 1951 года в приморском городе Окленд, в Калифорнии. Его отец, Уильям Хэмилл, был образцовым офицером, капитаном ВВС США. Мать, Сьюзанн Хэмилл, — домохозяйкой. Сложная работа отца заставляла семью постоянно менять место жительства, поэтому будущий актёр успел пожить и в Виргинии, и в Нью-Йорке, и даже в Японии, где он закончил школу.

Поскольку Марк был лишь одним из семи детей в семье, родители уделяли мало времени его воспитанию, позволяя ребёнку заниматься всем, что ему было интересно.

Марку особенно нравилось находиться в центре внимания, развлекать публику. Больше всего он тяготел к искусству. В шесть лет, когда отец взял его с собой в командировку в Нью-Йорк, мальчик всю неделю пропадал в театре. На военной базе в Японии, где кино для семей военных бесплатно показывали каждый день, Марк не пропустил ни одной премьеры. Он даже прошёл прослушивание на съёмки фильма, но, дойдя до финала, роли всё же не получил.

Кроме этого, мальчику всегда нравилось мастерить, конструировать, делать что-то своими руками. В 12 лет Марк участвовал в школьной театральной постановке, помогая в изготовлении декораций. Один из маленьких актёров опоздал к началу спектакля, и Марка попросили заменить его, выйдя на сцену. Так, даже не зная слов, Хэмилл получил свою первую роль.

В 1969 году, на свадьбе старшего брата, Марк знакомится с композитором Майклом Фрэнксом, который написал пьесу для небольшого голливудского театра. Фрэнкс приглашает семнадцатилетнего парня принять участие в постановке.

«Daily News», 1981:

Всё началось с этой пьесы. Мы поставили её в маленьком театре в Голливуде в августе, а к Рождеству у меня уже был агент. Тогда я жил в сарае, который снимал за 55 баксов в неделю и, чтобы не попасть в армию, учился в колледже.

В театральный колледж Хэмилл поступил сразу после школы. А театральный агент заметил его на выпускном спектакле. Девятнадцатилетнего Марка пригласили на роль в телепроекте «Шоу Билла Косби». Парня заметили и оценили. Затем последовали роли в различных телесериалах, пока Джордж Лукас не занял актёра в фантастической саге «Звёздные войны».

11 января 1977 года трагическое событие чуть не стало роковым в карьере актёра. Лукас собирался переснять несколько сцен «Звёздных войн», но лететь в Тунис, где проходили съёмки ранее, не было смысла. Было принято решение работать в Долине Смерти, которая напоминала тунисскую пустыню. Марк Хэмилл ехал к месту съёмок и уснул за рулём. Его машина перевернулась, и он вылетел на обочину через лобовое стекло. Актёр остался жив, но перенёс несколько тяжёлых пластических операций на лице. Чтобы закончить картину, Лукас работал с дублёром на дальних планах, а для крупных использовал ранее отснятый материал.

Швы Хэмиллу сняли лишь за неделю до премьерного показа «Звёздных войн». Искушённый зритель может заметить, что его новое лицо несколько отличается от прежнего.

Перенесённые потрясения на некоторое время привели актёра к психологической травме. Долгое время он не мог уговорить себя сесть за руль автомобиля, но постепенно стресс прошёл, и уже в следующем новом фильме Хэмилл лихо ведёт машину.

Отдыхая от актёрских работ в кино, Марк принимает приглашения на озвучивание мультипликационных персонажей. Это становится его хобби. За свою карьеру он подарил свой голос героям более двухсот мультфильмов. Самый известный — это голос Джокера в сериалах про Бэтмена.

Хэмилл рвётся играть разные роли, стараясь быть многоплановым актёром, но агенты не особо радуют его. В Хэмилле продолжают видеть Люка Скайуокера. После первого опыта в «Звёздных войнах» последовал приключенческий фильм «Лето в поисках „Корвета“» М. Роббинса. Затем военная драма «Большая красная единица» С. Фуллера, где Марк играет снайпера-новичка.

В начале 1980-х Хэмилл принимает участие в лёгком мюзикле «Ночь, когда погасли огни в Джорджии», для роли в котором ему пришлось потолстеть на 11 килограммов. В следующем фильме, фантастическом боевике «Поток», актёр пытается доказать, что может играть и серьёзные драматические роли.

1990-е годы оказываются для актёра более плодотворными и в плане количества ролей, и по части их значимости. Зрители тепло приняли Хэмилла в триллере «Ночной попутчик», военной драме «Поверженные» испанского режиссёра Хесуса Франко. Затем следует череда менее удачных фильмов, среди которых фильм-комикс «Гайвер», мистическая мелодрама «Любовь и магия», роль-камео в фильме ужасов «Лунатики». Серьёзные и комедийные роли в фильмах «Бегущий во времени», «Лотерея», «Деревня проклятых».

В середине 1990-х годов Хэмилл играет роль коммодора, а затем полковника Кристофера Блэра (Christopher Blair), главного героя серии компьютерных игр Wing Commander, выпущенных фирмой Origin.

В 1998 году у Марка появляется новая возможность блеснуть в фантастическом фильме. Шведский режиссёр Харальд Цварт (англ.), большой поклонник «Звёздных войн», снимает фильм «Гамильтон» с Петером Стормаре, в котором Хэмиллу отводится роль злодея-американца.

Среди последних удачных работ актёра в кино — участие в молодёжной комедии «Джей и Молчаливый Боб наносят ответный удар», в которой он играет персонажа комикса по кличке «Хренобой», а также серьёзная роль в фильме «Спасибо, спокойной ночи» о музыкальной группе, где Хэмилл сыграл отца одного из музыкантов.

По словам самого Хэмилла, он — «человек скромных радостей». Несмотря на бурную плодотворную деятельность в театре, кино и на телевидении, он много времени уделяет семейным заботам и радостям. Как заботливый отец, он даже посещал родительские собрания в школе детей. В последнее время Марк много рисует, смотрит кино и мультфильмы, занимается плаванием. У него неплохая коллекция игрушек и комиксов. Кроме того, Хэмилл — настоящий битломан со стажем. Ему не присуща «звёздная болезнь», поэтому актёр часто появляется на конвентах, посвящённых своим хобби, в качестве рядового члена собрания.

В 2015 году, спустя более 30 лет, Хэмилл вернулся к своей самой известной роли. Марк снова сыграл Люка Скайуокера в фильме «Звёздные войны: Пробуждение силы». Его появление на экране ограничилось всего несколькими секундами. Ожидается, что в VIII эпизоде, который выйдет на экраны в декабре 2017 года, роль Хэмилла будет более существенной.

Театральная карьера

Хэмилл всегда считал, что играть перед живой аудиторией намного приятнее и благодарнее, чем работать на камеру. Даже несмотря на громкий успех «Звёздных войн», он не прекращал работы в театре.

В середине 1980-х годов Марк переезжает в Нью-Йорк и начинает работать на Бродвее. Его дебютом стала пьеса «Человек-слон». Серьёзную роль в постановке Хэмиллу дали в надежде, что его имя на афише привлечёт публику. Актёр справился с поставленной задачей. Спектакль не только стал посещаемым, зрители оценили Хэмилла как театрального актёра.

Затем последовала по-настоящему крупная театральная роль — в спектакле «Амадей». Введённый во второй состав, Хэмилл объездил с гастролями практически всю Америку. А вскоре был введён в основной состав и играл Моцарта на Бродвее.

Середина 1980-х годов ознаменована блестящим мюзиклом «Харриган и Харт». Специально для роли в этой постановке Хэмиллу пришлось брать уроки танцев и вокала. Спектакль имел успех у зрителей и критиков.

Также стоит отметить участие актёра в постановках «Обслуживание в номерах» (Room Service, 1986 год) и «Придурок» (The Nerd, 1987 год).

Семья

Накануне премьеры «Звёздных войн» Марк Хэмилл знакомится с дантисткой из Лос-Анджелеса Мэрилу Йорк. Их роман начинает бурно развиваться, но когда фильм приносит Хэмиллу необычайную популярность, отношения оказываются на грани разрыва. Мэрилу удалось вернуть жениха, и в декабре 1978 года состоялась скромная свадьба во дворе дома в Малибу, купленного Хэмиллом на гонорар за «Звёздные войны».

В июне 1979 года в семье родился первенец — Нейтан Элиас. Марк как раз снимался в V эпизоде «Звёздных войн», и пара жила в Англии. Сразу из родильного отделения, где счастливый отец провёл всю ночь в ожидании, он отправился на съёмки.

В 1983 году на свет появляется второй ребёнок — Гриффин Тобиас. Происходит это в провинции, поскольку Хэмилл с семьёй гастролирует по США с антрепризой знаменитого бродвейского спектакля, в котором играет Моцарта (в киноварианте это «Амадей» с Томом Халсом в главной роли).

Во время съёмок фильма «Поток» у Марка Хэмилла рождается дочь — Челси Элизабет.

Несмотря на то, что дом в Малибу слишком мал для такой большой семьи, Хэмилл не собирается оттуда переезжать.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3721 день]

Фильмография

Озвучивание

Роли в кино

Напишите отзыв о статье "Хэмилл, Марк"

Примечания

  1. Хэмилл, Марк (англ.) на сайте Internet Movie Database

Ссылки

  • Хэмилл, Марк (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.markhamill.com/ Официальный фан-клуб Марка Хэмилла]
  • [www.comicbookthemovie.com/ Official Comic Book: The Movie Website]
  • [twitter.com/#!/HamillHimself/ Марк Хэмилл в Twitter]


Отрывок, характеризующий Хэмилл, Марк

Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.