Брандо, Марлон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Марлон Брандо»)
Перейти к: навигация, поиск
Марлон Брандо
Marlon Brando

Фото Карла ван Вехтена, 27 декабря 1948 год.
Профессия:

актёр, кинорежиссёр, политический активист

Награды:

«Оскар» (1955, 1973)
«Золотой глобус» (1955, 1973)
BAFTA (1953, 1954, 1955)
Приз за лучшую мужскую роль Каннского кинофестиваля (1952)

Подпись:

Ма́рлон Бра́ндо[1][2] или Марло́н Брандо́[3] (англ. Marlon Brando; 3 апреля 1924, Омаха — 1 июля 2004, Лос-Анджелес) — американский актёр кино и телевидения, кинорежиссёр и политический активист. Некоторыми современными киноведами считается одним из величайших актёров в истории[4].

Говоря о вкладе Брандо в мировое киноискусство, один из его биографов, Стефан Канфер, однажды произнёс: «Существовал кинематограф до Брандо и после Брандо, также как живопись до Пикассо и после Пикассо, литература до Хемингуэя и после Хемингуэя и поп-музыка до Синатры и после Синатры …»[5]. Схожего мнения придерживалась историк кино Молли Хаскелл[en]: «Легенду киноэкрана можно охарактеризовать одним словом. Брандо. Как Гарбо. Или Фидо[en]. … Есть только один Брандо»[5].

Брандо стремительно ворвался в мир кинематографа, дав знать о себе критикам и зрителям, уже второй ролью в карьере — Стэнли Ковальски в экранизации знаковой пьесы Теннесси Уильямса «Трамвай „Желание“»[6]. Итогом полувековой карьеры актёра стал целый арсенал диаметрально противоположных ролей: революционер Эмилиано СапатаВива, Сапата!»; 1952), древнеримский военачальник Марк АнтонийЮлий Цезарь»; 1953), байкер Джонни Страблер («Дикарь»; 1953), портовый работник Терри Маллой («В порту»; 1954), дон мафии Вито КорлеонеКрёстный отец»; 1972), Он — Пол («Последнее танго в Париже»; 1972), учёный Джор-Эл («Супермен»; 1978) и помешанный на войне полковник Уолтер Куртц («Апокалипсис сегодня»; 1979). В 1961 году Брандо встал по ту сторону камеры, поставив вестерн «Одноглазые валеты».

Личная жизнь Брандо складывалась не так радужно, как актёрская карьера[7]. У него было немного друзей (сам он считал настоящим и лучшим другом только Джека Николсона), а многие окружающие называли его «человеком с тяжёлым характером»[7]. Актёр был трижды женат, обладал огромным количеством романтических отношений с различными женщинами, а также по собственному признанию и с мужчинами, к концу жизни обзавёлся восемью детьми — и это не считая приёмных и тех, чьё родство с Брандо так и не было официально установлено. Вне актёрской деятельности Брандо был заядлым политическим активистом, поддерживавшим, в основном, Движение американских индейцев и за гражданские права чернокожих.

Марлон Брандо ушёл из жизни 1 июля 2004 года от дыхательной недостаточности. Последние годы он страдал ожирением, практически не выходил из дома. Незадолго до смерти актёр занял четвёртое место в списке «100 величайших звёзд кино за 100 лет», составленном Американским институтом киноискусства, и вошёл в список ста наиболее влиятельных людей XX века по версии журнала Time. В его активе - два «Оскара» (1955, 1973), два «Золотых глобуса» (1955, 1973) и три награды Британской киноакадемии (1953, 1954, 1955). За одну из финальных ролей — доктора Моро — Брандо была вручена антипремия «Золотая малина».





Предки

Марлон Брандо — потомок немецкого иммигранта Иоганна Вильгельма Брандау (Brandau), поселившегося в штате Нью-Йорк в начале XVIII века[8]. Соседи, запомнившие отца Марлона ещё школьником, говорили, что в нём было что-то «тевтонское и закрытое»[9].

Марлон Брандо-старший[en] — отец Марлона-младшего — родился в Омахе в 1895 году. Его замкнутость и жёсткость в воспитании своих детей объяснялась тем, что в возрасте четырёх лет он пережил сильнейшую психологическую травму — уход матери из семьи[9]. До конца жизни его настроение менялось со скоростью света — от мрачных и необщительных периодов, до непредсказуемых и шумных поступков[9]. В подростковом возрасте он часто менял места жительства, маневрируя от одной пожилой тёти к другой[9]. Марлон-старший рос грубым женоненавистником, зачастую прикладывался к бутылке и издевался над окружающими[9].

Дороти (Доди) Пеннибэйкер[en] — мать Марлона — происходила из рода диссидентов, золотоискателей и приверженцев Христианской науки[9]. Выйдя замуж за Брандо в возрасте двадцати одного года, она сделала себе имя на ведущих ролях в местном театре Omaha Community Playhouse[en][10]. Например, в постановке «За горизонтом[en]» по Юджину О’Нилу Доди играла вместе с тогда ещё никому не известным молодым Генри Фондой, с которым позже поддерживала тёплые дружеские отношения[10].

Детство

Актёр — это самая дурацкая профессия в мире. Факт: выживает всего лишь один процент актёров. И то не всегда. Им приходится бороться за жизнь все отпущенное им Господом время.
Брандо в интервью Rolling Stone, 2002[11]

Рождение, обстановка в семье

Марлон Брандо появился на свет около 11 часов вечера 3 апреля 1924 года в Материнском госпитале Омахи, штат Небраска[12]. Отец — Марлон Брандо-старший, производитель кормов, мать — Дороти (Доди) Пеннибэйкер — актриса. С Бадом росли его старшие сёстры — Джослин[en] (1919—2005) и Фрэнсис (1922—1994)[13].

Благодаря отцу, дети воспитывались во всей строгости[13]. Небедный Брандо-старший мог осыпать Доди изысканнейшими подарками, а детям презентовать гораздо менее ценные дары[9]. К Баду он относился хуже всего — запросто мог высмеять его поведение, его выразительный голос, любую позу[9]. Ситуация в семье доходила до того, что простые обнимания были позволительны только на дни рождения и Рождество[9]. Позже Марлон-младший не мог припомнить хотя бы одной похвалы от отца в период с детского сада до юности[9]. Результатом сего стало то, что мальчик искал внимания в любом другом месте — в основном, в школе, где пренебрегал всеми этическими нормами[9].

Зловещее расположение духа Брандо-старшего было более тяжёлым испытанием для его дочерей[9]. Спустя много лет Фрэнсис писала: «Я не помню прощения. Никакого прощения! В нашем доме были обвинения, пристыженности и наказания, которые крайне часто не имели никакой связи с „преступлением“, и я полагаю, что чувство жгучей несправедливости засело в нас очень глубоко»[9].

Помимо издевательств от родного отца, детям приходилось терпеть ещё и алкоголизм матери[13]. «Она предпочитала ту тоску, что производил на свет алкоголь, чем заботу о нас» — вспоминал в своих мемуарах Брандо[13].

Как и во многих домах того времени, в гостиной жилища семьи Брандо стояло пианино[10]. Радио пока только набирало популярность, и пластинки были бледным эхом настоящего звучания музыки[10]. В детстве Доди обучалась игре на пианино, и тогда, в конце 1920-х, играла на нём фолк-хиты в окружении своей семьи[10]. В числе таковых были «визитные карточки» Ирвинга Берлина I'm Looking Over a Four Leaf Clover[en] и Am I Blue?[en][10]. Эта музыка никогда не оставляла Брандо и в 1989 году, когда актёр заканчивал автобиографию, названия этих песен он рассматривал в качестве заглавия для книги, но в итоге остановился на обобщённом «Песни, что пела мне мать»[10].

Переезды, психологические травмы

Когда Баду исполнилось шесть лет, корпорация Calcium Carbonate предложила его отцу работу менеджера по продажам[10]. Марлон-старший согласился, учитывая начавшуюся Великую депрессию, и вся семья переехала в муниципалитет Эванстон, что в пригороде Чикаго, штат Иллинойс[14]. Доди была категорически против этой затеи по причине того, что в Эванстоне на тот момент не было ни одного театра, но в итоге вынуждена была поддаться мужу[14].

Дети были определены в фешенебельную школу имени Линкольна[14]. Фрэнсис и Джослин нашли там новых друзей, но Бад был слишком погружён в собственные мысли и фантазии[14]. Наиболее навязчивая из таковых была связана с домработницей семьи Брандо, молодой девушкой с датскими и индонезийскими корнями Эрми[15]. Мальчик привязался к ней, они часто играли в карты и спали вместе; Эрми часто появлялась перед ним голой, даже не думая, что он настолько всепоглощающе влюбится в неё[15]. В один день Эрми заявила, что отправляется в путешествие и скоро вернётся[15]. Прошло несколько недель, прежде чем Марлон понял, что больше её не увидит[15]. В ночь, когда к нему пришла эта настойчивая мысль, он ощутил предвкушение смерти[15]. «Я чувствовал себя брошенным», — вспоминал он спустя пятьдесят лет, — «Моя мать променяла меня на бутылку, а теперь ушла и Эрми. Я стал разобщённым с этим миром»[16].

Отыскав первую «родственную душу», Уолли Кокса, 11-летний Бад увлёкся миром кино[17]. «Мятеж на „Баунти“» показал мальчику мелодраматическую историю о противостоянии тиранов и справедливых бунтарей, а Виктор Маклаглен в «Потерянном патруле» создал образ жёсткого, храброго сержанта, ставшего для Марлона идеализированным портретом его отца, которого он боялся[18]. «Манхэттенская мелодрама» же предоставила ему изображение Нью-Йорка как рассадника гангстеров, и места, куда юноши могут направиться, чтобы найти себя[18].

Он славный малый, но жить с ним — это как взбираться по смазанному шесту в охваченном войной Шанхае. И самое худшее не придёт даже в ближайшие два-три года.
— Мать Марлона о сыне[19]

Спустя год родители Марлона решили на время расстаться, отдохнуть друг от друга[18]. Доди забрала всю семью к своей матери, Элизабет (Нане) Майерс, в город Санта-Ана, штат Калифорния, а Брандо-старший остался жить в Чикаго[18].

Доди, тем временем, не могла нарадоваться своими дочерьми[20]. Фрэнсис проявляла явный талант в живописи, а Джослин обнаружила, что унаследовала актёрский дар матери[20]. Она была задействована в ведущих ролях в школьных постановках и заявила, что собирается начать актёрскую карьеру[20]. Только 16-летний Бад никак себя не показывал[20]. Взрослые не оказывали ему достаточного количества внимания: бабушка Нана была советником представительства Христианской науки и все время проводила за работой, Доди продолжала пить[20].

Марлон начал достигать успехов в спорте: финишировал первым в школьном десятиборье и установил рекорд по прямым отжиманиям на руках (тысяча раз)[19]. Он мог отжаться и больше, но преподаватель, опасаясь, что юноша погубит своё сердце, приказал остановиться[19]. Брандо, понимая, что, наконец, добился чего-то серьезного, приобрёл чванливые манеры, а в отсутствие отца вёл себя, как хозяин дома[19].

Вскоре затянувшаяся разлука между Доди и Марлоном-старшим закончилась — Брандо вернулся в семью[19]. Вслед за этим, в 1938 году, последовал очередной переезд — на этот раз в загородный посёлок Либертивилль[en], штат Иллинойс, с населением всего три тысячи человек[19]. Семейство проживало в крупном арендованном доме при ферме, в окрестностях которого они содержали корову и огород[21].

Брандо-старший был состоятельным руководителем, его заработная плата составляла 15 тысяч долларов в год, тогда как стандартом были 1600[21]. Доди, тратившая почти все деньги в местных барах, устроилась в драмтеатр[21]. Фрэнсис и Джослин участвовали в школьных спектаклях, а Бад продолжал воплощать образ бунтаря, носил джинсы, тенниски и футболки столь яркой раскраски, что одноклассники просили его не надевать в школу хотя бы пижамы[21]. Марлон обнаружил, что у него неплохо получается управляться с барабанами и присоединился к школьной музыкальной группе[21]. В атлетике он проявлял тот же рассеянный подход — любил соревноваться за трофеи, но ненавидел добиваться этого трудом[21]. Бад начал вытягиваться (его окончательный рост в итоге задержался на отметке в 177 сантиметров), увеличил мускулатуру грудной клетки, а расширившимися плечами стал походить на отца[21].

Юность

Первые роли в любительских постановках, бунтарские выходки

Когда Марлону предложили вступить в школьный театральный кружок, он согласился, учитывая то, что он ничем не занимался[21]. К тому моменту он обладал достаточным количеством физической силы, чтобы, демонстрируя пантомиму о молодой девушке, готовящейся принять ванную, его никто не дразнил[21]. Брандо нравилось играть злодеев, в частности, в одном из скетчей он изображал именитого гангстера Джона Диллинджера[21]. Одноклассники встретили это перевоплощение сначала тишиной, затем бурными аплодисментами[21].

Со временем кружок перешёл на более легковесные вещи — как, например, комедийная пьеса Джорджа С. Кауфмана[en] и Мосса Харта[en] «С собой не унесёшь[en]», числившаяся у учеников в фаворитах[21]. Однако у Брандо всегда были проблемы с комическими составляющими: он плохо справлялся с наставлениями режиссёра и, как следствие, никогда не получал роли в таких постановках[22].

Актёрство Марлон заменил барабанными палочками и деревянными бочонками, создав ритмическую музыкальную группу, названную Keg Brando and His Kegliners[22]. Когда на их выступление не было распродано практически ни одного билета, Брандо снова ушёл в себя, начал читать книги, которые накопились у Доди за многие годы: «Великого Гэтсби», «Бесплодную землю[en]» и произведения Шекспира[22]. И, как и многие юноши его возраста, Бад увлёкся только что вошедшим в обиход радио[22]. Слушая радиоспектакли, в которых актёры использовали различные акценты, чтобы изображать одновременно протагонистов, антагонистов и второплановых героев, Марлон обнаружил, что у него есть талант в имитации голосов[23]. После того, как он выключал радио, он воспроизводил диалог в уме, повторял то, что только что услышал, и произносил слова по слогам[23]. Он начал заниматься этим и в реальной жизни, пародируя соседей, учителей и друзей[23].

Нарушение всех правил и восстание против устоявшейся системы преследовало Брандо всю молодость[24]. Когда он устроился билетёром в ближайший кинотеатр, ему не приглянулась официальная рабочая униформа, и он заменил манишку для рубашки, пришив пару манжет к пиджаку, дабы казалось, что он при «полном обмундировании»[24]. Когда всплыл обман, Брандо был незамедлительно уволен[24].

За очередными выходками Бада в школе последовал серьезный разговор с директором[24]. Директор заподозрил умственную недостаточность хулигана, учителем был проведён IQ-тест, выявивший, что коэффициент интеллекта у Марлона достигает небольшого числа 90[24]. Преподаватель опозорил его перед всем классом, заявив, что «не удивительно, что он столь разрушительный»[24].

Начало Второй мировой войны, обучение в военном училище

В конце 1930-х годов официально закончился период Великой депрессии, но на смену ей пришла новая беда — Вторая мировая война. Марлон-старший был слишком стар для участия в военных действиях, а Марлон-младший — слишком юн[20].

Глава семьи видел единственный выход из сложившейся ситуации с безобразным поведением сына — отправить его в военное училище[25]. Выбор остановился на Шаттак Сент-Мари (ныне — школа Shattuck-Saint Mary’s) в городе Фэрибо, штат Миннесота, где в своё время учился сам Брандо-старший[25]. Сопротивление было бесполезным и в сентябре 1941 года 17-летний Марлон подписал нужные бумаги, взял свою форму и направился в Шэттак[25]. Как и все военные заведения того времени, Шэттак был перенаселен[25]. Брандо-старший, тем временем, убеждал себя, что направление сына в это училище — не что иное, как акт высокого патриотизма[25].

Класс Брандо содержал в себе совершенно разных юношей, в основном, из состоятельных среднезападных семей[25]. Среди таковых были представители семейства Майо[en] (основателя прославленной одноимённой клиники в Рочестере) и Хормел (основателя одноимённой продуктовой компании[en] в Остине)[26].

Помимо читального зала, где он из мятежного хулигана превращался в добропорядочного зубрилу, Марлон нашёл в Фэрибо ещё два места, где он чувствовал себя совершенно умиротворённо[27]. Первым был кинотеатр, где Брандо пересмотрел все ключевые хиты последних лет, в том числе «Иностранного корреспондента» и «Великого диктатора»[27].

Вторым — комната преподавателя английского языка Эрла Вагнера, аристократического фланёра-интеллектуала, предпочитающего обращение «Герцог»[28]. Вагнер часто звал студентов в свои специфические апартаменты, обустроенные в стиле эпохи fin de siècle[28]. Здесь Бад потряс преподавателя своим прочтением отрывков из поэм Шекспира и вскоре ему была предоставлена основная роль в одноактовой постановке «Послание из Хафу», рассказывающей о жизни Тутанхамона[28]. Зрители аплодировали так громко, а Вагнер был так потрясён его игрой, что написал Доди и Марлону-старшему письмо со всяческими комплиментами в адрес их сына, в котором откровенно удивлялся, что Бад забыл в военном училище[28]. Помимо похвалы, в письме содержалось ещё и настойчивое предложение отправить Марлона в какую-нибудь актёрскую школу, которая бы более подошла для его таланта[28].

Брандо-старший воспринял послание Вагнера «в штыки»: «Актёрство — что это за профессия для подрастающего мужчины?» — вопрошал он[28]. В ноябре 1941 года, на День благодарения, родители навестили сына в училище и заодно напрямую пообщались с Вагнером[29]. Тот убедил Доди, что у её сына имеется явный талант в актёрском мастерстве, воспроизведении акцентов, чужих голосов и интонаций[29]. Ей, актрисе с юных лет, этого было достаточно, чтобы решить забрать Марлона из этого места, но отец стоял на своём[29]. Бад дополнительно аргументировал свой уход из Шэттака тем, что искусство у них в семье в крови — Джослин уже пытала счастье на Бродвее, а Фрэнсис прокладывала путь к профессиональной живописи[29].

Отец, человек старой военной закалки, убеждённый в том, что все в актёрской среде — гомосексуалы, грозно заявил[30]:

Я не позволю этому профессоришке сделать из моего сына гомика, тем более когда я выкладываю полторы тысячи на то, чтобы он стал настоящим мужиком. Он не будет сидеть перед зеркалом и пользоваться бабской косметикой. Он не будет педерастом, трясущим своей задницей перед публикой каждый вечер.

По его мнению, демобилизовавшийся кадет должен был выбрать либо карьеру в бизнесе, либо в военном деле[30].

Карьера

Убеждённый сторонник системы (метода) Станиславского, Брандо своими первыми же киноработами существенно поднял планку актёрского мастерства в американском киноискусстве и послужил эталономК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3609 дней] для таких актёров следующего поколения, как Омар Шариф, Аль Пачино, Уоррен Битти и Роберт Де Ниро. Однако он отказался разрабатывать амплуа бунтаря и каждой новой ролью старался открыть новые грани своего таланта. Марлон Брандо дебютировал на сцене в 1944 году в драме «Я помню, мама». Эта роль сразу была замечена критиками, и актёр был признан многообещающим. Затем была удачная роль, но в неудачной постановке. И наконец, в 1947 году Марлон Брандо получил всемирное признание благодаря культовой роли Стэнли Ковальски в пьесе Теннеси Уильямса «Трамвай „Желание“». Фильм «Трамвай „Желание“» был снят позже, в 1951 году.

Снявшись всего лишь в пяти фильмах, Брандо стал к середине пятидесятых подлинным секс-символом десятилетия. Миллионы молодых людей во всём мире подражали ему, копировали его стиль поведения. Главный герой фильма «Дикарь» в исполнении Брандо оказал влияние на становление движения байкеров и послужил прообразом многочисленных героев-бунтарей, столь популярных в эпоху рок-н-ролла, в частности, экранных персонажей в исполнении Элвиса Пресли и Джеймса Дина.

B 1960-е годы Брандо пробовал себя в режиссуре. Новым триумфом обернулась для него роль Вито Корлеоне в фильме «Крёстный отец» (1972). За неё он был удостоен второго «Оскара», однако от получения награды отказался, мотивировав свой поступок протестом против укоренившейся в американском обществе политики дискриминации индейцев[31]. Ожидалось, что Брандо появится в небольшом эпизоде и в фильме «Крёстный отец 2», но из-за разногласий с компанией Paramount он отказался от съёмок. Среди других крупных успехов Брандо в этот период — нашумевшие фильмы «Последнее танго в Париже» (1972), «Супермен» (1978), «Апокалипсис сегодня» (1979).

В 1980 году Брандо объявил о своём уходе из кино, однако с конца 1980-х периодически продолжал сниматься в ролях второго плана. Он проводил значительную часть своего времени на Таити, где женился на местной жительнице. У Брандо было восемь детей, не считая троих приёмных.

Частная жизнь

В автобиографической книге «Песни, что пела мне мать», Брандо написал, что он встретил Мэрилин Монро на вечеринке, где она играла на пианино. Актёр утверждал, что у них был непродолжительный роман, после чего они почти не общались.

Марлон Брандо женился на актрисе Анне Кашфи в 1957 году. В 1959 году, после рождения сына Кристиана Брандо, пара развелась. В 1960 году Брандо женился на актрисе Мовите Кастанеде, которая была старше его на шесть лет. Они развелись в 1962 году. 10 августа 1962 года актёр женился на 20-летней Тарите Териипии, которая стала матерью двоих его детей. Они развелись в 1972 году.

Начиная с 1976 года, многие биографы Брандо утверждали, что он бисексуален. В 2006 году даже вышла книга с домыслами о том, что у Брандо был роман с другой легендой американского кино, Кэри Грантом.

Брандо никогда не скрывал, что хранит у себя дома урну с прахом своего ближайшего друга — актёра Уолли Кокса, с которым близко дружил с десятилетнего возраста[32], завещав развеять его прах вместе со своим собственным. Когда вдова Кокса узнала об этом из интервью, она попыталась предъявить иск об изъятии праха своего супруга, однако судья не нашёл здесь предмета для разбирательства.

Дети Марлона Брандо

  • с Анной Кашфи:
  • с Мовитой Кастанеда:
    • Мико Кастанедо Брандо (р. 1961)
    • Ребекка Брандо Котлински (р. 1966)
  • с Таритой Териипия:
    • Симон Тейхоту Брандо (р. 1963)
    • Тарита Чейнни Брандо (1970—1995)
  • Приёмные дети:
    • Петра Брандо-Корвал (р. 1972), дочь помощников Брандо Каролины Баррет и Джеймса Клавелла
    • Маимити Брандо (р. 1977)
    • Раиатуа Брандо (р. 1982)
  • с Марией Кристиной Руис:
    • Нина Присцилла Брандо (р. 1989)
    • Майлз Джонатан Брандо (р. 1992)
    • Тимоти Гахан Брандо (р. 1994)

Личная жизнь почти всех детей Брандо сложилась неудачно. Одна из его дочерей страдала шизофренией и покончила с собой в возрасте 25 лет. Старший сын был осуждён в 1990 году за убийство приятеля своей сестры, совершённое в калифорнийском особняке отца.

Последние годы и смерть

В последние годы актёр страдал от ожирения (к концу 1990-х его вес составлял более 136 килограммов), вследствие сахарного диабета у него ухудшалось зрение, также наблюдались серьёзные проблемы с печенью.

Одно из последних появлений Брандо на экране — в видеоклипе на песню его друга Майкла Джексона «You Rock My World» (2001), а последней работой актёра должно было стать озвучивание злой старушки в мультфильме «Человек-жук», но этот проект так и не был реализован[33].

Марлон Брандо скончался 1 июля 2004 от лёгочного фиброза. Актёр был кремирован, его пепел частично развеян на Таити, частично в Долине Смерти. Его вклад в кинематограф отмечен звездой на аллее славы в Голливуде.

Через два года после смерти Брандо на экраны вышел фильм «Возвращение Супермена», в котором актёр вновь играет роль отца Супермена. Это стало возможным благодаря использованию компьютерных технологий, позволивших синтезировать его голос.

На протяжении всей жизни лучшим другом Брандо являлся Джек Николсон. Когда Брандо не стало, Николсон сказал: «С его смертью всё резко изменилось»[34].

Наследие

Имя Марлона Брандо упоминается в десятках популярных песен, включая следующие: «Pocahontas» Нила Янга, «China Girl» Дэвида Боуи и Игги Попа, «We Didn’t Start the Fire» Билли Джоэла, «Vogue», «Super Pop» и «Superstar» Мадонны, «Advertising Space» Робби Уильямса, «It’s So Hard to Be a Saint In the City» Брюса Спрингстина, «I Wanna Be Marlon Brando» Рассела Кроу, «Back to Tupelo» Марка Нопфлера, «Goodbye, Marlon Brando» Элтона Джона, «Marlon J.D.» Manic Street Preachers, «Eyeless» группы Slipknot, R.E.M. «Me, Marlon Brando, Marlon Brando and I», «Marlon Brando e sempre lui» Лучано Лигабуэ, «Дрова» Михаила Краснодеревщика, «Touch Me» Кэтрин Макфи, «Летняя» Slim, «Is Anyone Home» Элиса Купера, «Is This What You Wanted» Леонарда Коэна.

Фильмография

Награды

Перечислены основные награды. Полный список см. на [www.imdb.com/name/nm0000008/awards IMDb.com]

Премия «Оскар»

Марлон Брандо — дважды лауреат премии «Оскар», на которую номинировался в общей сложности восемь раз. Однако от своего второго «Оскара» он отказался по идейным соображениям.

Номинации

Премия «BAFTA»

Номинации

Премия «Золотой глобус»

Номинации

Премия «Эмми»

  • 1979 — Лучший актёр второго плана в минисериале или кинофильме, за фильм «Roots: The Next Generations»

Премия Каннского кинофестиваля

Использованная литература

  • Стефан Канфер. Somebody: The Reckless Life and Remarkable Career of Marlon Brando. — Alfred A. Knopf, 2008.

Напишите отзыв о статье "Брандо, Марлон"

Примечания

  1. Кино: Энциклопедический словарь / Гл. ред. С. И. Юткевич; Редкол.: Ю. С. Афанасьев, В. Е. Баскаков, И. В. Вайсфельд и др.. — М.: Сов. энциклопедия, 1987. — 640 с.
  2. Агеенко Ф. Л., Зарва М. В. Словарь ударений русского языка. — Под ред. Д. Э. Розенталя. — М., Русский язык, 1984. С. 532
  3. Агеенко Ф. Л., Зарва М. В. Словарь ударений русского языка. М., Айрис Пресс, Рольф, 2000. С. 523
  4. Канфер, 2008, p. 8.
  5. 1 2 Канфер, 2008, p. 6.
  6. Канфер, 2008, p. 42.
  7. 1 2 Канфер, 2008, p. 10.
  8. Канфер, 2008, p. 5-6.
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Канфер, 2008, p. 14.
  10. 1 2 3 4 5 6 7 8 Канфер, 2008, p. 15.
  11. Джод Кафтан. [rollingstone.ru/articles/cinema/interview/16064.html Марлон Брандо: «Я лгу всю свою жизнь. Все лгут», 2002] (рус.). Rolling Stone (11 апреля 2013). Проверено 26 июля 2013.
  12. Канфер, 2008, p. 11.
  13. 1 2 3 4 Канфер, 2008, p. 13.
  14. 1 2 3 4 Канфер, 2008, p. 16.
  15. 1 2 3 4 5 Канфер, 2008, p. 17.
  16. Канфер, 2008, p. 18.
  17. Канфер, 2008, p. 20.
  18. 1 2 3 4 Канфер, 2008, p. 21.
  19. 1 2 3 4 5 6 Канфер, 2008, p. 23.
  20. 1 2 3 4 5 6 Канфер, 2008, p. 22.
  21. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Канфер, 2008, p. 24.
  22. 1 2 3 4 Канфер, 2008, p. 25.
  23. 1 2 3 Канфер, 2008, p. 27.
  24. 1 2 3 4 5 6 Канфер, 2008, p. 29.
  25. 1 2 3 4 5 6 Канфер, 2008, p. 30.
  26. Канфер, 2008, p. 31.
  27. 1 2 Канфер, 2008, p. 35.
  28. 1 2 3 4 5 6 Канфер, 2008, p. 37.
  29. 1 2 3 4 Канфер, 2008, p. 38.
  30. 1 2 Канфер, 2008, p. 39.
  31. [www.youtube.com/watch?v=2QUacU0I4yU&feature=channel Marlon Brando’s Oscar® win for « The Godfather»]
  32. [articles.latimes.com/2004/oct/17/entertainment/ca-brando17 When the wild one met the mild one] на сайте articles.latimes.com, 17 октября 2004
  33. [film.guardian.co.uk/News_Story/Guardian/0,,1256568,00.html The Guardian — Brando’s last role: an evil old lady] (англ.)
  34. [opinionator.blogs.nytimes.com/2009/09/25/a-third-bit-of-burton/A Third Bit of Burton]

Ссылки

  • [www.marlonbrando.com/ Официальный сайт памяти]
  • [seance.ru/category/names/brando-marlon/ Статьи о Марлоне Брандо на сайте журнала «Сеанс»]

Отрывок, характеризующий Брандо, Марлон



Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.