Родригес, Марселиньо

Марселиньо
Общая информация
Полное имя	Марсело Родригес
Родился	Санта-Крус-ду-Сул, Риу-Гранди-ду-Сул, Бразилия
Гражданство
Рост	169 см
Вес	70 кг
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб	Сержипи
Карьера
Молодёжные клубы
2000—2003	Гремио
Клубная карьера*
2003—2005	Гремио	42 (2)
2005—2010	Сан-Каэтано	29 (2)
2005	→  Жувентуде	20 (2)
2008	→  Бурсаспор	6 (1)
2009	→  СЭР Кашиас
2010	Аваи	8 (0)
2011	Линенсе	1 (0)
2011	СЭР Кашиас	1 (0)
2012	Бонсуcессо	1 (0)
2012	Гуаратингета	2 (0)
2012	УТА	2 (0)
2013	Боа
2015	Прудентополис	7 (0)
2016—н.в.	Сержипи	0 (0)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов, откорректировано по состоянию на 21 апреля 2016.

Марсело Родригес (порт.-браз. Marcelo Rodrigues, он же Марселиньо порт.-браз. Marcelinho; 9 января 1987, Санта-Крус-ду-Сул) — бразильский футболист, полузащитник клуба «Сержипи».

Карьера

Клубная

В 13 лет Марселиньо поступил в футбольную школу команды «Гремио». Первым тренером его был специалист по физ.подготовке Адильсон Батиста. Карьеру начал в 2003 году, выступая за «Гремио», однако не закрепился в составе и вынужден был покинуть клуб. В течение долгого времени играл за команды «Сан-Каэтано», «Жувентуде», «Кашиас» и «Аваи», также играл за турецкий «Бурсаспор». 9 февраля 2011 подписал контракт с клубом «Линенсе» и отправился в Лигу Паулиста.

В сборной

Привлекался в молодёжную сборную Бразилии, будучи игроком «Гремио», для подготовки к молодёжному Кубку Америки.

Достижения

«Сержипи»

• Чемпион штата Сержипи: 2016.

Ссылки

• [www.transfermarkt.com/marcelinho/profil/spieler/77709 Профиль на сайте transfermarkt.com] (англ.)
• [int.soccerway.com/players/marcelo-rodrigues/57637 Профиль на сайте soccerway.com] (англ.)
• [worldfootball.net/player_summary/marcelinho_5 Профиль на сайте worldfootball.net] (англ.)
• [sambafoot.com/en/players/885_marcelinho.html Профиль на сайте sambafoot.com] (англ.)
• [footballzz.com/jogador.php?id=5419 Профиль на сайте footballzz.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Родригес, Марселиньо

– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“