Марсельское убийство

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Марсельское убийство
В первые секунды после выстрелов
Место атаки	Марсель, Франция
Цель атаки	Александр I Луи Барту
Дата	9 октября 1934 16:20
Способ атаки	Политическое убийство
Оружие	пистолет Mauser C/96
Погибшие	2 (ещё 2 человека в толпе убиты полицейскими, убийца также погиб)
Террористы	Владо Черноземский

Марсельское убийство (также Марсельский регицид, заговор (операция) «Тевтонский меч») — политическое убийство, осуществлённое 9 октября 1934 года в Марселе болгарским террористом Владо Черноземским. Главными жертвами убийства стали король Югославии Александр I Карагеоргиевич и министр иностранных дел Франции Луи Барту. Кроме того, Черноземский смертельно ранил ещё четырёх человек.

Инцидент стал одним из самых громких убийств XX века. Согласно основной и наиболее распространённой версии, инициатором покушения стала болгарская националистическая организация ВМОРО, поддерживаемая властями нацистской Германии и её странами-союзницами, а также хорватскими усташами.

Предпосылки

9 февраля 1934 года МИД Франции возглавил опытный политик, бывший премьер министр, Луи Барту. Внешнеполитическая деятельность нового министра иностранных дел сразу привлекла всеобщее внимание. Лидеры стран Малой Антанты, опекаемой Францией, несмотря на нерешительность Югославии, разделили позицию Барту в отношении необходимости создания системы коллективной безопасности в Европе. По его же инициативе Франция предпринимала шаги к сближению с соседней Италией.

Как полагают некоторые^{[какие?]} историки, идеи, продвигаемые Барту, противоречили планам пришедших к власти в Германии нацистов: реализация проекта возрождения Средиземноморской Антанты, поддерживаемая министром иностранных дел Франции, могла создать серьёзные препятствия для осуществления их замыслов.

Одной из важнейших преград на пути к франко-итальянскому союзу являлась напряжённость в отношениях между Италией и Югославией: между этими государствами существовал ряд противоречий, как территориальных, так и идеологических. В частности, итальянское фашистское руководство имело связи с хорватским националистическим движением усташей и оказывало усташам поддержку, наряду с Венгрией и Германией.

Предшествующие события

Обеспечение безопасности

Предстоящий визит югославского короля Александра I в Марсель широко обсуждался в европейской прессе. Ещё до его начала во Франции появились слухи о возможности покушения на монарха. Один из сотрудников ведомства Барту сказал министру, что «предпочёл бы, чтобы король поехал куда угодно, только не в Марсель». За несколько часов до прибытия Александра в город, когда тот уже находился на борту эсминца Дубровник, парижские СМИ сообщили о планируемом убийстве короля со стороны хорватских террористов.

Утром 9 октября 1934 года в Марсель заблаговременно прибыл югославский министр двора, генерал Дмитриевич. Он был неприятно удивлён охранными мерами, принятыми местными полицейскими. Они сводились к следующему: по обеим сторонам улиц, по которым предстояло следовать кортежу, были расставлены сотрудники полиции с интервалом в 10 шагов друг от друга. Кроме того, они стояли спиной к тротуару, почти не имея возможности наблюдать за столпившимися на нём людьми. Предложение со стороны британского Скотланд-Ярда взять на себя обеспечение безопасности короля было отклонено французскими властями, а югославской охране Александра вообще предписывалось оставаться на борту эсминца по его прибытии в марсельский порт. Однако, несмотря на это, марсельский префект Совер заверил Дмитриевича в том, что всё будет в порядке.

Маршрут автомобиля

То, что местом визита Александра I стал Марсель, во многом объяснялось связью этого города с Югославией и Сербией в частности. Когда началась Первая мировая война, именно в марсельском порту состоялась погрузка французских солдат на военные суда, отправлявшиеся на помощь Сербии. По этому поводу в Марселе был возведён памятник французским солдатам и офицером, погибшим на Салоникском фронте и на Балканах. К подножию этого монумента король Югославии, сопровождаемый Луи Барту и генералом Альфонсом Жоржем (в Первую мировую войну — начальником штаба Салоникского фронта), должен был возложить венок, тем самым подчеркнув тесную связь между Югославией и Францией, их совместный вклад в победу над Центральными державами.

Маршрут Александра I по выезде из порта лежал по одной из центральных улиц Марселя — Ла Канебьер — к площади Биржи. На ней находилось здание местного муниципалитета, где должны были пройти первые переговоры югославского короля и Барту, на которые последний возлагал большие надежды.

Прибытие короля

9 октября приблизительно в 2 часа дня Дубровник, встреченный эскортом французских миноносцев и приветствуемый артиллерийским салютом, вошёл в марсельскую гавань. Александр I, облачённый в адмиралский мундир, сошёл на берег Старой гавани. Здесь его, как и предполагалось, встречали Барту, военно-морской министр Франсуа Пьетри, генерал Жорж и ещё ряд чиновников военного и дипломатического ведомств. В ходе торжественной церемонии Жорж и король выступили с речами, после чего направились к ожидавшему их автомобилю.

При виде транспортного средства, в котором предстояло ехать королю, присутствовавший на церемонии Дмитриевич всерьёз обеспокоился. Поданный автомобиль представлял собой небронированный ландо «Деляж-ДМ» чёрного цвета с большими окнами и широкими подножками во всю длину кабины, от переднего до заднего крыла, и откидным верхом в задней части кабины, где должен был разместиться Александр. В случае попытки покушения на пассажиров автомобиля он не просто не давал им никакой защиты, но, напротив, создавал все условия для предполагаемого убийцы.

В поездке, по словам очевидцев, король заметно нервничал, тревожно наблюдая за столпившимися на тротуарах улицы Ла Канебьер людьми. Похожие чувства испытывал Барту, заметивший то, что вместо запланированного эскорта мотоциклистов лимузин сопровождали два конных охранника, гарцевавших на некотором расстоянии от него. Водитель автомобиля, Фуассак, вёл его с минимальной скоростью — 4 км/ч, хотя положенная в данном случае скорость должна была составлять не менее 20 км/ч.

Покушение

К 16 часам 20 минутам кортеж уже достиг площади Биржи, как вдруг из толпы навстречу автомобилю, где находились Барту и Александр, выбежал человек. Один из конных охранников — полковник Пиоле — попытался повернуть лошадь, чтобы перерезать ему путь, но та встала на дыбы. Неизвестный пробежал мимо лошади, запрыгнул на подножку автомобиля и, достав пистолет, сделал первые два выстрела. Обе пули поразили грудь короля. Обливаясь кровью, Александр сполз вниз по автомобильному сиденью. Третья пуля попала в руку Барту. Шофёр Фуассак, испугавшись выстрелов, остановил лимузин и выскочил наружу. Сопротивление убийце попытался оказать генерал Жорж, сидевший перед югославским королём, но тот четырежды выстрелил в него, и Жорж тоже упал на дно автомобиля. Последняя пуля преступника ранила полицейского Гали, бросившегося к машине со стороны мостовой.

На все эти события ушло буквально несколько секунд, после чего Пиоле, всё-таки сумевший развернуть лошадь, настиг стрелявшего и дважды ударил его саблей по голове. Преступник, весь в крови, упал на мостовую и был ещё дважды ранен полицейскими. Жертвами полицейских, открывших беспорядочную стрельбу, стали и люди в толпе: два человека были убиты, ещё некоторые получили ранения. Потеряв контроль, толпа двинулась к месту событий, затоптав тяжело раненого убийцу.

Судьба фигурантов

После покушения Александр I, потерявший сознание ещё в автомобиле, был незамедлительно перенесён в префектуру, украшенную гирляндами, а также французским и югославским флагами. Через несколько минут флаги были приспущены — король умер, не приходя в сознание.

Та же участь ждала и Барту. Роковой для пожилого министра стала повязка, сделанная кем-то, чтобы остановить кровотечение. По неаккуратности наложенная ниже раны, она не остановила кровотечение, а усилила его. Санитарная машина, прибывшая на место преступления, забрала как его, так и лежавшего на земле террориста, и доставила в ближайшую больницу. От потери крови Барту потерял сознание. После несложной операции, сделанной врачами, он умер, что было обусловлено чрезмерной потерей крови.

Генерала Жоржа, получившего четыре пулевых ранения, доставили в военный госпиталь. Он выжил, но сумел полностью восстановить силы лишь спустя пять месяцев после инцидента.

Преступник, доставленный в больницу, находился в крайне тяжёлом состоянии. При нём обнаружили чехословацкий паспорт на имя Петра Келемена, пистолеты систем Маузер и Вальтер, а также бомбу. На руке убийцы была татуировка в виде знака ВМРО — болгарской, а, точнее, македонской террористической организации. Не приходя в сознание, он умер в районе 8 часов вечера того же дня.

Личность стрелявшего вскоре была установлена. Величко Георгиев (таково было настоящее имя убийцы) был одним из наиболее профессиональных террористов ВМРО. До настоящего момента его истинное имя было известно только его непосредственным начальникам и полиции. Другие знали преступника, главным образом, как Владо Черноземского, или «Владо-шофёра» (эта кличка была обусловлена его профессией). Георгиев не употреблял спиртного, не курил. Он был готов пойти на любое дело, по воспоминаниям современников, будучи человеком хладнокровным и безжалостным.

Последствия

Марсельское убийство произвело фурор в Европе, обострив отношения Югославии с Италией и Венгрией, Франции — с Италией, а также, в свете обнародования информации о ничтожности мер предосторожности, соблюдённых во время королевского визита, охладив стремление Югославии к сближению с Францией. Смерть Барту, активно выступавшего не только за возрождение Средиземноморской Антанты, но и за создание «Восточного пакта» с участием СССР, поставила крест на вынашиваемых им задумках.

Югославские газеты развернули кампанию против Венгрии и Италии, обвинив руководства этих стран в организации убийства и помощи усташескому движению. В Югославии тот факт, что убийцами короля стали именно усташи, изначально был воспринят как аксиома, не нуждавшаяся в доказательствах. Французская пресса, как и правительство, придерживались иной точки зрения, считая, что инцидент — не повод для охлаждения отношения между Францией и Югославией. В итальянских газетах марсельские события комментировались довольно сдержанно.

Сразу после происшествия в Марселе специальные уполномоченные французского и югославского полицейских ведомств были отправлены в Италию, Венгрию, Австрию, Германию и Швейцарию с целью проследить на месте и собрать информацию о деятельности усташей и о подготовке ими покушения на Александра I.

Причастность усташей

Зарождение усташества

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Организация усташей в Югославии возникла после государственного переворота 6 января 1929 года. Чтобы вывести страну из политического кризиса, Александр I упразднил конституцию страны, распустил парламент и запретил все политические партии. Вся власть перешла в руки монарха.

Политическим идеалом Александра был абсолютизм, а именно — русский царизм, господствовавший в Российской империи до 1905 года. Король придерживался авторитарных взглядов, испытывал неприязнь к парламентаризму и независимости во взглядах своих подчинённых. Сразу после переворота государство, на тот момент называвшееся Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), было переименовано в Югославию.

«Повстанческая хорватская революционная организация» имела конечную цель в виде отделения Хорватии от Югославии и образования «Независимого хорватского государства». Её члены называли себя усташами (хорв. Ustaše — повстанцы). Во главе организации стоял Анте Павелич, «вождь повстанцев», присвоивший себе неограниченные права в рамках объединения. Понимая бесполезность действий организации внутри Югославии, вскоре после её учреждения он выехал за границу.

Сближение с ВМРО и Италией

В апреле 1929 года Павелич и его близкий соратник Август Перчец прибыли в Софию, столицу Болгарского царства, куда их пригласил Ванче Михайлов, лидер националистической македонской организации ВМРО, которая уже давно занималась антиюгославской террористической деятельностью. В ходе переговоров между Михайловым и Павеличем было решено, что ВМРО окажет содействие усташам, а также поможет установить связи с итальянской разведкой.

Из Софии Павелич отправился в Рим. Фашистское руководство Италии оказало ему поддержку, в том числе, и финансовую. Лидер усташей был принят Муссолини и произвел хорошее впечатление на дуче, который поручил патронаж над деятельностью усташеской организации Эрколи Конти, главе итальянской разведки. Сама организация была расширена на территории Италии. Успешная деятельность усташей была более, чем выгодна для итальянских властей, поскольку их задачи относительно развала Югославии полностью совпадали.

Подготовка к покушению

24 сентября 1934 года в венгерском городе Надьканижа, в доме № 23 по ул. Миклоша Хорти, в котором жили усташи, прибыл один из лидеров организации — Мийо Бзик. Он привёз распоряжение от Павелича, согласно которому требовалось выделить троих человек для выполнения важной задачи. Брошенный жребий пал на М. Краля, И. Райича и З. Поспишила. 28 сентября они, Георгиев, а также Е. Кватерник, возглавлявший группу, собрались вместе в Цюрихе и выехали в Лозанну. На следующий вечер они на пароходе пересекли Женевское озеро и высадились на французском берегу.

Чтобы не вызывать подозрений в дальнейшем, Кватерник разделил группу надвое. Поручив Райичу и Георгиеву выйти в Эвиане, сам он с остальными сошёл на берег в Топоне. На разных станциях они сели в один и тот же поезд, в 8 часов вечера отправлявшийся в Париж. В пути лидер группы выдал усташам новые, чехословацкие паспорта взамен старых, которые он изъял. По новым документам Краль стал Гуссеком, Поспишил — Новаком, Райич — Бенешем, а Георгиев — Суком.

По приезде в столицу Франции Кватерник стал действовать, кроме всего прочего, как связной между усташами и ещё одним лицом, действовавшим в качестве руководителя всей операции. Впоследствии ни французские, ни югославские правоохранительные органы не сумели раскрыть его настоящее имя и место, откуда он прибыл в Париж. Имя этого заговорщика остаётся загадкой и по сей день. Известно лишь то, что в гостинице он предъявил чехословацкий паспорт на имя Яна Вудрачека, а усташам был известен как Пётр.

8 октября Кватерник, Георгиев и Краль, а также Пётр отправились в Марсель с целью досконально изучить маршрут, по которому на следующий день должен был проследовать кортеж Александра I. Здесь ими было установлено точное место покушения и окончательно составлен план действий, согласно которому Георгиев должен был непосредственно убить короля из револьвера, а Краль — бросить в толпу несколько бомб, чтобы вызвать панику и дать второму заговорщику возможность скрыться. В тот же вечер Кватерник, давший последние указания своим подопечным, отбыл обратно в Швейцарию.

9 октября Георгиев и Краль выехали в Марсель, имея при себе два пистолета с нужным количеством патронов и по одной бомбе.

Суд над усташами

После убийства в Марселе во Франции была устроена тщательная проверка иностранцев, а в особенности — представителей восточноевропейских национальностей. В 2 часа 30 минут ночи с 10 на 11 октября в гостиничном номере были арестованы Поспишил и Райич. 15 октября в руки полиции добровольно сдался Краль. Полтора года они содержались в заключении, после чего, 12 февраля 1936 года, суд в Экс-ан-Провансе приговорил их к пожизненным каторжным работам и возмещению судебных издержек. Однако затем, после недолгого совещания, каторга была заменена на смертную казнь.

Версия о возможной причастности Германии

23 мая 1957 года газета ГДР Neues Deutschland опубликовала статью, выдвинув свою версию покушения на Александра I. В статье указывалось на то, что помощник немецкого военного атташе в Париже, Ханса Шпайделя, организовал убийства, были опубликованы два документа: письмо Шпайделю от Германа Геринга с поручением организовать операцию и ответное письмо Шпайделя с отчётом о выполнении. Подлинность обоих документов, на которых были поставлены печати и личные подписи отправителей, тем не менее, не была доказана экспертизой. Как указано в письмах, операция называлась «Тевтонский меч». Имя террориста «Владо-шофёра» также упоминалось в них. Так, в якобы письме Шпайделя, датированном 3 октября 1934 года, содержались такие слова:

В соответствии с вашими указаниями подготовка операции «Тевтонский меч» уже завершена. Я подробно обсудил с господином Ванчо Михайловым все имеющиеся возможности. Мы решили провести операцию в Марселе: там встретятся оба интересующие нас лица. «Владо-шофёр подготовлен».

Литература

• Мусский И. А. Заговор «Тевтонский меч» // [www.100velikih.ru/view713.html 100 великих заговоров и переворотов]. — М.: Вече, 2009. — С. 328-334. — 480 с. — ISBN 978-5-9533-3854-7.
• Волков В. К. Операция «Тевтонский меч». — М.: Мысль, 1966. — 173 с.

Отрывок, характеризующий Марсельское убийство

Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»