Марсилий Падуанский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Марсилий Падуанский (родился около 1270 г.) — средневековый схоласт. Написал в 1324 г. знаменитую книгу "Defensor Pacis" («Защитник мира», переведена на русский язык в 2014 году[1]).

Из-за идей, озвученных в этой книге и других своих высказываний, ему пришлось бежать из Парижа в Нюрнберг, ко двору Людвига IV Баварского, находившегося в противостоянии с папской курией. В то время двор Людвига IV насчитывал многих врагов римского престола. При дворе Людвига IV Марсилий сумел добиться высокого положения и участвовал в походе Людвига IV на Рим. За его верную службу Людвиг IV, по-видимому, назначил Марсилия на пост архиепископа города Милана, хотя тот и являлся светским лицом.

Марсилий объявил себя комментатором Аристотеля, однако в действительности трактовал его идеи в своих собственных целях. Он опирался на пятую книгу «Политики» Аристотеля, в то время как все остальные комментаторы использовали в основном седьмую и восьмую.

Марсилий утверждал, что разум и вера взаимосвязаны и доказывают друг друга. Однако в отличие от принятого подхода, например Фомы Аквинского, где требуется взаимосвязь между разумом и верой, Марсилий утверждал, что достаточно одного разума, в то время как вера не опровергает, но и не дополняет выводы, сделанные с помощью разума. Марсилий строит свою мысль, опираясь на мирское предназначение человека. Марсилий искажает смысл Аристотеля, говоря, что, видимо, человек — не социальное животное.

Марсилий утверждал, что невозможно познать религиозное предназначение с помощью разума. Говорил, что невозможно доказать бессмертие души с помощью веры. Не рассматривал предназначение человека, используя ступенчатую систему.

Марсилий утверждал, что в делах, зависящих от всех, у каждого должно быть право влиять на ситуацию. Однако подобный подход не означает популизма и демократии, поскольку, в глазах Марсилия, именно король представляет народ.

Тем не менее, Марсилия можно считать основоположником популизма, поскольку он считал, что у каждого индивидуума имеются свои собственные интересы и каждый действует в соответствии со своей природой, поэтому номинально все равны.

Церковь считала, что поступки и деяния в этой жизни окажут непосредственное воздействия на будущею жизнь, в глазах же Марсилия эти сферы отделены, то есть, хотя грехи действительно зачтутся в следующей жизни, но это не означает, что некий орган может брать на себя полномочия их осуждения в этой жизни.

По мнению Марсилия, в этом мире верховной властью должна являться светская власть.

Марсилий также утверждал, что возможность отпущения грехов священниками и передачи сакраментов церковью находится под сомнением. Марсилий утверждал, что должность священника — чисто символическая, что он не является посредником между Божественным и земным, так же, как не является этим посредником и Римская католическая церковь. Марсилий считал, что народ должен избирать священников, а поскольку король представляет народ, то он и должен был избирать папу римского.

По мнению Марсилия, с крещением Константина церковь превратилась в грешную организацию, не исполняющую свои функции в соответствии с Божьим промыслом.

Марсилий также высказал идею разделения властей на две ветви: законодательную и исполнительную[2]. Схоласт считал, что законодательная власть ("право создавать и утверждать законы с принудительным предписанием их соблюдения") должна принадлежать народу ("общей массе граждан или её преобладающей части") или выборным ("тому или тем, кому граждане его доверили")[3].

Напишите отзыв о статье "Марсилий Падуанский"



Примечания

  1. Мирзоев С.Б., Холиков К.Н. Конституционный суд: законодательное обеспечение деятельности в Республике Таджикистан // Мир политики и социологии. - 2015. - № 8. - С. 45
  2. Мирзоев С.Б., Холиков К.Н. Конституционный суд: законодательное обеспечение деятельности в Республике Таджикистан // Мир политики и социологии. - 2015. - № 8. - С. 46 - 47
  3. Мирзоев С.Б., Холиков К.Н. Конституционный суд: законодательное обеспечение деятельности в Республике Таджикистан // Мир политики и социологии. - 2015. - № 8. - С. 47

Литература

Марсилий Падуанский. Защитник мира. Defenson pacis / Пер. с франц. Б.У. есенова; науч. ред., вступ. ст., примеч. Г.П. Лупарева. – М.:Дашков и Ко, 2014. – 656 с.


Отрывок, характеризующий Марсилий Падуанский

Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.