Мартинес Гонсалес, Бартоломе

Бартоломе Мартинес Гонсалес Bartolomé Martínez González
Временный президент Никарагуа
17 октября 1923 — 1 января 1925
Предшественник:	Росендо Чаморро Ореамуно
Преемник:	Карлос Хосе Солорсано
Вице-президент Никарагуа
1 января 1921 — 17 октября 1923
Предшественник:	Немесио Мартинес
Преемник:	Хуан Баутиста Сакаса
Вероисповедание:	католик
Рождение:	24 августа 1873(1873-08-24) Липулулу, департамент Матагальпа (ныне департамент Хинотега, Никарагуа)
Смерть:	30 января 1936(1936-01-30) (62 года) Матагальпа, Никарагуа
Место погребения:	Матагальпа
Отец:	Кресенсио Мартинес
Мать:	Мерседес Росалия Эрнандес
Супруга:	Долорес Сантелисес Фелипа Лукес
Партия:	Консервативная партия Никарагуа

Бартоломе Мартинес Гонсалес (исп.  Bartolomé Martínez González; 24 августа 1873, Липулулу, департамент Матагальпа (ныне департамент Хинотега), Никарагуа — 30 января 1936, Матагальпа, Никарагуа) — никарагуанский политический деятель, Временный президент Никарагуа в 1923 — 1925 годах.

Биография

Происхождение и образование

Бартоломе Мартинес Гонсалес родился 24 августа 1873 года (другие данные — 1860 год) в индейском селении Липулулу, департамента Матагальпа (с 1891 года Липулулу входит в департамент Хинотега). Он был сыном состоятельного индейца Кресенсио Мартинеса из Матагальпы и проживавшей одно время в Хинотеге Мерседес Росалии Эрнандес, происходившей из индейцев народности матагальпа. Его отец был префектом Матагальпы (1877—1878) и экономом на строительстве приходской церкви «San Pedro» (1875—1895), позднее ставшей Кафедральным собором города. Бартоломе был одним из четырёх детей Кресенсио и Мерседес, помимо старшего брата Бенхамина, ставшего основным наследником семейного состояния, и сестёр Мерседес и Паулы. Завершив начальное образование, Мартинес в 1880-х годах поступил в Восточный национальный институт в Гранаде где получил степень бакалавра. Одним из его приятелей во время учёбы стал будущий президент Эмилиано Чаморро. Другим будущим президентом Никарагуа, одновременно обучавшимся с Мартинесом в Гранаде, был студент Хосе Мария Монкада.

Карьера

Когда скончался Бенхамин Мартинес, старший брат Бартоломе, оплативший его образование, тот оставил карьеру и взял на себя управление животноводческим хозяйством и кофейной плантацией на асьендах «El Bosque» и «El Chompipe» расположенных между Муй-Муй и Матигуасом. В 1918 году ставший президентом Эмилиано Чаморро назначил Бартоломе Маринеса политическим начальником Матагальпы, а затем министром внутренних дел. Когда Соединённые Штаты не поддержали намерения Чаморро вопреки Конституции баллотироваться на второй срок, тот, чтобы сохранить своё влияние, выдвинул кандидатуры своего дяди Диего Мануэля Чаморро на пост президента и бывшего приятеля времён юности Бартоломе Мартинеса в вице-президенты. При этом Мартинес представлял уже фракцию консерваторов, оппозиционных самому Чаморро. На президентских выборах 3 октября 1920 года Диего Чаморро и Бартоломе Мартинес с большим отрывом победили своих противников, при этом представитель Госдепартамента США майор Джесси А. Миллер зафиксировал множество нарушений и отметил, что ни одна из сторон не воспринимала результаты выборов всерьёз . 1 января 1921 года Диего Чаморро и Бартоломе Мартинес приступили к исполнению своих обязанностей. Должность вице-президента не требовала напряжённой работы, и Мартинес имел возможность оставлять столицу и заниматься делами своих поместий.

Ситуация изменилась, когда 12 октября 1923 года президент Диего Чаморро скоропостижно скончался в Манагуа и временным главой государства стал министр внутренних дел доктор Росендо Чаморро. В это время Бартоломе Мартинес находился в своей усадьбе «El Bosque» и там получил уведомление Конгресса о том, что ему надлежит прибыть в столицу и принять власть. Вице-президент на муле добрался до Матагальпы, а оттуда на простом грузовике отправился в Манагуа по только что построенному шоссе. Через пять дней, 17 октября 1923 года, Бартоломе Мартинес принёс присягу президента Никарагуа чтобы завершить конституционный период Диего Чаморро.

Президентство

Неожиданно оказавшийся у власти Бартоломе Мартинес не принадлежал к клану Чаморро. Опираясь на поддержку провинциальных группировок Матагальпы и Чинандеги и пользуясь уважением общества (а, в силу своего происхождения, и популярностью среди никарагуанских индейцев) он начал проводить независимую политику. Четырнадцать месяцев его правления вошли в историю страны как период «Никарагуанизации» («Nicaraguanizo»), коснувшейся, прежде всего, национальной экономики. В короткий срок Бартоломе Мартинес и посол в США Торибио Тихерино, выходец из Чинандеги, вернули под контроль правительства Никарагуа Национальный банк, таможни и железные дороги страны, фактически принадлежавшие североамериканским банкам Брауна и Зелигмана. Были также достигнуты договорённости о последующем выкупе пакета акций Компании морской торговли (исп. Compañía Mercantil de Ultramar), перевозившей никарагуанскую продукцию в США. Однако эти мероприятия Мартинеса тут же натолкнулись на противодействие сильного проамериканского лобби — консервативных группировок Чаморро, Адольфо Диаса и Куадры Пасоса, чьим позиции оказались задеты. Правительство приобрело для страны 51 % акций железных дорог , однако усилиями консерваторов Национальный конгресс Никарагуа не поддержал президента и оставил администрацию дорог в руках американцев. Другим известным мероприятием Мартинеса стал перевод из Манагуа в Матагальпу Апелляционного суда страны. Согласно Хуану Рисо Кастельону именно Мартинес впервые в истории ввёл в правительство Никарагуа женщину — ею стала Хуана Молина. Серьёзное изменение политического курса, первое после Прибрежной революции 1909 года и свержения Хосе Сантоса Селайи, обострило противоборство вокруг путей дальнейшего развития страны. Партии и группировки начали активно готовиться к всеобщим выборам 1924 года, которые должны были определить будущее Никарагуа.

Прежде всего, раскололась правящая Консервативная партия. Ориентированные на США консерваторы, правившие страной последние 14 лет, объединились вокруг клана Чаморро. Другие, более далёкие от власти и националистически настроенные консерваторы встали на сторону Бартоломе Мартинеса, который собирался уйти в отставку за 6 месяцев до истечения президентских полномочий и баллотироваться на следующий срок. Своей отставкой он хотел обойти ст. 104 Конституции 1912 года, запрещавшую действующему президенту переизбираться. При поддержке прогрессивных консерваторов, порвавших с партией Чаморро, Мартинес основал новую, Республиканскую консервативную партию (исп. Partido Conservador Republicano), с которой намеревался вступить в предвыборную борьбу. К весне ситуация определилась. В мае 1924 года конгресс Консервативной партии избрал Эмилиано Чаморро кандидатом на выборы, а Либеральная партия выдвинула в президенты Хуана Баутисту Сакасу. Однако в ситуацию вмешался Государственный департамент США, который спутал планы никарагуанских лидеров. 14 июня 1924 года поверенный в делах Соединённых Штатов в Манагуа передал правительству Никарагуа послание, в котором говорилось, что американское правительство не поддержит переизбрание президента Бартоломе Мартинеса на второй срок, как неконституционное. Мартинесу пришлось снять свою кандидатуру. Теперь он выдвинул идею соглашения между своими сторонниками-консерваторами и Либеральной партией, ставшего известным как «Transacción» (Соглашение или просто Сделка). Бартоломе Мартинес предложил баллотироваться в президенты малоизвестному консерватору Карлосу Солорсано, а пост вице-президента зарезервировал за кандидатом либералов Хуаном Сакасой.

Теперь раскололась и Либеральная партия. Сторонники коалиции, либералы-националисты, объединились вокруг Сакасы, а либералы-республиканцы, считавшие, что Либеральная партия может выиграть выборы самостоятельно, — вокруг Луиса Корреа, сторонника принципов Хосе Сантоса Селайи. Теперь определились три кандидата в президенты: Карлос Солорасано, Эмилиано Чаморро и Луис Корреа. Поскольку США по прежнему возражали против возвращения Эмилиано Чаморро в президентское кресло, они приложили достаточные усилия к тому, чтобы в Никарагуа была проведена избирательная реформа, которая предотвратила бы фальсификации и возвращение Чаморро к власти. В этой части интересы США и президента Мартинеса совпали: новый избирательный закон был своевременно принят и опубликован.

Бартоломе Мартинес сделал всё возможное, чтобы обеспечить победу «Трансакции» на выборах 5 октября 1924 года. Правительство препятствовало избирательной кампании Консервативной партии, ограничивало возможности для выступлений её кандидатов и распространению пропагандистских материалов. Уже 2 октября телеграф и телефон отказались обслуживать консерваторов. Сам президент перед выборами издал декреты, которыми изменил состав избирательных комиссий и ввёл на избирательные участки полицию. Верховный суд встал на сторону Национальной избирательной комиссии, оспорившей эти действия, однако Мартинес отклонил решение Верховного суда. День выборов 5 октября прошёл спокойно, однако уже вечером правительство, сославшись на беспорядки, ввело осадное положение, . Оно сохранялось до 18 октября, а Эмилиано Чаморро был помещён под домашний арест во избежание вооружённого выступления против правительства. Победа Карлоса Солорсано была обеспечена. Наблюдатели расходились во мнениях: одни отмечали, что выборы были проведены лучше, чем прежние, другие считали, что они были, как обычно, сфальсифицированы властями. Правительство Бартоломе Мартинеса заявляло, что избирательный процесс был свободным, а подсчёт голосов беспристрастным, но консерваторы оспаривали результаты голосования сразу в нескольких кантонах, а победившие «транакционисты» не без основания опасались, что такое поражение на выборах подтолкнёт Чаморро к мятежу. Несмотря на многочисленные свидетельства того, что выборы не были полностью свободными, Государственный департамент США предпочёл всё же признать победу Карлоса Солорсано и Хуана Сакасы. 1 января 1925 года Бартоломе Мартинес передал власть новому президенту. Если в 1923 году он обнаружил в государственной казне всего 4  000 кордоб, то правительству Солорсано передал уже казну с 1  500  000 кордоб и порекомендовал потратить профицит на мощение улиц в столице и на свободное кредитование всех граждан страны Национальным банком.

После отставки

Некоторое время Мартинес занимал пост министра внутренних дел в новом правительстве, а затем отошёл от политики и поселился в Матагальпе.

Бартоломе Мартинес Гонсалес скончался 30 января 1936 года в Матагальпе и был похоронен на местном муниципальном кладбище. За его катафалком шли специально прибывшие в город высшие должностные лица республики и Государственный оркестр (исп. La Banda de Música de los Supremos Poderes) из Манагуа. На каждом повороте проспекта Хосе Долореса Эстрады траурная процессия останавливалась, чтобы послушать прощальное слово очередного оратора. На углу улиц, где позднее появился театр «Жемчужина», друг Мартинеса, либеральный адвокат и поэт Хосе Мария Эспиноса Бальтисон прочитал в память о нём импровизированную поэму.

Семья

В 1910 году Бартоломе Мартинес женился в Матагальпе на Долорес Сантелисес (исп. Dolores Santelises), дочери испанского врача Висенте Сантелисеса и Берты Харкин. В 1911 году у них родился сын Кресенсио Мартинес Сантелисес (исп. Crescencio Martínez Santelises), позднее получивший образование в США. После смерти Долорес он женился на Фелипе Лукес (исп. Felipa Lúquez), урождённой Terrabona (скончалась в 1972 году). У них было 7 детей:

• Солия, в замужестве Паэс;
• Грегорио, женившийся на Росе Тихерино, а вторым браком на Росарио Валенсуэле;
• Хуан, женившийся на Мириам Чавес из Чинандеги;
• Аврора (замуж не вышла);
• Лаура (замуж не вышла, эмигрировала в Сальвадор, где постриглась в монахини);
• Анхела, в замужестве Мартинес, переехала в США, жила в Спокане, Вашингтон;
• Антонио, был женат на Алисии Селедон;

Помимо этого Бартоломе Мартинес имел дочь Мерседес Мартинес Терсеро от Эвы Терсеро Гусман.

Оценки

Эдди Кухль, член правления Академии географии и истории Никарагуа писал:

Дон Бартоло считается одним из самых честных и патриотичных президентов, каких знала Никарагуа. Мартинес создал честную администрацию и дал образцы высокого националистического духа, своим примером заставил уважать пост президента Никарагуа, организовал выборы, восстал против доминировавшей группировки гранадских консерваторов….

Оригинальный текст (исп.)  

Don Bartolo es considerado uno de los presidentes más honrados y nacionalistas que ha tenido Nicaragua. Martínez hizo una administración honrada y dio muestras de gran espíritu nacionalista, exigio con su ejemplo guardar respeto a la Presidencia de Nicaragua, organizó elecciones, se rebeló contra el grupo dominante conservador granadino…

Бывший вице-президент Никарагуа писатель Серхио Рамирес считал, что Бартоломе Мартинес был первым из президентов-консерваторов, который не был связан родством с олигархией и не принадлежал к ней и, таким образом, получил возможность действовать независимо.

Поэт Хосе Мария Эспиноса в своей короткой импровизированной поэме «Bartolomé Martínez» назвал президента «Образцом для коренной расы» (исп. De la autóctona raza fue ejemplar), подразумевая его индейское происхождение.

Память

Именем Бартоломе Мартинеса был назван главный проспект Матагальпы.

Бартоломе Мартинес, которого в народе назвали просто «дон Бартоло», несмотря на короткий и вполне спокойный период президентства, остался в национальном сознании как один из образцов патриотизма. Про него до сих пор говорят, что он оставил пост президента более бедным человеком, чем когда принял власть (исп. Salió más pobre que cuando entró a la presidencia). Приводится одна из легендарных историй (или анекдотов) об одном его остроумном ответе посланнику США в Манагуа. Когда тот во время аудиенции осведомился, как в Никарагуа будут отмечать 4 июля, День независимости США, Бартоломе Мартинес очень вежливо попросил:

Я очень люблю порядок и хотел бы устроить праздник, который не обесчестил бы вашу страну и, следовательно, я хочу, чтобы вы известили меня письменно о том, как Соединенные Штаты отпразднуют 15 сентября, день Независимости Никарагуа, чтобы сделать [наш праздник] таким же или ещё лучше.

Оригинальный текст (исп.)  

Soy muy ordenado y quisiera hacer una fiesta que no demerite a su país, por lo tanto quiero que me diga por escrito como Estados Unidos celebrará el 15 de Septiembre, día de la Independencia de Nicaragua para hacerlo igual o mejor.

Литература

• Toribio Tijerino Bartolomé Martínez
• Arturo Cerna. Bartolomé Martínez. — Managua, 1970.
• Леонов Н.С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки. — М.: Мысль, 1975. — С. 163.
• United States . Department of State. A brief history of the relations between the United States and Nicaragua: 1909-1928. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1928.
• United States . Department of State. The United States and Nicaragua: a survey of the relations from 1909 to 1932. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1932.
• Kamman, William. A search for stability: United States diplomacy toward Nicaragua 1925-1933. — Notre Dame: University of Notre Dame Press., 1968.
• MacRenato, Ternot. Somoza: seizure of power, 1926-1939. — La Jolla: University of California, San Diego., 1991.
• Barquero, Sara L. Gobernantes de Nicaragua, 1825-1947. Second edition. — Managua: Ministerio de Instrucción Pública., 1945.
• Booth, John A. The end and the beginning: the Nicaraguan revolution. Second edition, revised and updated. — Boulder: Westview Press, 1985.
• Munro, Dana G. The United States and the Caribbean republics, 1921-1933. — Princeton: Princeton University Press, 1974.
• Castellon, H.A. Historia patria elemental. — Managua, 1940.
• Ramírez, Sergio. The kid from Niquinohomo. English translation of El muchacho de Niquinohomo without the “Cronología”. — Latin American perspectives 16, 1989.

Ссылки

• Eddy Kühl. [www.foronicaraguensedecultura.org/2012/01/03/7515/ Los 14 meses del presidente Bartolomé Martínez Asumió la presidencia el 1 de enero de 1925 y salió de ella como un ciudadano más] (исп.). Foronicaraguensedecultura.org. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EUx3RLZP Архивировано из первоисточника 17 февраля 2013].

Отрывок, характеризующий Мартинес Гонсалес, Бартоломе

– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.