Мартин Бек

Мартин Бек (Martin Beck) — вымышленная фигура, центральный персонаж декалогии шведских авторов Пера Валё и Май Шёвалль («Розеанна», 1965 — «Террористы», 1975), комиссар полиции (в первых двух книгах — старший помощник комиссара), сотрудник отдела по расследованию убийств криминальной полиции Стокгольма (возглавляет этот отдел с пятого романа, «Пропавшая пожарная машина»). В текстах романов, за исключением прямой речи, крайне сложно найти упоминание его либо по имени, либо по фамилии — только «Мартин Бек».

Личность Мартина Бека

Служит в полиции с 21 года (поступил туда, чтобы избежать военной службы). Начинал с рядового патрульного, через шесть лет поступил в полицейское училище, где считался одним из лучших курсантов, затем несколько лет проработал в полиции нравов. С 34 лет работает в отделе по расследованию убийств криминальной полиции Стокгольма (в середине 1960-х годов, после реформы органов внутренних дел в Швеции отдел преобразован в Государственную комиссию по расследованию убийств). Разглядывая себя в зеркало в последнем романе «Террористы», он видит стройного темноволосого мужчину 49 лет (на самом деле в 1974 году по хронологии серии ему должно быть 52 года), высокого роста, с худощавым лицом, широким лбом и выдающимся подбородком, без признаков седины или лысины. По его же собственному мнению является угрюмым, застенчивым и достаточно скучным человеком с самой заурядной внешностью. Одевается более чем скромно и напоминает фермера, затерявшегося в столичной суете.

По личной истории, прослеживающейся во всех романах цикла, Бек — выходец из мелкобуржуазной среды, его довольно рано умерший отец, весёлый и жизнерадостный человек, в молодости был строителем, затем, в период кризиса конца 20-х-начала 30-х годов безработным, с начала 40-х годов владел небольшой фирмой, занимавшейся мелкими грузоперевозками, но разорился через несколько лет. Мать комиссара Бека жива на протяжении почти всей декалогии (умирает после окончания действия восьмого романа серии, «Запертая комната», будучи перед этим частично парализованной в течение трёх лет и в последний год страдающей старческим слабоумием), но находится, по своему собственному выбору, в доме престарелых. Бек регулярно навещает её, но назвать их отношения тёплыми довольно трудно, хотя он неоднократно упрекает себя за небрежение по отношению к ней.

То же самое можно сказать и о состоянии его супружества (у них с женой Ингой двое детей — дочь Ингрид и сын Рольф), длящегося на протяжении первых пяти романов. Мартин Бек проживает с семьей в четырёхкомнатной квартире в стандартном панельном доме в микрорайоне стокгольмского предместья Багармуссен. Он не торопится домой после службы, а выходные превращаются для него в сущее наказание. Несмотря на это, он поддерживает достаточно доверительные и тёплые отношения с дочерью, умной и самостоятельной девушкой, в последних книгах серии тоже покинувшей семью и изучающей социологию в университете, чего нельзя сказать об отношениях с сыном, по мнению Бека, ленивым и неприспособленным к жизни юношей. Вместе с тем Бек — надежный друг: его давняя дружба с Леннартом Кольбергом представляет собой именно такой образец отношений. Отношения с остальными сотрудниками отдела очень разнообразны, однако все они характеризуются некоторой дистанцией и, вместе с тем, уважением к каждому из них — и к личности, и к профессионализму. Бек демонстрирует это уважение очень тонко, иногда вообще без какого-либо действия, на грани бэкграунда. Мастерство создания таких литературных сцен — одна из наиболее сильных сторон авторов декалогии.

В промежутке после пятого романа серии, «Пропавшая пожарная машина», он уходит из семьи и некоторое время проживает один в двухкомнатной квартире в Гамластане, историческом центре Стокгольма (официально разводится с женой незадолго до начала действия седьмого романа, «Негодяй из Сэффлё»). В романе «Запертая комната» в ходе расследования он встречает некую Рею Нильссен, с которой у него завязываются близкие и искренние отношения. Валё и Шевалль, видимо, рисовали эти отношения с самих себя, поэтому получилось на удивление реалистично и вместе с тем трогательно. Рея — владелица доходного дома, в котором она сдаёт квартиры (этот бизнес она унаследовала от отца), однако устанавливает с жильцами нечто наподобие коммуны. Её очевидно левые взгляды, представляющие собой смесь коммунистического и анархистского мировоззрения, видны чуть ли не с первой встречи, но они находят отклик в душе Бека, хотя данные чувства почти не имеют публичного выхода за пределы его обычного поведения: напротив, Мартин Бек всегда избегает любых разговоров на политические темы и очень неохотно берется за дела, на первый взгляд имеющие хотя бы малейший политический подтекст (см., например, «Человек, который испарился» или «Полиция, полиция, картофельное пюре!»).

В свободное от борьбы с преступностью и собственным неудачным браком время Бек увлекается морской тематикой — от чтения литературы по военно-морским баталиям, разглядывания боевых кораблей и судов на рейде и знания морской терминологии до сборки моделей из готовых наборов. Хобби является неявным и не занимающим много времени, однако выражающим и аналитические, и лирические стороны личности комиссара — особенно в сравнении с характером его подчиненного, старшего помощника комиссара полиции Гунвальда Ларссона, бывшего военного моряка и штурмана торгового флота, который рассуждает о морской службе как о тяжелой работе, не находя там ничего особо утончённого.

Мартин Бек — выходец из небогатых слоев общества, поэтому социальные нотки в его поведении встречаются на каждом шагу. Бек, хотя и почти не говорит об этом вслух, считает большинство преступников, с которыми ему приходится сталкиваться, жертвами безжалостного капиталистического общества, с чем, в общем, согласны в той или иной мере все положительные персонажи романов, и в первую очередь пацифист Кольберг. Более того, к концу серии (видимо, отражая рост радикализма самих авторов) Мартин Бек все больше симпатизирует не только безработным или жертвам стечения обстоятельств, но и явным маргиналам и антиобщественным элементам (например, Моника в «Запертой комнате», Каспер в «Убийце полицейских» или Ребекка в «Террористах»).

На протяжении первых романов декалогии Бек курит, зачастую более чем по две пачки сигарет в день, избавляясь от дурной привычки только после тяжелого огнестрельного ранения в романе «Негодяй из Сэффлё», а также из-за прекращения выпуска в Швеции сигарет его любимой марки «Флорида». Алкоголь употребляет весьма умеренно, в основном пиво, даже относительно небольшое опьянение приводит его в состояние похмелья. В молодости отмечены проблемы с лёгкими, на протяжении всей декалогии Бек сохраняет очень сложные отношения со своим желудком, особенно после употребления кофе, от которого он, тем не менее, не может отказаться (что, видимо, является отражением проблем в этой области у самого Пера Валё). У него наблюдаются периодические проблемы с «морской болезнью» от путешествий почти любым видом транспорта, включая автомобиль, которого он не имеет (на работу и по городу он перемещается на общественном транспорте, в основном на метро и такси).

Профессиональные качества Мартина Бека

Мартин Бек, в отличие от бывшего спецназовца Кольберга и физически очень сильного Ларссона, совсем не умеет драться и не владеет какими-либо специфическими приемами борьбы, но сохраняет хорошую реакцию, что часто помогает ему в сложных ситуациях. Мартин Бек старается не пользоваться без необходимости табельным оружием и редко носит его с собой.

Очень трудно сказать, в чём состоит основной сыскной профессионализм комиссара Бека. Однако совершенно ясно, что без его интуиции и умения организовать, причем совершенно без шума и военных методов руководства, командную работу по расследованию убийств, ткань романов не была бы связана в столь приятный для восприятия узор. Бек имеет массу положительных профессиональных черт, но в его команде всегда есть кто-то, у кого какие-то из этих черт развиты сильнее. Это, например, память Фредрика Меландера и творческое моделирование ситуаций Леннартом Кольбергом, внимание к мелочам Эйнара Рённа и решительность Гунвальда Ларссона. Если говорить всё же о персональных навыках и компетенции, то главными профессиональными качествами Мартина Бека являются основанный на интуиции и наблюдательности опыт, а также простая, но столь необходимая настойчивость сыщика, ищущего крохи необходимой ему информации.

В целом, команда отдела по расследованию убийств, возглавляемая Беком, состоит из обыкновенных людей, имеющих совершенно реальные недостатки и вполне обычные навыки полицейской работы. Там нет ни «Джонов Уэйнов», ни «Шерлоков Холмсов», и вместе с тем, это очень эффективная команда. В романах декалогии совсем немного стрельбы, но достаточно характеров, выбранных из типично шведского бытового реализма, который, впрочем, мало чем отличается от бытового реализма прочих стран Западной Европы 60-70-х годов XX века. И фигура Мартина Бека, начисто лишенная ореола супермена, является, при всей неяркости, одной из самых заметных в европейской детективной литературе данного периода. Расследования Мартина Бека, проводимые на фоне обычных житейских событий — это детективные истории не только для искушенного в жанре, но и для мудрого читателя, ищущего в литературе сюжеты, одинаково привлекательные и для головы, и для души.

Перечень романов с Мартином Беком как главным героем

1. «Розанна» (Roseanna, 1965)
2. «Человек, который испарился» (Mannen som gick upp i rök, 1966)
3. «Мужчина на балконе» (Mannen på balkongen, 1967)
4. «Смеющийся полицейский» (Den skrattande polisen, 1968; в русских переводах известен также как «Рейс на эшафот» и «В тупике»)
5. «Пропавшая пожарная машина» (Brandbilen som försvann, 1969)
6. «Полиция, полиция, картофельное пюре!»(Polis, polis, potatis gris!, 1970)
7. «Негодяй из Сэфле» (Den vedervärdige mannen från Säffle, 1971)
8. «Запертая комната» (Det slutna rummet, 1972)
9. «Убийца полицейских» (Polismördaren, 1974)
10. «Террористы» (Terroristerna, 1975)

Отрывок, характеризующий Мартин Бек

– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.