Мартин Брагский

Мартин Брагский
лат. Martinus Bracarensis порт. Martinho de Braga
Мартин Брагский. Миниатюра из «Кодекса Альбельды» (976 г.)
Рождение	около 520
Смерть	20 марта 579/580
Почитается	Римско-католическая церковь
Канонизирован	656
День памяти	20 марта
Покровитель	архиепископство Брага

Мартин Брагский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Памятник Мартину Брагскому в городе Думе</td></tr>
Епископ Думио
556 — 579/580
Предшественник:	новое образование
Преемник:	Иоанн
Епископ Браги
562 — 579/580
Предшественник:	Лукреций
Преемник:	Пантард
Рождение:	около 520 Паннония
Смерть:	20 марта 579/580 Думийский монастырь, Думио
Мартин Брагский на Викискладе

Ма́ртин Бра́гский (лат. Martinus Bracarensis, порт. Martinho de Braga; около 520—20 марта 579/580) — один из наиболее выдающихся церковных деятелей раннесредневековых Португалии и Испании. «Апостол Галисии», сыгравший ведущую роль в переходе свевов из арианства в ортодоксальное христианство. Епископ Думио (556—579/580) и епископ Браги (562—579/580). Святой, почитаемый Римско-католической церковью (день памяти — 20 марта; в Брагском архиепископстве также 22 октября). Один из святых-покровителей архиепископства Брага.

Биография

До прибытия в Галисию

Мартин родился около 520 года в Паннонии, в семье богатых родителей. Получив прекрасное образование, он очень рано принял решение стать священником. С этой целью он совершил паломничество в Святую землю, посетив Палестину и Египет. Здесь он принял духовный сан и познакомился с традициями широко распространённого в этих землях монашества. Отсюда Мартин направился в Рим, а затем во Франкское государство. В Арле он, возможно, встретился с активным сторонником распространения монастырей в Галлии святым Цезарием и воспринял его концепцию монашества.

В конце 540-х годов в Тур, куда Мартин прехал, чтобы поклониться реликвиям святого Мартина Турского, прибыли послы от короля свевов Харариха. Послы исповедовавших арианство свевов обратились с молитвами к святому Мартину Турскому, обещая от имени своего короля, что если с помощью этого святого смертельно больной королевский сын исцелится, то Харарих откажется от арианства и примет ортодоксальное христианство на основе Никейского Символа веры. В страну свевов были отправлены частицы мощей святого Мартина Турского, благодаря которым сын короля выздоровел. После этого Харарих и все его придворные перешли в ортодоксальное христианство. В благодарность за помощь король свевов отправил в Тур новое посольство, которое привезло в подарок базилике Святого Мартина большое количество золота. На этот раз вместе с послами в Галисию отправился и Мартин Брагский, желавший принять участие в обращении и остальных свевов в ортодоксальное христианство. Это произошло около 550 года.

Так об этих событиях сообщает Григорий Турский. Другие средневековые историки, например Исидор Севильский, ничего не говорят о короле по имени Харарих, связывая отказ свевов от арианства с более поздним королём Теодемиром. Современные историки предполагают, что вероятной причиной перехода королей свевов в ортодоксальное христианство была политическая ситуация (внешняя или внутренняя) в королевстве, однако эти причины из-за недостаточного количества материалов по истории свевов середины VI века точно неизвестны.

«Апостол Галисии»

Епископ Думио

Прибыв в Галисию, Мартин своей образованностью и рвением к обращению свевов в ортодоксальное христианство сразу же добился расположения к себе Харариха. Получив от короля землю в местечке Думио (сейчас один из пригородов Браги), Мартин основал здесь монашескую общину. Думийский монастырь — первый монастырь, возникший на территории Пиренейского полуострова, — являлся главным центром распространения ортодоксии среди свевов, а монастырский скрипторий — одним из крупнейших на полуострове центров распространения текстов, в основе которых лежал Никейский символ веры. Почитаемый местными жителями как непримиримый борец с арианством, Мартин по их просьбе и с согласия короля вскоре принял сан епископа Думио. Его интронизация состоялась 5 мая 556 года. В 558 году Мартин освятил кафедральный храм новой епархии. Думийское епископство вошла в единственную на то время в Королевстве свевов митрополию, во главе которой стоял епископ Браги. Территория новой епархии ограничивалась только непосредственными владениями Думийского монастыря. Это был единственный случай в истории западноевропейского Средневековья, когда епархия занимала бы такую небольшую площадь. По инициативе епископа Мартина и при поддержке нового короля свевов Ариамира 1 мая 561 года состоялся Первый Брагский собор, окончательно закрепивший отказ свевов от арианства. В собрании, на котором председательствовал епископ Браги Лукреций, приняли участие восемь галисийских епископов, а также представители свевской знати. В актах собора, содержавших 39 канонов, единогласно подтверждалась приверженность церкви Свевского королевства Никейскому символу веры, содержались перечень мер против распространившейся среди свевов присцилианской ереси и несколько правил для священнослужителей. В 563 году каноны Первого Брагского собора были одобрены папой римским Иоанном III.

Епископ Браги

В 562 году умер епископ Браги Лукреций и его преемником на кафедре был избран святой Мартин, который сохранил за собой также и Думийскую епархию. Исторические хроники не передают никаких подробностей деятельности Мартина в сане епископа Браги, ограничиваясь констатацией факта, что его усилия по искоренению среди простых свевов остатков арианства имели полный успех. Об этом сообщают, например, Григорий Турский, Венанций Фортунат и Исидор Севильский. О жизни святого Мартина в период 570-х годов известно только из актов соборов, в которых он принял участие.

1 января 570 года в Луго состоялся так называемый Первый Лугский собор, в котором приняли участие все епископы Галисии. Он был созван по инициативе короля свевов Теодемира, написавшего послание епископам, в котором предлагалось для повышения эффективности управления епархиями разделить Галисию между двумя митрополиями. Присутствовавшие на соборе иерархи одобрили это предложение, приняв решение об основании новой митрополии, центром которой стало епископство Луго, возглавлявшееся епископом Нитигисом. В состав новой архиепархии вошли пять епископств-суффраганов: Ирия, Оренсе, Туй, Асторга и Бретонья. За Брагской митрополией остались епископства Визеу, Коимбры, Гуарды, Ламегу, Порту, а также Думио.

Вскоре после Первого Лугского собора новым королём Галисии стал Миро, при котором завершился процесс перехода свевов из арианства в ортодоксальное христианство. Поддерживая святого Мартина во всех его начинаниях, Миро содействовал созванию им 1 июня 572 года Второго Брагского собора, на котором были приняты каноны против фактов получения священниками денег за исполнение обрядов и таинств и определена процедура установления времени переходящих праздников. Акты собора указывают, что к этому времени церковь Свевского королевства окончательно утвердилась как церковь, придерживающаяся Никейского символа веры.

Святой Мартин Брагский скончался 20 марта 579 или 580 года. 579 годом датирует смерть Мартина один из раннесредневековых мартирологов из Браги, 580 годом — Григорий Турский в своей «Истории франков». Пока историки не смогли прийти к единому мнению, какая из этих дат более достоверная. После смерти Мартина его Браго-Думийская епархия была разделена: новым епископом Браги стал Пантард, епископом Думио — Иоанн. Останки святого были похоронены в соборе Думийского монастыря, где рядом с саркофагом, на стене была высечена эпитафия, написанная самим Мартином. В 886 году, при приближении к Браге войска мусульман, мощи Мартина Брагского были перенесены в Мондоньедо. Вскоре после отвоевания Браги христианами в 1040 году останки святого были возвращены в Думио, а 22 октября 1605 года состоялось их торжественное перенесение в собор Санта-Марта в Браге, где они находятся и теперь.

Посмертное почитание

Мартин Брагский уже вскоре после своей смерти стал почитатья в Галисии как местночтимый святой. После завоевания Королевства свевов вестготами в 585 году и перехода их из арианства в ортодоксальное христианство культ Мартина Брагского распространился на весь Пиренейский полуостров. На Десятом Толедском соборе в 656 году Мартин был причислен к лику святых. Впоследствии это решение было одобрено одним из римских пап, хотя во времена Средневековья почитание святого Мартина Брагского, в основном, ограничивалось только территорией Испании и Португалии. Имя святого Мартина внесено в один из Римских мартирологов для поминовения. День его памяти отмечается Римско-католической церковью 20 марта (в день его смерти), а в Брагском архиепископстве, одним из святых покровителей которого он является, также и 22 октября (в день перенесения мощей).

Сочинения

Святой Мартин Брагский был не только выдающимся церковным деятелем, но и одним из образованнейших людей своего времени. Таким его считали, например, Венанций Фортунат и Исидор Севильский. Перу Мартина принадлежат около 20 произведений богословского характера, написанные им, в основном, в 570-х годах с целью укрепления среди галисийских священников и мирян уставов ортодоксального христианства. Часть сочинений святого (в том числе, большинство его писем) не сохранилась до наших дней. К наиболее важным трудам, написанным Мартином Брагским, относятся:

• «Pro repellenda jactantia» («Во избежание хвастовства») — одно из наиболее ранних сочинений святого Мартина, написанное им для монахов Думийского монастыря
• «De superbia» («О гордыни») — трактат также написан в качестве поучения монахам монастыря в Думе
• «Exhortatio humilitatis» («Призыв к скромности») — сочинение адресовано монахам Думийского монастыря
• «Sententiae Patrum aegyptiorum» («Поучения египетских отцов») — трактат, содержащий примеры благочестивой жизни различных египетских подвижников, с которых, по мнению Мартина Брагского, следовало брать пример галисийских монахам
• De ira («О гневе») — сочинение посвящено Мартином королю свевов Миро
• «Formula honestae vitae» («Правила святой жизни») — трактат, сочинённый по просьбе короля Миро, в котором описывается образ жизни идеального, с точки зрения святого Мартина, христианина; написанное в подражание стилю Сенеки, это сочинение Мартина Брагского почти всё Средневековье считалось работой этого древнеримского философа
• «De correctione rusticorum» («Об изменении нравов») — сочинение, призывавшее галисийских верующих отказаться от пережитков язычества (в том числе, от сохранившегося в некоторых местах Галисии поклонения древнеримским богам)
• «De pascha» («О Пасхе») — трактат о дате Пасхи
• «De trina immersione» («О троекратном погружении») — трактат о литургии крещения, сопоставляющий троекратное погружение в купель с тремя лицами Троицы
• «Collection» или «Capitula Martini» («Собрание») — сборник 84 канонов восточного происхождения, описывающих различные аспекты литургии, а также обязанности клириков и мирян; посвящён епископу Луго Нитигису; известен благодаря актам Третьего Толедского собора
• Varii versus (собрание стихотворений) — среди них, эпитафия святому Мартину Турскому, в которой перечислены народы, жившие в середине VI века около Дуная, в том числе славяне — это одно из наиболее ранних упоминание славян в западноевропейской литературе.

Издание полного собрания сочинений Мартина Брагского до сих пор не осуществлено. Наиболее значительное количество текстов издано на латинском языке в 72-м томе Patrologia Latina и в сборнике трудов святого Мартина, выпущенном в 1950 году. Также существует перевод некоторых сочинений Мартина Брагского на современный английский язык.

Литература

• Florez E. [books.google.ru/books?id=qMIPAAAAIAAJ&pg=PA115 España Sagrada]. — Madrid: En la Oficina de Pedro Martin, 1787. — Т. XV. — P. 115—137. — 516 p.
• Violante Branco M. J. [books.google.ru/books?id=7QNl90qnOp8C&pg=PA63 The Visigoths: studies in culture and society] / Ferreiro A.. — Leiden: BRILL, 1999. — P. 63—97. — 332 p. — ISBN 978-9004112063.

Ссылки

• [www.pravoslavie.ru/put/040506135545.htm Житие святителя Мартина Думийского, просветителя Галисии]. Писенко К. Православие.ru. Проверено 28 октября 2009. [www.webcitation.org/66naCOqSa Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
• [web.archive.org/web/20111122165854/krotov.info/yakov/6_bios/18/579_martin.htm Мартин Брагский]. Библиотека Якова Кротова. Проверено 28 октября 2009. [www.webcitation.org/66naImKws Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
• [www.newadvent.org/cathen/09731b.htm St. Martin of Braga] (англ.). Catholic Encyclopedia. Проверено 28 октября 2009. [www.webcitation.org/66naJKIKY Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
• [web.archive.org/web/20090625205346/www.bautz.de/bbkl/m/martin_v_b.shtml Martin von Braga] (нем.). Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon. Проверено 28 октября 2009. [www.webcitation.org/66naJlLVu Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
• [www.heiligenlexikon.de/Stadler/Martinus_von_Braga.html Martinus von Braga] (нем.). Stadlers Vollstädigas Heiligenlexikon. Проверено 28 октября 2009. [www.webcitation.org/66naKQ18r Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Мартин Брагский

– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.