Мартовские события в Баку (1918)

Мартовские события (азерб. Mart Hadisələri) — межэтнические столкновения в марте 1918 года, приведшие к многотысячным жертвам, в основном, среди мусульман в Баку и других населённых пунктах Бакинской губернии. Активную роль в антимусульманских погромах сыграли вооружённые отряды армянской партии «Дашнакцутюн».

Предшествующие события

Азербайджанский историк Айдын Балаев отмечает, что после Октябрьской революции в России, в Закавказье, в том числе и в Баку возник вакуум власти. Бакинский Совет, в котором главенствующую роль играли большевики и эсеры различных течений, фактически контролировали власть в городе. Среди лидеров местных большевиков ведущую роль играли этнические армяне, во главе с С.Шаумяном, являвшимся председателем Бакинского совета и чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа. Части Красной Армии Бакинского Совета также состояли преимущественно из армян, и в числе командиров было немало членов партии Дашнакцутюн. Так, начальником штаба Красной Армии в Баку являлся бывший полковник царской армии дашнак З.Аветисов, а 3-й бригадой командовал другой дашнак, Амазасп Срванцтян.

Согласно американскому историку М.Смиту, армянские солдаты помня о геноциде 1915 года и видя продолжающиеся жестокости со стороны турецкой армии возвращались в Армению для защиты армянского населения. Воинствующий национализм армянских дашнаков составил основу их идеологии. Отступающие войска, по-своему понимавшие события, сочли себя загнанными в ловушку между турецкой армией и местными мусульманами, которые воспринимались ими «пятой колонной». Мусульманское население, которое в основном было лояльно к Российской империи в годы первой мировой войны, теперь начало вооружаться для самообороны и ждать прихода турок в качестве освободителей, чем подтверждало прогнозы своих противников. Первые столкновения начались летом 1917 года. Центром насилия стал многонациональный Баку, в котором были сосредоточены русские, армянские и азербайджанские войска. Постепенно ведущей силой в регионе стал Бакинский совет, главную роль в котором играли социал-демократы и эсеры разного толка (русские, армяне, грузины и евреи). Интересы мусульманского населения представляла партия Мусават, которую практически не допускали к участию в органах власти города Баку. Вооруженная милиция состояла из бывших российских армейских частей и армянских отрядов, под руководством дашнаков. Эти условия подготовили почву для мартовских событий, когда подчиняющиеся Совету русские и дашнакские войска пытаясь установить контроль над бакинскими улицами, столкнулись с вооруженными мусульманскими группами.

Столкновения в Баку

Мартовские события начались, по версии мусульманской стороны, когда Бакинский Совет без всяких к тому оснований разоружил и задержал небольшой азербайджанский вооруженный отряд, прибывший в качестве почетного караула на похороны сына азербайджанского миллионера Тагиева.

27 (15) марта 1918 года на пароходе «Эвелина» из Ленкорани в Баку прибыл отряд из пятидесяти офицеров и солдат сформированного Бакинским Мусульманским Национальным Комитетом Ленкоранского конного дивизиона во главе с генералом Талышинским. Они собирались участвовать в похоронах своего сослуживца, сына миллионера Гаджи Зейналабдина Тагиева — Мамеда Тагиева, который был убит во время столкновения между мусульманскими и русско-армянскими частями в городе Ленкорань. После похорон М.Тагиева военнослужащие дивизиона намеревались 29 (17) марта отплыть на том же пароходе обратно в Ленкорань. Однако руководители Бакинского Совета не разрешили кораблю отплыть, и предъявили ультиматум, потребовав от военнослужащих в течение 24 часов сдать своё оружие. Пытаясь предотвратить обострение событий, 18 марта военнослужащие дивизиона согласились сдать оружие. Однако разоружение азербайджанских военнослужащих, пытавшихся уехать из города, вызвало возмущение мусульманского населения города, которое восприняло это как оскорбление убитого горем Тагиева-отца и провокацию, так как требования о разоружении не распространялись на другие этнические и партийные вооруженные формирования, имевшиеся в городе. 30 (18) марта в различных частях города стали сооружаться баррикады и возникать стихийные митинги с требованием вернуть военным конфискованное у них оружие, или же разоружить и другие этнические формирования.

Другую версию высказывает британский исследователь Питер Хопкирк. Согласно ей, хотя Шаумяну и удалось сформировать коалицию между большевиками, армянами и мусульманами, однако это равновесие было хрупким. Мусульмане опасались усиления армян, вооружаемых британской армией, и обратились к единоверцам за помощью. Столкновения начались с прибытия 30 марта в порт Баку вооруженных подразделений мусульманской Дикой дивизии. Отправленные для досмотра чиновники были обстреляны, некоторые из них были убиты. Подошедшие силы большевиков разоружили прибывшие подразделения. Однако после отправки в Баку дополнительных отрядов Дикой дивизии город стал полем битвы.

В тот же день на квартире большевика Н. Нариманова начались переговоры между руководителем Бакинского Совета Шаумяном, и лидером Мусавата М. Э. Расулзаде. Стороны почти достигли соглашения о возвращении конфискованного оружия, когда поступила информация о провокационном обстреле конного отряда Красной Армии на Шемахинской улице. Лидеры большевиков немедленно обвинили в инциденте азербайджанцев, хотя виновники инцидента установлены не были, и прервав переговоры, начали против них активные боевые действия. Впоследствии Шаумян признавал, что воспользовался этим инцидентом для уничтожения оппозиции в лице Мусавата:

Мы должны были дать отпор, и мы воспользовались поводом, первой попыткой вооруженного нападения на наш конный отряд, и открыли наступление по всему фронту. Благодаря стараниям и местного Совета и перебравшегося сюда Военно-революционного комитета Кавказской Армии (из Тифлиса и Сарыкамыша) у нас были уже вооруженные силы — около 6 тысяч человек. У «Дашнакцутюн» имелось также около 3—4 тысяч национальных частей, которые были в нашем распоряжении. Участие последних придало отчасти гражданской войне характер национальной резни, но избежать этого не было возможности. Мы шли сознательно на это. Мусульманская беднота сильно пострадала, но сейчас она сплачивается вокруг большевиков и вокруг Совета.

Вначале дашнаки объявили о своем нейтралитете, однако после начала вооруженных столкновений выступили на стороне большевиков. Это решило исход противостояния. В то же время согласно А. Микояну, некоторые национальные армянские части приняли участие в боях на стороне Красной армии, когда победа Красной Армии была уже ясна.

Бакинский Совет совместно с поддержавшими его вооруженными формированиями Дашнакцутюн развернул наступление на мусульманские кварталы. Для бомбардировки этих кварталов использовались аэропланы, а два корабля Каспийской флотилии обстреливали их с моря. В занятых мусульманских кварталах происходили грабежи и убийства мирных мусульман, в том числе женщин и детей. Занимались этим преимущественно армянские вооруженные формирования. Плохо вооруженные и организованные мусульманские формирования были не в состоянии сдержать натиск объединённых формирований большевиков и дашнаков, и запросили перемирия.

Образованный Бакинским Советом Комитет Революционной обороны предъявил партии Мусават ультиматум, в котором выдвигались следующие условия:

1. Открытое и безоговорочное признание Бакинского Совета как единственной власти, и абсолютное повиновение всем его приказам;
2. Вывод с территории Баку азербайджанской воинской части дикой дивизии;
3. Открытие сообщения на железной дороге Баку — Тифлис и Баку — Петровск.

Вечером 31 (19) марта Руководство «Мусават» уведомило Исполнительный комитет Бакинского совета о принятии всех условий предъявленного ультиматума, а на следующий день, утром 1 апреля (20 марта) на азербайджанских домах Баку появились белые флаги.

По мнению Тадеуша Свейтеховского наиболее трагические события развернулись после принятия ультиматума, когда вооруженные формирования дашнаков устроили грабежи, поджоги и убийства в мусульманских кварталах города. Согласно британскому исследователю Питеру Хопкирку:

Армяне, увидев, что их старинные враги бегут, теперь жаждали мести. Поэтому бои продолжились до тех пор, пока практически все мусульманское население не было изгнано из города или вырезано. На пятый день, хотя значительная часть города была все еще в огне, сопротивление прекратилось, и улицы остались заполнены убитыми и раненными, которые практически все были мусульманами.

В 11 часов утра 2 апреля (21 марта) 1918 г. руководство Бакинского совета официально согласилось на перемирие с азербайджанцами, однако убийства и грабежи в азербайджанских кварталах продолжались вплоть до 5 апреля (24 марта) 1918 г. Начался массовый исход мусульманского населения из города. По словам британского вице-консула в Баку майора Макдоннела, в городе «не осталось ни одного сколько-нибудь важного мусульманина».

Последствия

С.Шаумян считал мартовские события триумфом советской власти в Закавказье. По его словам:

Результаты боев блестящие для нас. Разгром противника был полнейший. Мы продиктовали им условия, которые беспрекословно были подписаны. Убитых более трех тысяч с обеих сторон. Советская власть в Баку все время висела в воздухе благодаря сопротивлению мусульманских националистических партий. Эти партии во главе с феодальной (бекской и ханской) интеллигенцией, укрепившись в Елисаветполе и Тифлисе благодаря подлой и трусливой политике меньшевиков, стали в последнее время очень агрессивны и в Баку. Из листков, изданных нами и при сем прилагаемых, вы увидите, что они начали наступление на нас. Решалась судьба Закавказья. Если бы они взяли верх в Баку, город был бы объявлен столицей Азербайджана, все немусульманские элементы были бы обезоружены и вырезаны.

По словам американского историка Тадеуша Свентоховского, «в своем энтузиазме Шаумян возможно позабыл, что в 1905 году он сам обвинял царизм в том, что тот пользовался плодами армяно-мусульманской резни. Сомнительно, чтобы он, в отличие от азербайджанцев, заметил какое-либо сходство».

В то же время лидер «Мусавата» М. Э. Расулзаде оценивал эти события следующим образом:

В мартовских событиях обвиняли „Мусават". Это было совершенно безосновательно, так как для объявления войны нужно было располагать хоть какой-нибудь физической силой, которой у „Мусавата" не было. Другие обвиняют „Мусават" в том, что он вызвал мартовские события путём защиты идеи автономии Азербайджана. Это может быть похоже отчасти на правду. Если бы мы покорно гнули головы перед врагами нашей свободы, не было бы, может быть, этих событий. Но мы этого сделать не смогли. Мы открыто в то время требовали автономию для Азербайджана. Этим мы увеличивали число наших врагов.

По словам Фируза Каземзаде, Совет спровоцировал гражданскую войну в надежде уничтожить власть своего наиболее влиятельного противника, партии Мусават. Однако когда Совет обратился за помощью к Дашнакцутюн в борьбе с азербайджанскими националистами, гражданская война переросла в резню, и армяне стали убивать мусульман вне зависимости от их политической принадлежности или социального и экономического положения.

Большевики открыто признали свою неспособность предотвратить устраиваемые дашнакскими формированиями антимусульманские погромы, которые распространились и на близлежащие города и села. Однако, с другой стороны, глава компартии Азербайджана Т. Нуруллаев позднее отмечал, что во время мартовских событий одним из выдающихся революционных деятелей Азербайджана и членом Баксовета Мешади Азизбековым были образованы «комитеты спасения», благодаря которым удалось спасти тысячи азербайджанцев, причём он также смог защитить от поджога и разрушения фабрику Г. З. Тагиева.

Массовые убийства мусульман произошли во многих населенных пунктах Бакинской губернии, в которые Шаумян направил дашнакские отряды «устанавливать советскую власть». В частности, почти одновременно с событиями в Баку началась атака армянских вооруженных формирований на Шемаху. Город был разрушен и подожжен, тысячи мирных жителей были убиты. Аналогичные события произошли в мае 1918 года в Кубинском уезде, куда прибыл из Баку отправленный Шаумяном отряд дашнаков под командованием Амазаспа. Согласно данным следственной комиссии, сформированной правительством АДР, отряд Амазаспа сжег и разгромил город Кубу и 122 мусульманских селения Кубинского уезда. В 2007 году во время строительства в городе Куба стадиона было обнаружено массовое захоронение. Согласно исследованиям азербайджанских учёных, обнаруженные здесь человеческие останки принадлежат местным жителям различных национальностей, подвергшихся в 1918 году массовой резне. На сегодняшний день обнаружено 400 останков, включая около 50 детских и 100 женских.

По разным оценкам, во время мартовских событий только в Баку погибло от 3 до 12 тысяч человек. С учётом числа жертв, мартовские события были одним из наиболее кровавых эпизодов в ходе российской революции. По словам Тадеуша Свентоховского, в умах азербайджанцев Бакинская коммуна стала горьким символом большевистско-армянского сговора, рождённого в кровавой бане мартовских событий. Эти события привели к отчуждению мусульманских масс от большевиков, власть которых оказалась недолговечной. В июле 1918 года власть в Баку перешла к Диктатуре Центрокаспия, а бакинские комиссары вынуждены были бежать в Красноводск, где они были расстреляны местными эсерами. Диктатура Центрокаспия также продержалась недолго, и в сентябре 1918 года правительство АДР установило контроль над городом в результате битвы за Баку.

Мартовские события в историографии

Правительство Азербайджанской Демократической Республики уделяло особое внимание мартовским событиям 1918 года. 15 июля 1918 года Совет Министров принял постановление о создании чрезвычайной следственной комиссии для расследования этой трагедии. 31 марта 1919 и 1920 годов был объявлен Азербайджанской Демократической Республикой траурным днем.

По данным историка А. Халилова, С. Шаумян, говоря о мартовских событиях 1918 г., заявлял, что участие «Дашнакцутюн» «придало гражданской войне характер национальной резни, но избежать этого не было возможно». Подобную позицию занимали А. Джапаридзе, А. Караев и др. М. Э. Расулзаде занимал противоположную позицию, называя события актом геноцида, в результате которого погибло более 10.000 мусульман, большинство которых принадлежали к бедным прослойкам. Н. Нариманов также настаивал на том, что события являлись «зверским уничтожением мусульманского населения», а не гражданской войной. История этих событий стала объектом исследования азербайджанской историографии 20-30-х годов. Историки относились к двум лагерям, представители первого оценивали события как гражданскую войну, инициированную мусульманами, представители второго характеризовали их как геноцид против мусульманского населения города Баку и его окрестностей. Исследователи 40-80 годов единодушно квалифицировали события как гражданскую войну, а виновниками определяли мусульманских помещиков и буржуазию с партией «Мусават»^{[неавторитетный источник? 3191 день]}.

Первый премьер-министр Дашнакской Армении Ов. Качазнуни. в своих воспоминания сообщал, что действия Дашнакцутюн явились следствием их политическим планов по созданию армянского государства. Большинство армянских советских историков придерживалось версии гражданской войны, однако А. Лалаян в работе 1936 года оценивал давал оценку деятельности «Дашнакцутюн», «Гнчак» и других националистических организаций армян как империалистической компании с целью «округлить „независимую“ Армению за счет Азербайджана и Грузии»^{[неавторитетный источник? 3191 день]}.

По мнению историка Майкла Смита в годы советской власти история мартовских событий фальсифицировалась. События марта 1918 года преподносились как «мятеж мусаватистов» против законной советской власти, а советская историография создала миф о Бакинской Коммуне, основанной на принципах социального и национального мира. Бакинские комиссары преподносились как герои, павшие в борьбе с контрреволюцией. Советская власть уничтожила мусульманское кладбище в Нагорном парке, где были похоронены жертвы мартовских событий. На этом месте был создан парк имени Сергея Кирова, который в 1990 году вновь стал кладбищем для жертв трагедии 20 января 1990 года, в котором наряду с могилами последних имеются и могилы трёх жертв мартовской бойни, найденных во время похорон в 1990 году. На всех трёх могилах написано «Шахиды 1918 года».

В 1998 году президент Азербайджана Гейдар Алиев объявил 31 марта «Днем геноцида азербайджанцев» в память о погибших в марте 1918 года.

27 марта 2012 года по представлению губернатора штата Нью-Йорк Эндрю Куомо, законодательный орган штата принял резолюцию, провозглашающую 31 марта «Днём памяти азербайджанцев» в память о жертвах боёв в марте 1918 года.

В искусстве

В литературе

• Курбан Саид, «Али и Нино» (1937)
• Лев Вайсенберг, «Младшая сестра» (1952)

См. также

• Бакинские комиссары
• Резня армян в Баку (сентябрь 1918)

Литература

• Солмаз Рустамова-Тогиди. Март 1918 г. Баку. Азербайджанские погромы в документах. — Баку, 2009

Отрывок, характеризующий Мартовские события в Баку (1918)

– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.