Мароны

Мароны (фр. les Marrons, также «marronage» — маронство, одичание, возвращение в дикое состояние) — представители особых сообществ беглых рабов-негров и их потомков смешанного происхождения (мулаты, самбо), на протяжении веков ведущих полукочевой и практически независимый образ жизни в глухих горных регионах вдали от центров европейской колонизации в Западном полушарии. Наиболее широкое распространение феномен маронства получил в XVI—XVII веках в бассейне Карибского моря (Вест-Индия, Антильские острова), затем, в XVIII—XIX веках, по мере освоения других территорий, мароны переместились в более труднодоступные континентальные области (болота Миссисипи, Флорида, горные Анды, бразильский сертан, Гвиана и Суринам, где маронские поселения сохраняются и поныне). Мароны часто сотрудничали с прибрежными пиратами, совершали грабительские набеги на подконтрольные европейцам поселения с целью захвата продовольствия, но и сами при этом постоянно становились объектами непрерывного наблюдения со стороны европейских властей, армии и полиции, стремящейся вернуть беглых рабов их господам или же продать их в случае пленения на невольничьем рынке.

Этимология

Слово марон в русский язык попало из французского, куда оно, в свою очередь, было заимствовано из испанского языка, поскольку именно Испания играла ключевую роль в освоении Америк конца XV — сер. XVI веков. Слово «симарроны» означает беглые рабы (от исп. cimarron произв. от cima — «верхушка, вершина горы»). По другой версии, слово имеет индейское происхождение: так араваки называли одичавших домашних животных. В англоязычных странах получили название буш-ниггеры (англ. bush Nigger от нидерл. bosch лес), откуда также слово «бузиненги» (Французская Гвиана); в португалоязычных странах именуются также киломбу.

История

Первые мароны появились уже на заре европейской колонизации Америк. Так, испанские колониальные хроники фиксируют появление беглых рабов уже в 1512 году. В джунглях, болотах и горах беглые негры (как правило только что привезённые из Африки) зачастую объединяли свои усилия с индейскими племенами, которые оказывали им поддержку, и постепенно смешивались с ними, что привело к появлению групп самбо.

Приблизительно в это же время в маронской среде, где на первых этапах преобладают индейские и автохтонные языки, начинается неполное усвоение европейских языков, приведшее к появлению новой лингва франка регионов. Так происходит становление местных креольских языков, одни из которых (например, паленкеро) со временем исчезли в ходе процесса декреолизации, а другие наоборот приобрели официальный статус и стали самостоятельными языками (папьяменто, таки-таки, креольский язык) или оказались в промежуточном положении современных социолектов (язык галла и афроамериканские диалекты в США).

Мароны предпочитали селиться по берегам рек, чтобы иметь доступ к питьевой воде, охотиться на животных на водопое, ловить рыбу. Некоторые мароны пытались вести и сельское хозяйство, выращивая овощи, но это было крайне затруднительно поскольку по мере расширения сети дорог, европейские армии совершали частые рейды на маронские поселения, и мароны вынуждены были вести полукочевой образ жизни. Первые мароны жили в глубине островов Карибского моря, но небольшая площадь островов привела к тому, что мароны исчезли на островах к началу XVIII века.

На континенте они сохранялись значительно дольше, но после ослабления европейского контроля над бывшими колониями в ходе революций и войн за независимость в конце XVII — начале XIX веков, мароны постепенно интегрируются в местные общества, хотя и занимают в них невысокие по своему статусу и престижности ниши. В Латинской Америке мароны быстро стали частью местных латиноамериканских народов, в нероманских же странах (Суринам, США) их интеграция была затруднена рядом институциональных барьеров (сегрегация, расизм и т. д.)

Субэтнические группы маронов

Из-за особенностей рельефа и гигантских размеров континента, мароны, конечно же, не представляют и никогда не представляли из себя некоей гомогенной группы со стандартным набором этнографических характеристик. В Западном полушарии образовалось несколько довольно изолированных маронских групп, самые известные из которых:

• Лесные негры — шесть племён, живущих в труднодоступных джунглях Суринама и Французской Гвианы, говорят на языках ндюка и сарамакканском
• Симарроны (Панама, Центральная Америка)
• Ямайские мароны

Отрывок, характеризующий Мароны

– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.