Марфо-Мариинская обитель

Монастырь
Марфо-Мариинская обитель
Покровский собор Марфо-Мариинской обители
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Православие
Епархия	Московская
Тип	женский
Основатель	Великая княгиня Елизавета Фёдоровна
Дата основания	1909
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710547000
Состояние	действует
Сайт	[www.mmom.ru/ Официальный сайт]

 памятник архитектуры (федеральный)

Ма́рфо-Марии́нская оби́тель милосе́рдия — ставропигиальный женский монастырь Русской православной церкви с особым укладом жизни, восходящим к основательнице обители великой княгине преподобномученице Елизавете Фёдоровне. Располагается в Москве на улице Большой Ордынке. Обитель основана в 1909 году.

История основания

Вскоре после гибели своего мужа, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича Елизавета Фёдоровна продала свои драгоценности (отдав в казну ту их часть, которая принадлежала династии Романовых) и на вырученные деньги купила на Большой Ордынке усадьбу с четырьмя домами и обширным садом, где и расположилась Марфо-Мариинская обитель милосердия (это не был монастырь в точном смысле слова: сестры обители занимались благотворительной и медицинской работой). Соборный храм обители — Покровский собор — был спроектирован Алексеем Щусевым совместно с Б. В. Фрейденбергом и Л. В. Стеженским.

При создании обители был использован как русский православный, так и европейский опыт. Хотя сёстры, жившие в обители, приносили обеты целомудрия, нестяжания и послушания, однако, в отличие от монахинь, по истечении определённого срока могли уйти из обители, создать семью и быть свободными от данных прежде обетов. Сестры получали в обители серьёзную психологическую, методологическую, духовную и медицинскую подготовку. Им читали лекции лучшие врачи Москвы, беседы с ними проводили духовник обители о. Митрофан Сребрянский (позднее архимандрит Сергий; канонизирован Русской православной церковью) и второй священник обители о. Евгений Синадский.

По плану Елизаветы Фёдоровны, обитель должна была оказывать комплексную, духовно-просветительскую и медицинскую помощь нуждающимся, которым часто не просто давали еду и одежду, но помогали в трудоустройстве, устраивали в больницы. Нередко сестры уговаривали семьи, которые не могли дать детям нормальное воспитание (например, профессиональные нищие, пьяницы и т. д.), отдать детей в приют, где им давали образование, хороший уход и профессию.

В обители были созданы больница, амбулатория, аптека, где часть лекарств выдавалась бесплатно, приют, бесплатная столовая и ещё множество учреждений. В Покровском храме обители проходили просветительские лекции и беседы, заседания Императорского православного палестинского общества, Географического общества, духовные чтения и другие мероприятия.

Закрытие обители

В апреле 1918 года Елизавета Фёдоровна была арестована. Обитель продолжила свою деятельность до 1926 года, а затем в её помещениях два года действовала поликлиника, в которой работали сёстры под руководством княжны Голицыной. После ареста княжны часть сестёр была выслана в Туркестан, другие переселились в Тверскую область, где создали огородное хозяйство под руководством о. Митрофана Сребрянского.

После закрытия обители в её соборном храме (Покровский собор) был кинотеатр, позднее дом санитарного просвещения. В Марфо-Мариинской церкви разместилась амбулатория имени профессора Ф. А. Рейна — филиал ЦЕКУБУ. После Великой Отечественной войны здание Покровского храма передали под Государственные реставрационные мастерские (позднее — Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени И. Э. Грабаря).

Современное состояние

Вскоре после распада СССР, в январе 1992 года, Архиерейский Синод РПЦЗ направил в Россию викария Западно-Европейской епархии РПЦЗ епископа Каннского Варнаву (Прокофьева) с поручением организовать постоянно действующее Синодальное Подворье в Москве, которое осуществляло бы власть Архиерейского Синода в России. По прибытии в Москву, по приглашению бывшего клирика Московского Патриархата Алексия Аверьянова, открыл подворье РПЦЗ в одном из корпусов бывшей Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке, принадлежавшем городской поликлинике; там же разместился неофициальный штаб Национально-патриотического фронта «Память», возглавляемого Дмитрием Васильевым, что привело к ряду скандальных ситуаций. Связь с «Памятью» нанесла ущерб репутации РПЦЗ в России. Религиозный диссидент Зоя Крахмальникова в июне 1993 года писала: «Связь РПЦЗ с „Памятью“ даёт абсолютную победу Московской Патриархии над Зарубежной Церковью, а для того, чтобы победа была прочной, помещение, в котором некогда была Марфо-Мариинская обитель, незаконно занятое о. Алексием [протоиерей Алексий Аверьянов] и „Памятью“, не отбирают, хотя решение о передаче его Сестричеству Московской Патриархии давно принято».

В 1992 году постановлением правительства Москвы комплекс Марфо-Мариинской обители был передан Московской патриархии. Однако главный Покровский храм был возвращён Центром имени И. Э. Грабаря лишь в конце 2006 года, поскольку выезжать ему было некуда.

В настоящее время в обители работает приют для девочек-сирот, благотворительная столовая и патронажная служба. Сёстры работают в военных госпиталях, НИИ скорой помощи имени Склифосовского. В 2010 году на территории Марфо-Мариинской обители открыт медицинский центр «Милосердие», специализирующийся на реабилитации детей-инвалидов с диагнозом ДЦП. В октябре 2011 года открылась детская паллиативная выездная служба, осуществляющая обучение родителей уходу за неизлечимо больными детьми, а также медицинское наблюдение.

Марфо-Мариинская обитель имеет около двадцати отделений, работающих по её уставу, в Сибири, на Урале, на Дальнем Востоке, на европейской части России, в Белоруссии и на Украине.

29 сентября 2010 года патриарх Московский и всея Руси Кирилл поручил епископу Орехово-Зуевскому Пантелеимону (Шатову) совершать богослужения в Марфо-Мариинской обители, наблюдать за духовной жизнью сестер, принимать участие в решении текущих дел обители.

30 мая 2014 года решением Священного синода Русской православной церкви Марфо-Мариинская обитель милосердия преобразована в ставропигиальный женский монастырь с сохранением особого уклада жизни, восходящего к основательнице обители преподобномученице Елизавете. При этом было определено, что в вопросах социального служения и дел милосердия обитель подчиняется Патриарху Московскому и всея Руси через Синодальный отдел по церковной благотворительности и социальному служению, а в вопросах монашеской жизни — через Синодальный отдел по монастырям и монашеству.

Литература

• Христофоров В. С. О закрытии Марфо-Мариинской обители милосердия // Вест. церк. истории. — 2008. — № 1 (9). — С. 130—152.

Ссылки

• [www.mmom.ru Официальный сайт Марфо-Мариинской обители]
• [www.patriarchia.ru/db/text/320500.html Марфо-Мариинская обитель милосердия] на сайте Патриархия.ru
• [www.mc-mmom.ru/ Официальный сайт Марфо-Мариинского медицинского центра "Милосердие"]

Отрывок, характеризующий Марфо-Мариинская обитель

Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.