Маршан, Шабат
| Шабат Даруква-Ипа Маршан | |
| абх. Шьабат Дарыҟәа-иҧа Маршьан | |
| Имя при рождении: |
Шабат Даруква-Ипа Маршан |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Даруква Хрипс-Ипа Маршан |
| Мать: |
N. Чачба |
Шабат Даруква-Ипа Маршан, прозванный Золотой Шабат (абх. Шьабат Дарыҟәа-иҧа Маршьан) — абхазский князь, сын князя Даруквы Хрипс-Ипа Маршан из Дала и абхазской княжны Чачба.
Биография
Третий из пяти (по другой версии пятый из семи) сыновей князя Даруквы Маршан. За свое богатство был прозван Золотой Шабат. По матери приходился внуком владетелю Абхазии Келешбею Чачба. В отличие от своих старших братьев, Батал-бея и Ширин-бея (рожденных от первого брака Даруквы), выказывал презрение к действиям русским. Возглавлял ряд атак на русские укрепления, выказывая так поддержку своим родственникам убыхам.
Впервые в российских документах фигурирует 21 января 1837 года. Шабат Маршан и князь Беслан Инал-Ипа пребывают в селение Келасур к князю Гасанбею Чачба. Причина приезда — возврат долга, который имел пред ними Гасанбей. Произошедшее ночью недопонимание вылилось в конфликт. Шабат и Беслан Инал-Ипа захватив супругу Гасанбея, урожденную княжну Инал-Ипа, а также юного князя Сеитбея (сын Гасанбея) мигом же отправились в Цабал. Гасанбею удалось нагнать похитителей и отбить родственников.
В 1837 году князь Шабат был схвачен бароном Алексеем Александровичем Розеном, который возглавлял военную экспедицию, направленную на усмирение цабальских и дальских абхазов. Стоит также упомянуть, что большую помощь в поимке Шабата оказали его старшие братья — Ширин-бей (Химкораса) и Батал-бей. Князь был вывезен в Метехский замок в Тифлисе. В следующем году был направлен в действующую армию, за отличие в боях в Дагестане произведён в офицеры и награждён. В Дагестане он действовал под командованием генерала Карла Фези. Фези отмечает блистательное мужество и отвагу юного князя.
По возвращению домой в 1839 г. решает продолжить сопротивление царским властям. В частности известна его речь на собрании дал-цабальских абхазов (обращается к Халибею Кайтмас-Ипа): «Смотрите, - я обласкан начальством русским, я офицер и мне обещали хорошее содержание, но для избавления родины жертвую всем. Помоги мне в этом славном деле, и я клянусь над Алкораном, будешь любезным братом моим. Иначе мы не признаем тебя родственником, Князем Маршан. Враги твои будут друзьями нашими, и без меня прольется кровь твоя, как кровь чужая»
Красноречие и врожденная харизма Шабата склоняет многих абхазов, давно желавших скинуть оковы российской оккупации. Очевидцы отмечают, что в Цабале «все слепо послушны красноречию Шабата». Объявивший своим врагом каждого, кто носит царские эполеты, Шабат мигом же становится героем в лице абхазского народа, гением подобным своему дяде Асланбею Чачба.
В 1840 г. начинает открытые действия против российской власти. Первым же делом поднимает восстание против власти своих старших братьев в Цабале. Поддержку Шабату оказали псхувцы, возглавляемые древними княжескими семействами Мас-Ипа и Багаркан-Ипа, ветвями многочисленного рода Маршан. Батал-бей мигом же схвачен, Ширин-бей же заперся в своей крепости Варда, отсылая письма о помощи к владетелю в Сухум. Той же ночью, Халибей Кайтмас-Ипа совершает нападение на жилье подпор. Лисовского. Проигравшим бой царским войскам на помощь подоспели цабальские князья Зосхан и Мсоуст Маршан, пожалованные годами ранее в офицеры русской армии. Отступившие Лисовский с князьями Маршан, оставили занимаемое ими укрепление, сожженное и разграбленное абхазами. Халибей Кайтмас-Ипа также уничтожил мосты на реке Кодор, прервав сообщение меж Дал и Цабалом.
Ответные меры не заставили себя долго ждать. Подполковник Викентий Козловский выступил с батальном в Цабал, в пути соединившись с подразделениями абхазской милиции (более 2-х тысяч человек), направленной владетелем Абхазии Хамудбеем. В подкрепление также были высланы две роты Мингрельского егерского полка. С Абжуа выступил Кац Маан во главе 1200 абжуйцев верных владетелю. Прибывали также князья и дворяне со своими подвластными. Со своей стороны Шабат отправил гонцов в горные общества Абхазии, дабы те оказали поддержку.
Двинувшись разными путями в Дал, царские отряды брали аманатов с каждого княжеского и дворянского рода, дабы обеспечить их верность владетелю и России. 15 июня на переговорах в селении Джиша удалось договорить о примирении, которое так и не состоялось. 19 июня царские войска заняли Апианча. На переговорах меж Козловским и князем Зурабом Тлапс-Ипа удалось договорить о несовершении кровопролития меж цабальцами и царскими отрядами. Несколькими днями позже Кац Маан во главе абжуйцев сумел отбить осаду крепости Варда, стоящую на подступу к Далу. Боясь дальнейшего продвижения царских войск в Дал, Шабат пошел на примирение, выдав со своей стороны аманатов. Вероятно это было отвлекающим маневром, давшим время для вторжения убыхам. Возглавляемые Хаджи Керантухом убыхи, вторглись в Садзен, где атаковали русские укрепления.
Шабат долгое время призывал цабальцев и дальцев к поддержке убыхов:
«В то же время обнаружились опять волнения в Цебельде. Жители верхней Цебельды, подстрекаемые князьями Батал-беем, Шабатом и Эшсоу Маршаниевыми, готовы были со вторжением Убыхов в Абхазию поднять оружие против правительства и вторгнуться туда же с другой стороны»
Многочисленные атаки горцев, руководимых Шабатом Маршан, доставляли серьезные неприятности российским войскам. В 1841 году, карательный отряд полковника Муравьева огнем и мечом прошелся по абхазской общине Дал, были сожжены многие абхазские села, а все местное население было выгнано с родных земель.
Юный князь пользовался популярностью и уважением среди простого народа. Также известно, что долгое время его любила княжна Енджи-ханум Чачба, сестра Хамудбея Чачба, последнего владетельного князя Абхазии.
В 1842 году, Шабат предпринимает атаку на русское укрепление Мрамба. Русские заранее были предупреждены о нападении Шабата. Ширин-бей (Химкораса) Маршан, пожалованный русскими в высокий военный чин, сдал своего младшего брата Шабата. Молодой князь погибает во время атаки, его дело продолжает его младший брат Эшсоу Маршан. На момент смерти Шабат был в возрасте 24-х лет. Из документов известно, что он был убит рядовым Софроном Радзиевским, за свой поступок пожалованным в звание подпоручика.
| 16. Адлагико, владетель Дала | ||||||||||||||||
| 8. Варбохиш, владетель Дала | ||||||||||||||||
| 17. Гуапханаш, княжна Берзек | ||||||||||||||||
| 4. Хрипс, владетель Дала | ||||||||||||||||
| 9. княжна N. Ахан-Ипа | ||||||||||||||||
| 2. Даруква, владетель Дала | ||||||||||||||||
| 5. княжна N. Дзяпш-Ипа | ||||||||||||||||
| 1. Золотой Шабат Маршан | ||||||||||||||||
| 24. Хамид, владетель Абхазии | ||||||||||||||||
| 12. Манучар, владетель Абхазии | ||||||||||||||||
| 6. Келешбей, владетель Абхазии | ||||||||||||||||
| 13. Эсма-ханум, княжна Аредба | ||||||||||||||||
| 3. княжна N. Чачба | ||||||||||||||||
| 7. Афиза-ханум, княжна Инал-Ипа | ||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Маршан, Шабат"
Литература
- «Материалы по истории Абхазии XVIII—XIX века (1762—1859)». А. Э. Куправа.
Отрывок, характеризующий Маршан, Шабат
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
