Марш-бросок Чингильского отряда на Баязет (1877)
Марш-бросок на Баязет | |||
Основной конфликт: Кавказская кампания русско-турецкой войны (1877—1878) Русско-турецкая война (1877—1878) | |||
Дата | |||
---|---|---|---|
Место | |||
Причина |
попытка освобождения осаждённого русского гарнизона | ||
Итог |
русский отряд отступил, не достигнув успеха | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Марш-бросок на Баязет (12 (24) — 13 (25) июня 1877) Чингильского отряда русской армии под командованием генерал-майора Келбали-хана Нахичеванского с целью освободить осаждённый в его цитадели малочисленный русский гарнизон.
Перед наспех сформированным сводным Чингильским отрядом была поставлена задача ― дождаться подкрепление и выдвигаться на Баязет. Издали увидев передвижение кавалерийской колонны, принятой за русскую, но впоследствии оказавшейся турецкой, русский отряд стремительным марш-броском достиг окрестностей Баязета. Столкнувшись с многократно превосходящими силами противника и не достигнув успеха, отряд вынужден был начать отступление. Несмотря на интенсивные атаки противника и бегство с поля боя милиционных подразделений, Чингильский отряд сумел с минимальными потерями вернуться на прежние позиции.
Содержание
Предпосылки
С началом 12 (24) апреля 1877 года русско-турецкой войны и открытием в тот же день военных действий на кавказском театре войны, Эриванский отряд под командованием генерал-лейтенанта Тергукасова пересёк турецкую границу, и двинулся на Эрзерум. По пути без боя был занят Баязет, являвшийся стратегически важным пунктом. В нём был оставлен незначительный гарнизон. 6 (18) июня к Баязету подступили турецкие войска под командованием бригадного генерала Фаик-паши, а русский гарнизон, после неудачного для него боя, укрылся в цитадели.
Между тем границы российского Закавказья оставались незащищёнными. В тот же день 6 июня генерал-майор Келбали-хан Нахичеванский был назначен начальником кордона на подступах к Эриванской губернии. Тогда же стали поступать сведения о событиях в Баязете.
Формирование Чингильского отряда
9 (21) июня Келбали-хан с 2-мя ротами и 4-мя конными сотнями выступил из Игдыря к Оргову и, присоединив к себе там колонну Крюкова, к вечеру вышел к Чингильскому перевалу, и там же остановился на ночлег. На следующий день Келбали-хан отправил Рославлеву письмо, в котором он писал, что баязетскому гарнизону требуется «немедленная, действительная помощь…», для чего необходима регулярная кавалерия, так как он с полковником Преображенским, мало надеются на имевшиеся у них елисаветпольские милиционные сотни, с которыми он принесёт «мало пользы» осаждённому гарнизону. Также Келбали-хан сетовал на то, что эту помощь он ожидает уже с 9 июня[1]. Рославлев вначале отказал в помощи, но вскоре всё-таки направил из Александрополя на соединение с Чингильским отрядом Келбали-хана[2] кавалерийскую колонну под командованием Лорис-Меликова. 10 июня отряд простоял на Чингильском перевале в полной готовности к выступлению. Проходившие мимо армянские беженцы рассказывали о крупных силах турецкой армии и о больших «скопищах» курдов, а также «об испытываемых страданиях» русского гарнизона в Баязете. 11 (23) июня в лагерь прибыл адъютант главнокомандующего полковник Толстой с требованием от имени Его Высочества главнокомандующего Кавказской армией Великого князя Михаила Николаевича — «Освободить баязетский гарнизон, во что бы то ни стало». Также Толстой сообщил, что для этого уже выслана кавалерийская колонна генерал-майора Лорис-Меликова. В тот же день Келбали-хан, Толстой и Преображенский провели совещание, на котором пришли к общему решению — не выступать до прибытия подкрепления Лорис-Меликова[3].
Род войск | Подразделения | Численность |
---|---|---|
Регулярная пехота | 10-я рота 73-го Крымского пехотного полка | 657 |
12 рота 74-го Ставропольского пехотного полка | ||
3-я и 4-я роты Эриванского местного батальона | ||
Регулярная кавалерия | Казаки из разных частей | 170 |
Иррегулярная пехота | Милиция Эриванской губернии | 71 |
Иррегулярная кавалерия | Сотня Эриванской милиции | ок. 100 |
Эриванско-куртинского полка | 35 | |
Ополчение из Эриванской губернии | 57 | |
2 сотни Елисаветпольского полка | ок. 200 | |
Артиллерия | 2 ракетных станка 4-й батареи 19-й артбригады |
Общая численность Чингильского отряда исчислялась в 1356 сабель и штыков, при 2 станках для ракет Конгрива[1]. По округлённым турецким данным: 1500 человек[4].
Марш-бросок. Ход боя
12 (24) июня в 6 часов утра Чингильский отряд спустился с горы и стал у брошенного аула Карабулака (7—8 вёрст от Баязета)[Комм. 1]. На Чингильских высотах была оставлена сотня елисаветпольской милиции. К полудню всё внимание отряда было сконцентрировано на подножии видневшегося вдали «чёрного хребта». Там в нескольких местах появились столбы пыли, двигающиеся в сторону Баязета. Приняв увиденное за движение русских войск, отряд тут же стал в ружье, и кратчайшей дорогой устремился в сторону Баязета[3]. К 3 часам по полудню отряд Келбали-хана вышел к его окрестностям. Завидев русский отряд, турецкие силы тут же подняли тревогу. С высот, окружавших Баязет, начали спускаться нестройные массы курдов, чтобы занять развалины редута «Зангезур», прикрывавшего вход из долины Гарнавук-чая в баязетское ущелье. Русский отряд развернул боевой порядок и, приблизившись к редуту, открыл огонь[1]. Между тем в сторону Чингильского отряда устремлялись всё новые турецкие силы. Значительная часть турецкой пехоты уже заняла редут и вступила с русским отрядом в плотную ружейную перестрелку. Из цитадели был открыт орудийный огонь, и первая же артграната с дистанции 1300 сажень попала в центр редута, где находился противник. Уверенный в скором освобождении, и потому не жалея патронов, баязетский гарнизон открыл шквальный ружейный огонь[6]. Несмотря на то, что в цитадели оставалось всего 126 орудийных зарядов, артиллерия продолжала вести беспрерывный огонь по наступавшим на Чингильский отряд туркам[7].
Вскоре выяснилось, что ни Эриванского отряда, ни колонны Лорис-Меликова тут нет, и Чингильский отряд самостоятельно противостоит всему Ванскому отряду Фаик-паши. Наблюдавший со стены за ходом боя Исмаил-хан Нахичеванский, в дальнейшем говорил: «Чингильский отряд нам казался небольшой горстью в сравнении с массами неприятеля». Тем не менее, Чингильский отряд продолжал оставаться на месте, ведя упорную перестрелку с турецкими подразделениями, которые постепенно уже начали охватывать его фланги. Оставаясь на месте, Келбали-хан полагал, что баязетский гарнизон выступит из цитадели на соединение с ним. Исмаил-хан в дальнейшем по этому поводу пояснял, что в случае выхода гарнизона на соединение с Чингильским отрядом, в цитадели приходилось бы оставить «на зверскую расправу курдов, не менее 200 своих больных и раненых»[8]. Кроме того, передвижение по узким улицам города могло происходить только отдельными группами, что, несомненно, грозило бы поголовным истреблением как гарнизону, так и Чингильскому отряду, в случае его попытки пробиться к осаждённой цитадели. Осознавая, что дальнейшее движение вперёд — «чистое безумие», отряд Келбали-хана с наступлением темноты (в 8 часов) снялся с позиции и отступил к развалинам крепости Гераджа-варан, где разбил ночной бивак, выставив со стороны Баязета цепь аванпостов[1][5].
На рассвете 13 (25) июня разъезды сообщили о движении «многочисленного неприятеля» со стороны Баязета и Тепериза. Вскоре в поле видимости широким фронтом появились огромные нестройные массы курдов. При их появлении милиция тут же обратилась в бегство. Из общего их числа на позиции оставались не более 40 человек[1]. Из воспоминаний Исмаил-хана:
Турки, подкреплённые за ночь новыми толпами курдов, бросились на чингильцев, как саранча, но были отбиты. Эти энергичные, в то же время беспорядочные нападения разбивались каждый раз о стойкость и дружные залпы нашей пехоты и казаков. Дело, однако, кончилось тем, что к полудню вся наша милиция обратилась в позорное бегство, что ещё более ободрило турок. Тогда, видя бесплодность дальнейшей борьбы, и осадив турок ещё раз, брат мой начал медленное отступление и к вечеру скрылся из виду… — из интервью с Исмаил-ханом Нахчыванским. М. Алиханов-Аварский [8]
|
Курдская конница стремительным натиском начала охватывать фланги Чингильского отряда, которые после бегства милиции оставались незащищёнными. Кроме того, открытая местность лишала отряд возможности выбрать удобную позицию для ведения оборонительных действий. В данной ситуации Келбали-хан скомандовал отступление, и отряд в строгом боевом порядке начал отходить к командной позиции у Карабулака, ружейным огнём удерживая курдов на значительном расстоянии. В это время с перевала спускался высланный из Игдыря для Чингильского отряда провиантский транспорт. При виде происходившего боя, конвой, состоявший из пешей милиции и подводчиков, разбежался. Часть курдской конницы тут же устремилась к брошенному обозу, обходя правый фланг русского отряда, но была отброшена сборной казачьей сотней. Вслед за этим манёврами той же сотни были предотвращены попытки курдской конницы зайти в тыл отступающему отряду. При этом курды, избегая прямых столкновений с казаками, рассеивались при первой попытке последних атаковать их[1].
Дойдя до Карабулакских позиций, Чингильский отряд отбил последние атаки неприятеля, и с 5 часов по полудню перестрелка начала затихать. К 8 часам вечера отряд вышел к Чингильским высотам, где Келбали-хан, дав солдатам отдохнуть, двинулся дальше, и к 12 часам ночи отряд беспрепятственно прибыл в Оргов[1].
Потери
В ходе боёв потери с русской стороны составляли: убитыми — 13; ранеными — 18; пропавшими без вести — 3 (7 лошадей убито)[1]. По другим данным: убитыми — 8 и ранеными — 15[5]. Турецкие источники сообщают о 40 убитых и раненных[4].
Точных данных о потерях в самой цитадели нет. Известно только, что в ней погиб артиллерийский наводчик Постный[7].
Турецкие потери по данным разведки составляли: убитыми — 112 (в том числе курдский родоначальник Гейдарлинского племени — Махмуд-ага) и раненными — 40 человек[1].
Напишите отзыв о статье "Марш-бросок Чингильского отряда на Баязет (1877)"
Комментарии
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Томкеев В. И. [www.runivers.ru/lib/book3350/ Материалы для описания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре: в 7 томах] / Под ред. И. С. Чернявского. — Тф.: Электропеч. штаба Кавк. воен. окр., 1908. — Т. 4. — С. 235—237, 66—67 — Прил. 46.
- ↑ Нагдалиев Ф. Ф. Ханы Нахичеванские в Российской Империи / Науч. ред. серии Э. Мамедли. — М.: Новый Аргумент, 2006. — С. 154. — 432 с. — (Возвращённая история). — ISBN 5-903224-01-6.
- ↑ 1 2 Гейнс К. К. [www.runivers.ru/bookreader/book199650/#page/167/mode/1up Славное Баязетское сиденье в 1877 г.] // Русская старина. — СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1885. — Т. 45, вып. 2. — С. 466—468.
- ↑ 1 2 Kılıç M. F. [www.highbeam.com/doc/1G1-149770202.html Sheikh Ubeydullah’s Role in the 1877—1878 Ottoman-Russian War (англ.)] // [www.thesis.bilkent.edu.tr/0002450.pdf Sheikh Ubeydullah's Movement]. — An.: Department Of History - Bilkent University, 2003. — P. 14. — 190 p.
- ↑ 1 2 3 Колюбакин Б. М. Эриванский отряд в кампанию 1877—1878 гг.: в 2 частях. — СПб.: Тип. Глав. упр. уделов, 1895. — Т. 2. — С. 62—63.
- ↑ Протасов М. Д. [www.runivers.ru/lib/book7650/428065/ История 73-го Пехотного Крымского Его Императорского Высочества великого князя Александра Михайловича полка] / Под ред. И. С. Чернявского. — Тф.: Тип. А. А. Михельсона, 1887. — С. 172.
- ↑ 1 2 Гейнс К. К. Славное Баязетское сиденье в 1877 г.. — 1885. — Т. 45, вып. 3. — С. 582—585.
- ↑ 1 2 Алиханов М. Оборона Баязета — рассказ генерал-лейтенанта хана Нахичеванского // Кавказ. — Тф., 12 апреля 1895. — № 94.
Отрывок, характеризующий Марш-бросок Чингильского отряда на Баязет (1877)
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.