Марьель, Жан-Пьер
Поделись знанием:
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
| Жан-Пьер Марьель | |
| Jean-Pierre Marielle | |
 | |
| Имя при рождении: |
Жан-Пьер Марьель |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1957 — |
| Награды: |
|
Жан-Пьер Марьель (также распространено имя Жан-Пьер Мариэль) (фр. Jean-Pierre Marielle; род. 12 апреля 1932, Дижон, Франция) — французский актёр. Он сыграл в более чем ста фильмах. Мэтр ярких комических ролей, он также сыграл трагические роли в таких фильмах, как: «Все утра мира», «Серые души». Офицер Ордена Почётного легиона (2007).
Содержание
Биография
Детство, юность
Жан-Пьер Марьель родился в городе Дижон, в семье промышленника и портнихи. Его первый актёрский опыт состоялся во время учёбы в средней школе. Там он со своими товарищами играл в пьесах Антона Павловича Чехова.[1] Он первоначально хотел изучать литературу, но один из его учителей настоял на том, чтобы он стал актёром и поступил в «Высшую национальную консерваторию драматического искусства» (фр. Conservatoire national supérieur d'art dramatique). В Национальной консерватории он познакомился с Жаном-Полем Бельмондо и Жаном Рошфором. После нескольких спектаклей в Комеди Франсез он переходит в Компанию Гренье-Юссено (фр. La compagnie Grenier-Hussenot).[1]
Карьера
Он начал играть в маленьких ролях в кино, начиная с 1957 года — «Большой блеф», «Все хотят меня убить». Мало довольный своим кинематографическим опытом, он возвращается к театральным подмосткам и кабаре, играя рядом с Ги Бедо (фр. Guy Bedos) — французским комедийным актёром, сценаристом и певцом.[2]
В 1960-е годы получает всё больше главных ролей. На широкие экраны выходят «Банановая кожура», «Уик-энд на берегу океана» режиссёра Анри Вернёя и «Дьявола за хвост».
В 1970-х годах он сыграл в большом количестве комедий. В 1973 году он играет одного из главных персонажей в комедии Жоржа Лотнера «Дипломатический багаж». Сыграл в фильмах «Пусть начнётся праздник», «Безупречная репутация», показав высокий уровень актёрской игры.[1]
В фильме «Большое турне» он снялся вместе с Жаном Рошфором и Филиппом Нуаре.
Личная жизнь
Жан Марьель с октября 2003 года женат на французской актрисе Агат Натансон (фр. Agathe Natanson)[3], у него есть сын от предыдущего брака.
Его супруга — французская актриса Агат Натансон (фр. Agathe Natanson) известна российскому зрителю по роли в фильме «Оскар», где главные роли исполнили Луи де Фюнес, Клод Риш и Клод Жансак. В этом фильме она сыграла дочь Бертрана Барнье (Луи де Фюнес) — Колетт Барнье.
Фильмография
| Год | Русское название | Оригинальное название | Роль | |
|---|---|---|---|---|
| 1957 | ф | Большой блеф | Le Grand Bluff | |
| 1957 | ф | Очаровательные парни | Charmants Garcons | |
| 1957 | ф | Все хотят меня убить | Tous peuvent me tuer | Жером |
| 1960 | ф | Ласковый Пьеро | Pierrot la tendresse | |
| 1960 | ф | А вот и брюнетка! | La Brune que voila (телеспектакль) | |
| 1960 | ф | Баран | Le Mouton | |
| 1962 | ф | Ступени супружеской жизни | Climats | |
| 1962 | ф | Пусть никто не выходит | Que personne ne sorte | |
| 1963 | ф | Взорвите банк | Faites sauter la banque! | |
| 1963 | ф | Банановая кожура | Peau de banane | |
| 1963 | ф | Драже с перцем | Dragees au poivre | |
| 1964 | ф | Компаньон | Un monsieur de compagnie | |
| 1964 | ф | Уик-энд на берегу океана | Week-end a Zuydcoote | |
| 1964 | ф | Расслабься, дорогая | Relaxe-toi, cherie | |
| 1964 | ф | Счастливый побег | Echappement libre | |
| 1964 | ф | Сто кирпичей и черепица | Cent briques et des tuiles | |
| 1965 | ф | Благоприятный случай | La bonne occase | |
| 1966 | ф | Человек в бьюике | L’Homme a la Buick | |
| 1966 | ф | Нежный проходимец | Tendre voyou | |
| 1969 | ф | Дьявола за хвост | Le Diable par la queue | |
| 1969 | ф | Лозунг | Slogan | |
| 1969 | ф | Женщины | Les femmes | |
| 1970 | ф | Капризы Марии | Les Caprices de Marie | |
| 1970 | ф | Блатняга (Человек со связями) | Le Pistonne | |
| 1971 | ф | Любовь — это весело, любовь — это грустно | L’amour c’est gai, l’amour c’est triste | |
| 1971 | ф | Четыре мухи на сером бархате | Quatre mouches de velours gris | Джанни Ароссио |
| 1971 | ф | Без видимых причин | Sans Mobile Apparent | Перри Руперт-Фут |
| 1972 | ф | Секс-шоп | Sex-shop | |
| 1973 | ф | Чемодан | La Valise | Блок |
| 1974 | ф | Как преуспеть в делах, когда ты дурак и плакса | Comment reussir quand on est con et pleurnichard | |
| 1974 | ф | Скажи мне, что ты меня любишь | Dis-moi que tu m’aimes | |
| 1974 | ф | У савана нет карманов | Un linceul n’a pas de poches | |
| 1975 | ф | Пусть начнётся праздник | Que la fete commence | |
| 1975 | ф | Дюпон Лажуа | Dupont Lajoie | |
| 1975 | ф | Травля | La Traque | Альбер Данвиль |
| 1975 | ф | Галеты из Понт-Авена | Les Galettes de Pont-Aven | |
| 1976 | ф | Беги за мной, чтоб я тебя поймала | Cours apres moi que je t’attrape | |
| 1976 | ф | Дальше — некуда | On Aura Tout Vu | Морлок |
| 1976 | ф | Покой | Calmos | |
| 1977 | ф | Момент заблуждения | Un moment d'egarement | |
| 1977 | ф | Обвинитель | L’Imprecateur | |
| 1977 | ф | Испорченные дети | Des enfants gates | |
| 1979 | ф | Говорите, мне интересно | Cause toujours… tu m’interesses ! | |
| 1980 | ф | Подвох | L’Entourloupe | |
| 1980 | ф | Хотите вундеркинда | Voulez-vous un bebe Nobel? | |
| 1981 | ф | Асфальт | Asphalte | |
| 1981 | ф | Безупречная репутация | Coup de torchon | Перон / его брат адъютант |
| 1981 | ф | Нефть! Нефть! | Petrole ! Petrole ! | |
| 1982 | ф | Болтливость | L’Indiscretion | |
| 1982 | ф | Никогда до свадьбы | Jamais avant le mariage | |
| 1983 | ф | Верх благополучия | Signes exterieurs de richesse | |
| 1985 | ф | Любовь тайком (Тайная любовь) | L’Amour en douce | |
| 1985 | ф | Ограбление | Hold-up | Симон Лабрасс |
| 1986 | ф | Вечернее платье | Tenue de soiree | богатый буржуа в депрессии |
| 1988 | ф | Несколько дней со мной | Quelques jours avec moi | |
| 1990 | ф | Уран | Uranus | Аршамбё |
| 1991 | ф | Все утра мира | Tous les matins du monde | Сент-Коломб |
| 1992 | ф | Макс и Джереми | Max et Jeremie | Алмейда |
| 1993 | ф | Раз, два, три… замри! | Un, deux, trois, soleil | одинокий мужчина |
| 1994 | ф | Аромат Ивонн | Le Parfum d’Yvonne | |
| 1994 | ф | Улыбка | Le Sourire | |
| 1995 | ф | Поезд свободы | Les Milles: Le train de la liberte | |
| 1996 | ф | Большое турне (Великие Герцоги) | Les Grands Ducs | Жорж Кокс |
| 1996 | ф | Воспитанник | L'eleve | |
| 1999 | ф | Одна за всех | Une pour toutes | |
| 2000 | ф | Актёры | Les Acteurs | |
| 2003 | ф | Малышка Лили | La Petite Lili | |
| 2004 | ф | Завтра переезжаем | Demain on demenage | |
| 2004 | ф | Атомный цирк — Возвращение Джеймса Батая | Atomik Circus — Le retour de James Bataille | |
| 2005 | ф | Серые души | Les Ames grises | |
| 2006 | ф | Код да Винчи | The Da Vinci Code | Жак Соньер |
| 2007 | ф | И пусть всё пляшет! | Faut que ca danse ! | |
| 2009 | ф | Неудачники | Micmacs a tire-larigot | |
| 2009 | ф | Фигурный торт | Piece montee | |
| 2010 | ф | Шагреневая кожа | La Peau de chagrin | хозяин лавки древностей |
Награды и номинации
| Год | Премия | Категория | Фильм или сериал | Результат |
|---|---|---|---|---|
| 1975 | Сезар | Лучшая мужская роль | Галеты из Понт-Авена | Номинация |
| 1982 | Лучшая мужская роль | Безупречная репутация | Номинация | |
| 1987 | Mystfest | Лучшая мужская роль | Les mois d’avril sont meurtriers | Победа |
| 1989 | Сезар | Лучшая мужская роль | Несколько дней со мной | Номинация |
| 1992 | Лучшая мужская роль | Все утра мира | Номинация | |
| 1993 | Лучшая мужская роль в фильме | Макс и Джереми | Номинация | |
| 7 d'Or | Лучшая мужская роль в фильме | La controverse de Valladolid | Победа | |
| 1995 | Золотой бокал | Лучшая мужская роль в фильме | Поезд свободы | Победа |
| 2004 | Сезар | Лучшая мужская роль | Малышка Лили | Номинация |
| 2008 | Лучшая мужская роль | И пусть всё пляшет! | Номинация |
Интересные факты
- Жан Марьель часто был партнёром Филиппа Нуаре на съёмочной площадке.
- Марьель большой любитель джаза и города Нью-Йорка.
См. также
- Шагреневая кожа — роман О. де Бальзака[4], [5].
Напишите отзыв о статье "Марьель, Жан-Пьер"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.allocine.fr/personne/fichepersonne_gen_cpersonne=2889.html Biographie Jean-Pierre Marielle на сайте «allocine.fr»]
- ↑ [www.kino-teatr.ru/kino/screenwriter/euro/160894/bio/ Биография Ги Бедо на Кино-Театр.ru]
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0622145/ Агат Натансон на сайте IMDb] (англ.)
- ↑ [www.programme-tv.net/news-tv/divertissement/7221-jean-pierre-marielle-tourne-peau-de-chagrin/ Jean-Pierre Marielle tourne «La peau de Chagrin»], на сайте «Teleloisirs» (фр.)
- ↑ [teleobs.nouvelobs.com/rubriques/on-tourne/articles/la-peau-de-chagrin-en-telefilm «La peau de chagrin» en telefilm], на сайте «TeleObs» (фр.)
Ссылки
- Жан-Пьер Марьель (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.kino-teatr.ru/kino/acter/m/euro/69573/works/ Фильмография на Кино-Театр.ru]
- [www.allocine.fr/personne/fichepersonne_gen_cpersonne=2889.html Biographie Jean-Pierre Marielle на сайте «allocine.fr»] (фр.)
- [www.commeaucinema.com/personne/jean-pierre-marielle,17817 Jean-Pierre Marielle на сайте «commeaucinema.com»] (фр.)
Отрывок, характеризующий Марьель, Жан-Пьер
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
