Массагеты

Массаге́ты (др.-греч. Μασσᾰγέται, лат. Massagetae) — имя используемое античными авторами для обозначения ираноязычного кочевого народа, обитавшего на территории Скифии. Геродот, ссылаясь на современников, писал, что по мнению некоторых из них массагеты — это скифское племя.

«В современной науке установилось мнение о скифском (иранском) происхождении массагетов на основании родства их культуры с культурой исседонов, савроматов [о которых писал Геродот и которых, вслед за Плинием, отождествляют с сарматами], скифов и саков». Массагеты говорили на одном из иранских языков.

Связи массагетов с саками не ясны, поэтому можно встретить термин «культуры сако-массагетского круга». Продолжением этой версии являются предположения о том, что одними из потомков массагетов являлись хорезмийцы, покоренные Дарием I и упоминаемые в Бехистунской надписи, которые, якобы, входили в некий «массагетский союз племен». Однако Бехистунской надписью, собственно, массагеты не упоминаются. Геродот не включает массагетов, в отличие от саков, ни в перечень народов, подвластных Ахеменидам при Дарии, ни в перечень народов, представленных в войске Ксеркса.

Происхождение этнонима

Существует несколько версий происхождения этнонима массагеты. Вильгельм Томашек и Йозеф Маркварт сближают его с авестийским masyo, то есть рыба. Отсюда, суффиксом множественного числа -ga, они выводят masyaka ~ masyaga, сопоставляя с сообщением Страбона, который писал, что массагеты живут на манер кочевников и скифов, «питаясь бараниной и рыбой». Иными словами, Томашек и Маркварт считали, что этноним массагеты обозначает тех, кто питается рыбой.

Другие полагая, что этноним составной, образованный из частиц мас-, -сака- и -та, объясняют его как «большая сакская (скифская) орда». Так же существует версия о том, что этот этноним означает «великие (большие) геты», что, якобы, отчасти близко к «да (большие) юэчжи» древнекитайских летописей. Однако Бертхольд Лауфер, изучавший юэчжийские слова, сохранившихся в записях династии Хань, с учетом особенностей древнекитайской фонетики, восстановил слово юэчжи как sgwied-di и сопоставил его с хорошо известным названием Sogdoi, то есть Согдиане, истолковывая приставку -di как суффикс множественного числа по аналогии с осетинским, скифским, согдийским и ягнобским языками. Но ни один из античных авторов не локализует массагетов проживающими в Согдиане.

Область обитания массагетов

Геродот писал: «Говорят, что массагеты — племя и большое и сильное», которое обитает (др.-греч. οἰκημένον) на востоке, за рекой Аракс, напротив исседонов; что значительной частью равнины, являющейся продолжением восточного берега Каспия, владеют (др.-греч. μετέχουσι) массагеты. Таким образом, определение места обитания массагетов упирается в идентификацию геродотова Аракса.

Со слов Геродота «река Аракс текущая на восток» «из страны матиенов, изливается сорока устьями, из которых все, кроме одного, впадают в болота и топи». Страбон, описывая кавказский Аракс, находя сообщение Геродота невероятным, говорил, что «По словам Геродота, Аракс вытекает из области матиенов, а затем разветвляется на 40 рукавов, отделяя скифов от бактрийцев», чем подтверждает слова Геродота о том, что Аракс берёт своё начало из страны матиенов, которые были известны проживающими на границе Каппадокии и Армении. Страбон также говорит, что «Аракс протекает через Армению». Однако далее, ссылаясь на неизвестное науке свидетельство, якобы, недошедшее до нашего времени, Страбон говорит, что «По словам Эратосфена арахоты и массагеты живут рядом с бактрийцами, на запад от них, по течению Окса» (совр. Амударья), то есть на его южном берегу, так как восточнее его северных берегов простирается не Бактрия, а Согдиана, где проживали согдийцы, а не бактрийцы; там же Страбон сообщает, что Окс отделяет согдийцев и бактрийцев. Со слов Геродота, писавшего свою «Историю» в середине V века до н. э., то есть уже после победы массагетов Томирис над Киром Великим, массагеты этими территориями владели (др.-греч. μετέχουσι), а не обитали (др.-греч. οἰκημένον).

Г. Штейн доказывая, что в 11-й главе 4-й книги, как и в других главах геродотовой «Истории», в Араксе следует видеть армянский Аракс, полагал, что массагетами были вытеснены не причерноморские скифы, а туранское племя саков, которые перешли кавказский Аракс на пути в Мидию. Игорь Пьянков, изначально полагавший, что Аракc, который форсировал Кир во время похода на массагетов — это Амударья с её каспийским рукавом Узбоем, после 11-ти лет изысканий, высказывал иную точку, относя это описание к кавказскому Араксу. Этой же версии придерживался Деланоз. Следуя этим версиям массагеты Томирис обитали на западных берегах Каспийского моря, там где ранее было известно Закавказское скифское царство Ишкуза, а в более позднее время на этих территориях располагалось царство Маскут, где так же были известны массагеты под именем маскуты (арм. форма слова массагеты). М. Геворгян, комментируя переведенную им «Историю Армении» Фавстоса Бузанда пишет, что «Маскуты или массагеты жили на берегу Каспийского моря, принадлежали к скифскому племени. По Географии VII в. Анании Ширакского, их местопребывание значится у западных берегов Каспийского моря, до города Дербента».

Многие исследователи, видя некое противоречие в сообщениях Геродота, в части массагетов владеющих значительной частью Закаспийской равнины и обитающих за Араксом, текущем на восток, предлагают версии его локализации. Существует мнение о сочетании в тексте геродотовой «Истории» сведений о кавказском Араксе и других рек. «Ф. Г. Мищенко считал, что Аракс — просто нарицательное обозначение большой реки». Однако в своей «Истории» об Араксе Геродот упоминал несколько раз, а именно в главах 201, 202, 205, 206, 209, 211 и 216 1-й книги, в главе 36 3-й книги, в главах 11 и 40 4-й книги, но нигде не говорил, что существует две (или более) реки с названием Аракс; как и не говорил, что «Аракс отделяет скифов от бактрийцев», — слов приписываемых ему Страбоном.

В настоящее время большинство исследователей отождествляют геродотов Аракс с Оксом (совр. Амударья), размещая массагетов Томирис за Оксом. Однако, ни Геродот, ни Страбон, ссылающийся на Эратосфена, не локализовали массагетов ни за Оксом, ни за Яксартом.

Существуют и другие версии. Авторы принимающие за геродотов Аракс Волгу, размещают массагетов восточнее её. Другие авторы, отождествляя его с Яксартом (совр. Сырдарья), размещают массагетов за ним или в его низовьях. Последней версии придерживались Алексей Левшин и Уильям Тарн, который полагал, что массагеты господствовали от Каспийских степей до Карпатов, что на востоке их ограничивало устье Яксарта, а севернее Каспия жившие там аорсы.

Геродот писал, что царица (др.-греч. βασίλεια) массагетов Томирис, понимая, что Кир сватает не её, а её царство, отклонила его предложение, после чего Кир, устремившись к Араксу, открыто начал военный поход против массагетов и погиб в землях массагетов. Геродот считал эту битву самой жестокой из всех битв, которые были у варваров.

Исторические сведения о массагетах

Готский историк Иордан, называя царицу массагетов Томирис гетской царицей, пишет, что она усилившись благодаря победе над Киром Великим, «пошла в ту часть Мезии, которая, восприняв имя от Великой Скифии, ныне называется Малой Скифией, и там на мезийском берегу Понта построила город Томы» (совр. Констанца, — несколько веков столица Малой Скифии), назвав его в честь своего имени. Георгий Вернадский, своей книге «Древняя Русь», задаётся вопросом: «Не могут ли некоторые массагетские роды рассматриваться как восточная ветвь фракийцев, смешанных с некоторыми иранскими элементами?» По его мнению, и в связи с этим, имя массагеты кажется значимым, так как одно из племен Балкан было известно под именем геты.

«Феатрон или позор исторический» (или «Лютеранский хронограф») переведённый Гавриилом Бужинским, повествует: «От магога родишася Геты и Массагеты племя Скифское». Л. Коулмен, автор «Исторической хрестоматии и атласа Библейской географии», локализует Магога на северо-западе Прикаспийской низменности. Иосиф Флавий писал: «Магог же положил начало тому народу, который от него получил название Магога, а ими (греками) именуется скифами». Иордан, повествуя о началах племени готов, ссылаясь на это сообщение Флавия, добавляет, что тот «опустил, неведомо почему, сказанное нами о началах племени готов. Упоминая лишь о корнях их от Магога, он уверяет, что зовутся они скифами и по племени, и по имени».

Однако современное состояние Готской проблемы говорит о том, что, собственно, готы-германцы, то есть германские племена, вышедшие из иордановой Скандзы, появляются на страницах «Гетики» Иордана, не ранее второй половины III века н. э., а возможно, и не ранее времен завоеваний Эрманарика. Современных исследователей привлекает не столько исторический топос в иордановом пересказе Кассиодора, сколько упоминание Иорданом о неких «древних песнях» (лат. in priscis eorum carminibus), опираясь на которые Иордан рассказывает о древности готов.

Д. Коньков, ссылаясь на А. Кристенсена, пишет: «Иордан (как и, очевидно, Кассиодор) смешивает историю гетов, скифов и готов, свободно варьируя эти этнонимы и осуществляя их взаимную подмену; тем самым формируя искусственный псевдоисторический конструкт. Собственно готы появляются на страницах „Гетики“ не ранее правления Валериана и Галлиена (вторая половина III в.)». Поэтому готы и геты, а вместе с ними и массагеты, что со слов Иордана одно и тоже, не могут являться одним и тем же племенем, как это, ссылаясь на Орозия, утверждал Иордан. Данное обстоятельство следует учитывать и при оценке поздних исторических сообщений о массагетах.

Никифор Григора рассказывает о массагетах, которые во времена Михаила Палеолога проживали за Истром (совр. Дунай): «На следующий год, когда царь возвратился в столицу, некоторые из массагетов, живущих за Истром, тайно присылают к нему посольство. Их вообще называют аланами».

Аммиан Марцеллин приводит речь Юлиана, с которой он обратился к своим солдатам: «Не стану говорить о Лукулле или Помпее, который, пройдя через земли албанов и массагетов, которых мы называем теперь аланами разбил и это племя». Иными словами, по мнению Юлиана Отступника, чьи слова цитирует Аммиан, в начале I века до н. э. массагеты находились на Прикаспийских территориях Закавказья, а со слов самого Аммиана следует, что он не видит разницы между аланами и массагетами.

Напротив, Прокопий Кесарийский выводит от массагетов гуннов, сообщая, что среди командиров в византийской коннице был Эган, «из народа массагетов, ныне называемых уннами». В другом месте своей истории Прокопий рассказывает об римском полководце Аэции, который в битве на Каталаунских полях, одержал победу над огромным войском массагетов и других скифов возглавляемых Аттилой.

Аммиан, описывая гуннов, сообщает, что они дошли до земли «аланов, древних массагетов» (лат. Halanos veteres Massagetas), произведя у них страшное истребление, при этом размещая аланов у Танаиса (совр. Дон). Однако, ссылаясь на Юлиана Кулаковского и соглашаясь с ним, Нина Пигулевская отмечает его справедливое замечание о том, что сообщаемое Аммианом положение алан у Танаиса заимствовано Аммианом из карт предшествующих ему географов и полного доверия не заслуживает.

По мнению некоторых исследователей, незначительность гуннов, после поражения нанесенного им Трдатом III, могла обуславливать их некоторую политическую зависимость от их южных соседей, – сильной конфедерации ираноязычных племен, известных под названием маскуты (арм. форма слова массагеты), что и побудило некоторых авторов говорить о существовании в IV веке на территории Северной Албании «гуннского государства» во главе с маскутским царём Санесаном.

Латинский писатель Иероним Стридонский, в 397 году совершавший паломничество на восток, когда гунны наводнили ромейские провинции Сирию и Каппадокию, сообщает, что гуннская орда (лат. Hunnorum examina) двигалась с Танаиса, где находились «невероятные», «страшные» массагеты. Весь восток «содрогнулся» от сообщений вестников, что «от далекого Меотиса, земли ледяного Танаиса и страшного народа массагетов, [через проход] где в Кавказских ущельях Александр [Македонский] дверью запер дикие народы, вырвалась орда гуннов». Феофан Византиец утверждал, что народы, живущие на восток от Танаида (совр. Дон), в древности носили имя массагетов.

Однако, на основании сообщений Аммиана, отождествлять алан, (роксалан) и массагетов, которых и Герхард Миллер, и Михаил Ломоносов, вслед за Плинием, считали единым (а Миллером и германским) племенем, нельзя. Такие утверждения нуждаются в дополнительных (например, генетических) исследованиях.

Ломоносов судит правильно, считая, под влиянием авторитета Плиния, роксоланов и аланов единым племенем. Но эта истина диаметрально противоречит его выдумке, с помощью которой он истолковывает роксоланов как руссов [то есть, по Миллеру — славян]. Ведь историкам известно, что это племя было вандальским, то есть германским, или, как предпочитают другие, — готским, и очень далеким по своему происхождению и языку от славян.

— Из полемики Миллера с Ломоносовым.

Обычаи и образ жизни массагетов

Об обычаях массагетов известно в основном из сообщений Геродота, который писал, что образом жизни и одеждой массагеты сходны со скифами. В качестве жилищ массагетов им упоминаются кибитки. С его слов у массагетов имелись и пешие воины, и лучники, и копейщики, а так же, что массагеты имели обыкновение носить секиры. Геродотом упоминаются и всадники, которые надевали на грудь своим лошадям медные панцири.

Для изготовления наконечников копий и секир массагеты употребляли медь, а головные уборы и перевязи украшали золотом, так как, со слов Геродота, этих металлов в их стране было несметное количество, в отличие от железа и серебра.

Со слов Геродота, массагеты ничего не сеяли, а занимались скотоводством и рыболовством, пили молоко. Возможно поклоняясь Митре или Сурье солнце массагеты почитали за единственного Бога, которому приносили в жертву лошадей.

Так же Геродот сообщал, что у массагетов «находятся другие деревья, которые приносят плоды тако­го рода», которые бросая в разведенный огонь, и вдыхая запах сожженных плодов, массагеты пьянеют как греки от вина, а от сильного опьянения, собравшись группой, начинают петь и плясать.

В следующей главе своей «Истории» Геродот сообщает о множестве разнообразных племен обитающих на Кавказе, где есть деревья, листья которых имеют следующее свойство.

Растерев и смешав их с водой, местные жители рисуют этой смесью изображения животных на своих одеждах. Эти изображения животных не смываются, а изнашиваются вместе с шерстью, как если бы они с самого начала были на ней вытканы.

— Геродот. История, I. 203.

Страбон писал о массагетах, что

Одежде они придают пеструю раскраску, применяя не теряющие свежести краски. У всех такого рода племен находим и некий общий образ жизни, о чем я нередко упоминаю: их погребальные обряды, обычаи и весь быт схожи; это люди самобытные, дикие и воинственные, однако при деловом общении честные и не обманщики.

— Страбон. География, XI. 8, 7.

Последние сообщения Геродота и Страбона, в части краски, не теряющей свежести, и раскраски ею одежды этими племенами, так же могут свидетельствовать о локализации массагетов.

Прокопий писал, что у склавинов и антов цвет волос «не очень белый или золотистый и не совсем чёрный, но всё же они тёмно-красные», а сравнивая их образ жизни с массагетским, называл его грубым с гуннскими нравами.

О сексуальных нравах массагетов у Геродота сказано:

Каждый из них берет в жены одну женщину, но живут они с этими женщинами сообща. Ведь рассказы эллинов о [подобном] обычае скифов относятся скорее к массагетам. Так, когда массагет почувствует влечение к какой‑нибудь женщине, то вешает свой колчан на ее кибитке и затем спокойно сообщается с этой женщиной.

— Геродот. История, I. 216.

Интересны сведения о ритуальном каннибализме массагетов, встречающиеся также у Геродота:

Если кто у них доживет до глубокой старости, то все родственники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вместе с мясом других жертвенных животных и поедают. Так умереть – для них величайшее блаженство. Скончавшегося же от какого‑нибудь недуга они не поедают, но предают земле. При этом считается несчастьем, что покойника по его возрасту нельзя принести в жертву.

— Геродот. История, I. 216.

Литература и статьи

• Тадеуш Сулимирский. [www.admw.ru/books/Tadeush-Sulimirskiy_Sarmaty--Drevniy-narod-yuga-Rossii/ Сарматы. Древний народ юга России]. — М., 2008.
• Доватур А. И., Каллистов Д. П., Шишова И. А. [sno.pro1.ru/lib/narody_nashey_strany_v_istorii_gerodota/narody_nashey_strany_v_istorii_gerodota.pdf Народы нашей страны в «Истории» Геродота]. — М., 1982.
• Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время, 1989.
• Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время, 1992.
• Г. В. Вернадский, М. М. Карпович. [web.archive.org/web/20131004214004/klasnaocinka.com.ua/uploads/literature/literature/1328768264.pdf Древняя Русь], 1943.
• [www.chronologia.org/rare/luter_hronograf/luter_hronograf.pdf «Лютеранский хронограф». Феатрон или позор исторический], 1720. Перевод Г. Бужинского.
• Д. С. Коньков. [web.archive.org/web/20130929005549/www.lib.tsu.ru/mminfo/000063105/361/image/361-070.pdf «Гетика» Иордана — Готское историческое предание или конъюнктура эпохи: современное состояние изучение проблемы"], 2012.
• Прокопий Кесарийский. [oldbook.megacampus.com/index.html#!go=part-774/page.htm&go=part-774/page.htm «Войны с вандалами»]. — СПб., 1891. Перевод С. Дестуниса.

Отрывок, характеризующий Массагеты

– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.