Масса, Фелипе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Масса.
Фелипе Масса

№19 Williams Martini Racing

11 место в текущем сезоне (51 очко)

Выступления в «Формуле-1»
Сезоны

13 (2002, 2004-2016)

Автомобили

Sauber
Ferrari

Гран-при

237 (235 стартов)

Дебют

Австралия 2002

Последний Гран-при

Мексика 2016

Место в 2015

6 (121 очко)

Победы Поулы
11 (Турция 2006) 16 (Турция 2006)
Подиумы Очки БК
41 1108 15

Фели́пе Ма́сса (порт. Felipe Massa; родился 25 апреля 1981 года в Сан-Паулу, Бразилия) — бразильский автогонщик, вице-чемпион мира Формулы-1 (2008).





Персональные данные

Фелипе — бразилец итальянского происхождения: его дедушка родом из города Чериньола, регион Апулия. Он женат: у него и его супруги Анны Раффаэллы Басси[1] есть один совместный ребёнок — Фелипе «Фелипиньо» Басси Масса (род. 2009)[2].

Масса — друг швейцарского часовщика Ричарда Милле, который сделал для него эксклюзивные модели часов (RM-005FM, RM-011).[3] Менеджером бразильца является сын бывшего главы Ferrari F1 Жана Тодта Николя.[4]

С 2005 года Масса проводит в Бразилии ежегодную благотворительную картинговую гонку Desafio Internacional das Estrelas,[5] где регулярно участвует сам и приглашает туда различных статусных пилотов мирового авто- и мотоспорта.

Спортивная карьера

Ранняя карьера

Фелипе впервые сел за руль в девять лет, попробовав себя за рулём карта. В течение следующих восьми лет бразилец активно участвовал в различных региональных картинговых соревнованиях и в 1998 году получил возможность попробовать себя в гонках машин с открытыми колёсами, приняв участие в национальном чемпионате Формулы-Шевроле. Первый год в данном первенстве принёс серию неплохих результатов и Масса хоть и не выиграл ни одной гонки, но смог завершить чемпионат на вполне приемлемом для новичка пятом месте. Через год уроженец Сан-Паулу выиграл в данной серии свою первую гонку, а к концу сезона ему покорился и общий титул. Успехи юного пилота заинтересовали ряд автоспортивных меценатов из Бразилии и уже на следующий сезон он смог найти финансирование чтобы перебраться в Европу — в почти родную Италию, где подписал контракт с командой Cram Competition, участвовавшей в гонках серий Формула-Рено 2000: совмещённое участие в итальянской и европейской серии в команде с малоизвестными механиками на незнакомых трассах принесло неожиданно высокий результат: Фелипе в первый же сезон завоевал оба титула, выиграв семь из шестнадцати гонок сезона.

Быстрый дебютант имел несколько вариантов продолжения карьеры в Старом свете, но бразилец предпочёл остаться в Италии, подписав контракт с одной из команд статусного и быстрого, но достаточно слабого по составу пилотов итальянского первенства Формулы-3000 в 2001 году получавшего статус чемпионата Европы (в противовес международному первенству, которое с того же года получало этап в Новом Свете). Выбор оказался дважды удачным — команда предоставила Фелипе доминирующую машину и весь сезон продуктивно трудилась на его успехи таким образом, что он смог выиграть шесть из восьми гонок чемпионата и завоевать не только личный титул, но и в одиночку выиграть командный зачёт. Осенью, когда расклад сил в чемпионате окончательно ясен бразилец позволил себе участие и в других сериях: за рулём заводского Alfa Romeo 156 он провёл два этапа супертурингового первенства Европы, где за четыре гонки один раз смог попасть в Top5 на финише. Стабильно быстрый пилот в европейских первенствах привлёк внимание и главной автоспортивной структуры Италии — Ferrari: Масса вскоре стал одним из тест-пилотов её проекта в Формуле-1, а в 2001 году был отправлен на тестовую работу в подшефную команду итальянцев — швейцарский Sauber[6], где накануне сезона-2002 получил и место боевого пилота[7].

Первые годы в Формуле-1

Дебютный год в чемпионате мире в паре с уже достаточно опытным и быстрым Ником Хайдфельдом не получился простым — болид швейцарской команды был медленнее своего прошлогоднего собрата, а Фелипе слишком часто допускал результативные помарки, стоившие ему сходов; одна из таких ошибок привела к столкновению с Педро де ла Росой на Гран-при Италии, за которую он был оштрафован организаторами серии на десять мест на стартовой решётке следующего Гран-при[8], а по решению команды был отстранён от соревнований на тот этап[9]. В итоге в половине своих гонок чемпионата бразилец сходил (время от времени также случались механические проблемы), а в оставшихся стартах лишь трижды набрал очки — итоговое тринадцатое место в личном зачёте привело к тому, что Масса на следующий год вновь сосредоточился на тестовой работе[10].

После года вне официальных стартов бразилец вернулся в Sauber боевым пилотом на сезоны 2004 и 2005 годов[11]. Техника швейцарцев постепенно всё больше проигрывала конкурентам и Масса со своими напарниками был всё менее заметной фигурой в пелотоне: в первый год (вместе с Джанкарло Физикеллой) он смог помочь Sauber занять шестое место в Кубке Конструкторов, а год спустя, когда итальянца сменил канадец Жак Вильнёв, команда завершила сезон лишь на восьмой строчке. Североамериканец также стал первым напарником бразильца, которого Фелипе смог опередить в личном зачёте по итогам года. В этот период Масса проводит тридцать семь стартов и набирает за них двадцать три очка; в квалификациях в этот период ему дважды удаётся пробиться на второй ряд — осенью 2004 года он квалифицируется на четвёртом месте в Шанхае и Сан-Паулу; в гонках Масса также дважды в этот период финиширует на пиковой для себя четвёртой позиции — в Спа в 2004 году и в Монреале год спустя он финиширует на предподиумной позиции, проиграв только Кими Райкконену, Михаэля Шумахеру и Рубенсу Баррикелло. В конце сезона-2005, когда в Ferrari усилились трения со своим вторым пилотом, Масса сменил соотечественника в роли боевого пилота итальянской команды[12].

Первые годы в Ferrari

Выступления в стане итальянцев также начинались не самым лучшим образом: на стартовом Гран-при Бахрейна Масса хоть и стартовал вторым, но уже в начале гонки допустил грубую ошибку, стоившую ему разворота и отката в самый конец пелотона, откуда он, в итоге, прорвался лишь на девятое место. На втором этапе у бразильца забарахлил мотор в квалификации, а его смена откинула его на 21-е место на старте, откуда он прорвался к финишу в Top5; на третьем этапе Фелипе попал в аварию, не поделив дорогу с Нико Росбергом и Кристианом Клином. Впрочем, скоро проблемы стали постепенно отступать — бразилец стал меньше попадать в аварии по своей вине, а команда минимизировала технические проблемы. В итоге на Гран-при Европы Фелипе заработал свой первый подиум, а на Гран-при Турции с дебютного поула одержал дебютную же победу. Общая стабильность результатов постепенно росла и к концу чемпионата Масса уверенно обосновался на третьей строчке личного зачёта, уступая только боровшимся за титул Михаэлю Шумахеру и Фернандо Алонсо. В конце сезона бразилец прервал тринадцатилетнюю беспобедную серию соотечественников на домашнем Гран-при, выиграв вторую гонку в том году.

В сезоне-2007 Шумахера во втором болиде Ferrari сменил Кими Райкконен и внутренняя борьба в итальянском коллективе стала более плотной: Фелипе неудачно провёл первый этап года — из-за проблем с коробкой передач стартовав последним он в гонке смог постепенно прорваться на шестое место. В дальнейшем технических проблем почти не случилось и Масса постепенно догнал лидеров личного зачёта. Проблемы со стабильностью и неправильные тактические решения в ключевых гонках сезона периодически давали о себе знать и бразилец несмотря на три выигранных Гран-при к концу сезона смог закрепиться лишь на четвёртом месте в общем зачёте — позади напарника и пары пилотов McLaren. К концу чемпионата Масса сосредоточился на удержании своей позиции в личном зачёте, а также пытался максимально активно помогать Райкконену в борьбе за титул: финн, в итоге, отыграл в нескольких последних гонках значительный гандикап от Льюиса Хэмилтона и с преимуществом всего в одно очко взял личный титул.

В 2008 году баланс сил в чемпионате заметно изменился: McLaren после скандала покинул Фернандо Алонсо, а пришедшей ему на смену Хейкки Ковалайнен оказался мало конкуретоспособен на этом уровне. Напарник по команде бразильца же несколько сдал в стабильности результатов и часто без особой надобности терял важные очки: Фелипе при подобном раскладе большую часть чемпионата боролся на равных с Хэмилтоном за титул, выиграл шесть гонок, но пара обидных осечек лишила его возможности стать чемпионом мира: на Хунгароринге на последних кругах отказал мотор, когда Масса с солидным запасом лидировал, а Льюис ехал лишь шестым, а в Сингапуре команда ошиблась на пит-стопе, дав бразильцу, также лидировавшему со старта, сигнал о возможности покинуть остановку до того, как из горловины бензобака был извлечён шланг заправочной машины[13]. У Массы оставался шанс завоевать титул на последнем этапе, но британский соперник смог удержать машину под накрапывающим дождём на последних кругах Гран-при Бразилии, совершил один нужный для себя обгон и с разницей в одно очко выиграл чемпионат.

Авария и спад результатов

Борьба до последнего этапа негативно сказалась на результатах Ferrari и McLaren в 2009 году, когда в дело вступил новый технический регламент. Британский и итальянский коллектив подготовил к сезону технику стабильно проигрывающую новым лидерам — серии Red Bull и Brawn Grand Prix. Постепенно запас изначальных технических просчётов устранялся, но ни одна, ни другая команда и близко не подступили в том сезоне к борьбе даже за личный титул. Помимо общего недостатка скорости команда слишком часто допускала тактические просчёты, ухудшавшие и без того не самые лучшие позиции своих пилотов: Фелипе как-то не выпустили на трассу на последних секундах первого сегмента, из-за чего соперники постоянно улучшавшие свои времена сдвинули бразильца из зачётной зоны для попадания в следующую часть; Кими команда на том же Гран-при не вовремя сменила резину, в надежде что дождь начнётся раньше прогнозируемого времени, что стоило финну большого отставания и финиша вне очков. К европейским гонкам, впрочем, проблемы стали постепенно уходить и на Гран-при Германии бразилец в гонке даже смог опередить оба Brawn, но уже на следующем этапе сезон для него закончился: неудачно отлетевшая пружина амортизатора от болида Рубенса Баррикелло угодила в одно из слабо защищённых мест шлема Фелипе, вызвав сотрясение мозга, рассечение брови и трещину в черепе[14]. Масса мгновенно потерял сознание, вскоре был доставлен в местный госпиталь, где ему были сделаны несколько операций[15]. До конца сезона бразилец проводил различные восстановительные процедуры и вернулся за руль лишь в следующем году[16].

Возвращение Фелипе за руль не принесло итальянской команде особой пользы: её механизм постепенно перестраивался под нового лидера, коим стал пришедший из Renault F1 Фернандо Алонсо, а работа с Массой постепенно всё больше отходила на второй план. В этой ситуации даже когда Фелипе показывал свои пиковые результаты и боролся за подиумные позиции команда старалась максимально обращать подобные результаты в пользу испанца — на Гран-при Германии Масса мог одержать свою первую после возвращения победу, но из-за приказа из боксов пропустил Алонсо и финишировал вслед за ним[17]. Несколько раз столь явно расставив приоритеты в своей деятельности в чемпионате Ferrari заметно лишила Массу былой мотивации и его результаты постепенно становились всё ниже: в 2010 году он пять раз финишировал на подиумных позициях, а за три следующих сезона — лишь трижды. В итоге накануне следующей серьёзной смены регламента в итальянской команде расстались с бразильцем. Работа на испанского лидера, впрочем не принесла Ferrari успеха — дважды Фернандо реально боролся за титул до конца чемпионата, но каждый раз случайность играла на пользу соперникам.

2014

Уход из итальянской команды, впрочем, не завершил карьеру бразильца в чемпионате мира: при поддержке ряда национальных спонсоров он перебрался в Williams, заметно добавивший в новых условиях. Ferrari же вновь ошиблась с концепцией машины и ничуть не прибавила при новом регламенте, а в отдельных гонках даже уступала британской команде. Фелипе, получив быструю машину, однако не мог ей долгое время воспользоваться — где-то мешали случайные аварии и технические сходы, а где-то ему самому не хватало скорости. Впрочем локальные неудачи никак не сказывались на присущей машине скорости: на Гран-при Канады Масса стал лишь третьим пилотом в том сезоне, кто возглавил пелотон по ходу гонки, а на следующем этапе — в Австрии — стал и третьим пилотом чемпионата, кто сумел выиграть квалификацию (первыми двумя в обеих номинациях были пилоты заводской команды Mercedes — бесспорного лидера того сезона). В гонках же постоянно возникали посторонние факторы, мешавшие бразильцу бороться в лидирующей группе на протяжении всей гонки, а не на одном из её отрезков и свой первый финиш на подиумной позиции Фелипе заработал лишь в начале сентября: в Италии. В последних гонках результаты всё больше стабилизировались и выдав в трёх последних гонках три последовательных финиша на четвёртой, третьей и второй позициях Фелипе не только взобрался на седьмое место в личном зачёте, но и сумел помочь Williams занять третье место в кубке конструкторов.

2016

1 сентября 2016 Фелипе Масса объявил о завершении карьеры в формуле 1.[18]

Статистика результатов в моторных видах спорта

Отрывок, характеризующий Масса, Фелипе

Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Масса,_Фелипе&oldid=81630270»