Массовая литература

Массовая литература — совокупность литературных текстов, в которых доминирует ориентация на коммерческий спрос и использование готовых словесных (культурных) моделей. Массовая литература входит в состав массовой культуры, разделяя с другими её разновидностями ряд общих закономерностей. В качестве синонима «массовой литературы» употребляются термины тривиальная литература, популярная литература, а также возникший в начале 1960-х годов термин паралитература (от греч. παρα- — около). В настоящее время, однако, последний термин используется всё реже, что признают активные разработчики соответствующей проблематики (Д. Куэньяс). Для русской традиции характерен также термин «беллетристика» (добротное массовое чтение), который обычно противопоставляется «бульварной литературе».

Некоторые образцы «классической» массовой литературы

• SueMysteriesParis.jpg

  Парижские тайны Эжена Сю (1843)

• Dartagnan-musketeers.jpg

  Три мушкетера Александра Дюма (1844)

• Le bossu de paul féval édition 1858.JPG

  Горбун Поля Феваля (1858)

• The Moonstone 1st ed.jpg

  Лунный камень Уилки Коллинза (1868)

• Jules Verne et Adolphe d'Ennery - Michel Strogoff 1880.jpg

  Михаил Строгов Жюля Верна (1876)

• She title page.jpg

  Она Генри Хаггарда (1887)

• Karl May Winnetou I bis III 001.jpg

  Виннету Карла Мая (1893)

• Cover-Arsene Lupin (Doubleday, 1909).jpg

  Арсен Люпен, джентльмен-грабитель Мориса Леблана (1907)

• Tarzan of the Apes.jpg

  Тарзан, приёмыш обезьян Эдгара Берроуза (1912)

• 1922-captainblood-cover.jpg

  Капитан Блад Раффаэле Сабатини (1922)

Хронология массовой литературы

В строгом смысле слова массовая литература возникает только на рубеже XIX—XX веков, с началом «эпохи технической воспроизводимости» (термин Вальтера Беньямина), когда за счёт тиражирования стирается представление об уникальности произведения. В то же время массовая литература сохраняет преемственность по отношению к более ранним формам лубочной, «низовой литературы» и отчасти фольклора. Подготовка отдельных особенностей массовой литературы (как вербальных, так и институциональных) осуществляется уже в рамках культуры барокко и Просвещения. Некоторые исследователи считают возможным говорить о массовой литературе применительно к древнему Риму.

Определения и подходы

Н. А. Кузьмина даёт следующее определение массовой литературы:

литература, созданная для масс и появляющаяся в условиях рыночной экономики, индустриального производства, урбанистического образа жизни, развития технологии массовых коммуникаций, унификации социальных, экономических, межличностных отношений

Как отмечал Ю. М. Лотман, паралитература

должна представлять более распространённую в количественном отношении часть литературы. <…> в определённом коллективе она будет осознаваться как культурно полноценная и обладающая всеми качествами, необходимыми для того, чтобы выполнять эту роль. Однако, во-вторых, в этом же обществе должны действовать и быть активными нормы и представления, с точки зрения которых эта литература не только оценивалась бы чрезвычайно низко, но она как бы и не существовала вовсе. Она будет оцениваться как «плохая», «грубая», «устаревшая» или по какому-нибудь другому признаку исключённая, отверженная, апокрифическая.

Художественные особенности

По мнению Даниэля Куэньяса, паралитературе присущи «рудиментарный мимесис», одномерность и «силуэтность» персонажей, прямолинейность идеологического высказывания, эстетика «патетического». Её авторы не склонны выходить за пределы жанрового канона и предпочитают подражать друг другу, используя найденные их предшественниками «рецепты». Массовая литература отвергает «дух экзистенциального поиска», присущий высокой литературе и тяготеет к снижению роли авторской индивидуальности:

«искусство комбинации» оказывается нередко единственным обнаруживаемым в тексте умением автора, однако отличие от «природных настоящих писателей» не подвергается сомнению ни читателями, ни самими авторами, которые в многочисленных интервью подчёркивают ремесленный характер своей деятельности.

Для массовой литературы характерен особый механизм культурного функционирования, полностью продиктованный условиями рынка: «процесс массового потребления каждой отдельной книги такого типа, как правило, достаточно короток (в пределах сезона — двух), приток же новых произведений всегда велик. Конкуренция образцов, по законам рынка, весьма напряжённая, а циркуляция и смена их — очень быстрые». Отсюда и характерный для массовой литературы принцип «серийности» (циклизация, присутствие переходящих из одного произведения в другое «культовых» персонажей, широкое распространение разного рода издательских коллекций).

Негативистское отношение к массовой литературе, характерное для академического литературоведения, в настоящее время сменяется всё более активным изучением соответствующих феноменов.

Жанровая система

Эротическая и готическая проза XVIII века, разбойничий роман, различные варианты мелодрамы во многом предвосхищают структуру последующего массового чтения. Основные жанрово-стилистические модели массовой литературы складываются под воздействием культуры романтизма: детектив, фантастический роман, приключенческий роман, морской роман. Жанр исторического романа подвергается в рамках массовой литературы процессу тривиализации. Многие из созданных для массового чтения книг стали со временем классикой детской литературы. Распространенной публикационной формой массовой литературы становится начиная с 1830—х годов роман-фельетон, однако он полностью не принадлежит популярному чтению.

Библиография

• Cawelty J.G. Adventure, mystery and romance. — Chicago—L., 1976.
• Boyer A.-M. La paralittérature. — P., 1992.
• Bordoni C. Il romanzo di consumo. — Napoli, 1996.
• Thoveron G. Deux siècles de paralittératures. — Liège, 1996.
• Гриц Т. С., Тренин В. В., Никитин М.М. Словесность и коммерция. — М., 2001.
• Купина Н. А., Литовская М. А., Николина Н.А. Массовая литература сегодня. — М., 2009.
• Angenot M. Les dehors de la littérature: du roman populaire à la science-fiction. — P., 2013.

Ссылки

• [old.kpfu.ru/fil/kn2/index.php?sod=41 Ж. В. Фёдорова. Массовая литература в России XIX века: художественный и социальный аспекты]
• [www.rba.ru/cms_rba/news/upload-files/meeting/2009/30/7.pdf М. А. Черняк. Отечественная массовая литература как альтернативный учебник]
• [www.vestnik.vsu.ru/pdf/phylolog/2009/02/2009-02-22.pdf Т. А. Скокова. Специфика массовой литературы в эпоху постмодернизма]
• [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-5171.htm В. С. Муравьёв. Массовая литература. Статья из «Краткой литературной энциклопедии»]

См. также

• Бестселлер
• Бульварная литература
• Жанровая литература
• Любовный роман
• Мейнстрим
• Подростковая литература

Отрывок, характеризующий Массовая литература

В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.