Массовое отравление метилртутью в Ираке (1971)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

В конце 1971 года в Ираке произошло массовое отравление метилртутью. Партия протравленного метилртутью зерна была ввезена в Ирак для посадок из Мексики и не предназначалось для потребления. По ряду причин, в том числе из-за незнания местными языка, на котором были написаны предупреждения и опозданием поставки к сезону посадок, зерно было употреблено в пищу населением некоторых сельских поселений. У них наблюдалось онемение конечностей, нарушение координации и потеря зрения, как при болезни Минамата в Японии. Было зарегистрировано 650 смертей.

Отравление подняло проблему маркировки протравленного зерна и обращения с ним и большего вовлечения Всемирной Организации здравоохранения в контроль за оборотом протравленного зерна. Была подтверждена особая опасность для детей и зародышей.





Предпосылки

Ртуть является хорошим фунгицидом. В Европе и Америке были хорошо известна её опасность даже в малых дозах. В 1966 году метилртуть была запрещена в Швеции, а в 1971 году в Великобритании. В Ираке и ранее происходили аналогичные отравления в 1956 и 1960 годах. В 1956 около 70 человек погибли из-за отравления ртутью, а в 1960—200. После 1960 года было предложено окрашивать протравленное зерно, чтобы его можно было легко отличить от пригодного в употребление. До отравления 1971 года в мире по 200—300 случаев отравления метилртутью регистрировались ежегодно. Урожай 1969 и 1970 годах пострадал из-за засухи, и правительство Саддама Хуссейна приняло решения закупить семенной материал за границей.

Причины

В Ирак из США и Мексики были импортированы 95000 тонн зерна (73201 тонн пшеницы и 22262 тонны ячменя). Зерно было окрашено в оранжево-розовый цвет. Пшеница была доставлена в Басру в период от 16 сентября до 15 октября, а ячмень — между 22 октября и 24 ноября 1971 года. Выбор иракцев пал на Мексипак — марку высокопродуктивной пшеницы, выведенной Норманом Борлоуом. Семена содержали в среднем 7,9 мкг ртути на грамм зерна. По некоторым данным решение протравить семена было принято правительством, а не поставщиком. Более половины поставки пришлось на три провинции — Нинава, Киркук и Эрбил. Одним из факторов, способствовавшим отравлению, было то, что зерно было доставлено поздно, когда посадки были завершены[1].

Фермеры, получившие зерно, употребили его в пищу, так как посадки были закончены. Распределение зерна происходило в спешке, иногда даже бесплатно. Некоторые фермеры продали свои запасы, опасаясь падения цен в результате раздачи зерна и все их запасы ограничивались протравленным зерном. Иракцы либо не знали о том, насколько опасно протравленное зерно, либо намеренно проигнорировали предупреждения. Первоначально фермеров под расписку (роспись или отпечаток пальца) предупреждали об опасности употребления такого зерна в пищу. Но по некоторым данным не все ответственные за распространение делали это. Предупреждения на мешках были на испанском и английском, а знак в виде черепа со скрещенными костями ничего не говорил иракцам. Длительный латентный период при отравлении также мог внушить чувство безопасности — видя что животные едят это зерно без видимых последствий, крестьяне могли решить, что оно безопасно[1].

Более того, краска смывалась (в отличие от ртути), внушая ложное впечатление, что яд можно смыть. Ртуть поступала в организм при употреблении домашнего хлеба, мяса и других животных продуктов, полученных от животных, которых кормили ячменём, при употреблении растений, выращенных на заражённой почве, дичи, питавшейся отравленным зерном и рыбы из водоёмов рек. Также ртуть могла попадать в организм и при вдыхании пыли, образующейся при переработке зерна в муку. Но основной причиной было употребление домашнего хлеба, так как в городах поставки муки контролировались.

Вспышка, симптомы и лечение

Эффект проявился не сразу — латентный период между употреблением и первыми симптомами (обычно это онемение конечностей) составлял от 16 до 38 дней. Основным симптомом в наименее тяжёлых случаях было онемение — парестезия. В более тяжёлых случаях обнаруживались расстройства координации (обычно потеря чувства равновесия), ухудшение зрения вплоть до слепоты и смерти от поражения ЦНС. Для возникновения парестезии достаточно 20–40 мг ртути (от 0,5 до 0,8 мг на килограмм массы). В среднем, пострадавшие потребляли около 20 килограммов хлеба, в таком случае 73 тысячи тонн хватило бы более чем на 3 миллиона человек.

Врачи в больнице в Киркуке были знакомы с симптоматикой отравления из опыта 1960 года. Первый случай отравления алкилртутью был отмечен 21 декабря. К 26 декабря было отправлено предупреждение в правительство. К январю 1972 года власти начали кампанию по предупреждению отравления через информирование населения. Армии поручили избавиться от зерна, позже ввели смертную казнь за его продажу. Фермеры выкидывали зерно куда придётся, и вскоре оно попало в водоёмы (в частности, в реку Тигр), что вызвало целый комплекс проблем. Власти ввели цензуру в СМИ.

Всемирная Организация Здравоохранения помогала Ираку медикаментами, оборудованием и консультированием. Испытывались новые способы лечения, поскольку прежние методы лечения отравлений тяжёлыми металлами были неэффективны. Димеркаптопропансульфонат натрия вызывал ухудшение у пациентов и был исключён из практики. Политиоловые смолы и пеницилламин и dimercaprol sulfonate оказывали благотворное влияние, но считалось недостаточно эффективными. Гемодиализ тоже оказался неэффективным.

Последствия

6530 пациентов попали в госпиталь с симптомами отравления, 459 смертей было зарегистрировано. Пик заболеваемости пришёлся на январь, когда отмечались сотни случаев в день. К началу марта заболеваемость резко снизилась. Последний случай был зарегистрирован 27 марта. Среди пострадавших были представители всех возрастов обоих полов, около трети пострадавших представляли дети до десяти лет. Есть основания считать, что эти данные не отражают реальную картину (занижены) вследствие малодоступности медицинской помощи, переполнения больниц и неверия в эффективность медицины.

В наиболее пострадавших районах доля пострадавших достигала 28%, в 21% случаев наблюдался летальный исход. Часть иракских врачей считают, что число пострадавших занижено в десятки раз, в действительности же их число случаев поражения мозга достигает 100000. Одной из причин этому считают обычай, согласно которому люди предпочитают умирать дома и не попадают в статистику.

Большое число пациентов с легкой формой отравления полностью вылечились, состояние пострадавших с более тяжёлыми формами также улучшилось. Этим отравление в Ираке отличалось от похожего в Японии. У мальчиков с концентрацией ртути ниже клинического уровня было отмечено снижение успешности в школе, однако не все исследования подтвердили наличие корреляции между этими параметрами. У младенцев ртуть вызвала поражение центральной нервной системы. Низкие дозы привели к замедлению развития и отклонениям в проявлении физиологических рефлексов. Были разработаны различные методы лечения ртутного отравления. Отсутствие плача у детей стало известно как типичный симптом поражения ЦНС метилртутью[1].

См. также

Напишите отзыв о статье "Массовое отравление метилртутью в Ираке (1971)"

Примечания

  1. 1 2 3 [www.corrosion-doctors.org/Elements-Toxic/Mercury-Iraq-1.htm Iraq Mercury Poisoning] (англ.). www.corrosion-doctors.org. Проверено 5 августа 2011. [www.webcitation.org/69xHBiK0C Архивировано из первоисточника 16 августа 2012].

Отрывок, характеризующий Массовое отравление метилртутью в Ираке (1971)

– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.