Массовые беспорядки в колониях под Тольятти

Массовые беспорядки в колониях под Тольятти 21-22 мая 1970 года — тюремный бунт, произошедший в исправительно-трудовых колониях № 16 и № 7 УВД Куйбышевского облисполкома.

Предыстория бунтов

В 1970 году в СССР праздновалось 100-летие со дня рождения Владимира Ленина. Советские осуждённые за совершение преступлений ожидали, что власти объявят в стране амнистию, однако ничего подобного не произошло. В итоге в середине мая 1970 года по исправительно-трудовым учреждениям страны прокатилась волна беспорядков.

Бунты в колониях № 16 и № 7

Вечером 21 мая 1970 года в исправительно-трудовых колониях № 16 и № 7 УВД Куйбышевского облисполкома начались массовые беспорядки. Примерно в 20 часов заключёнными было совершено нападение на часового поста № 1 Киселёва, а затем на помещения камерного типа и штрафные изоляторы. Освободив из них заключённых, участники массовых беспорядков подожгли ряд построек на территории колоний.

Поводом к бунтам послужило ранение в ногу заключённого колонии ИТК-16 Чернышова, который пытался выломать доску в заборе колонии. Часовой Киселёв, увидев его, после предупредительного выстрела дал очередь по ногам Чернышова. Тут же большая группа заключённых, выкрикивая оскорбления в адрес Киселёва, унесла Чернышова в медпункт, а, вернувшись, стали бросаться в часового камнями и палками.

Согласно материалам уголовного дела, первоорганизаторами бунтов стали 11 злостных нарушителей тюремного режима. Они собрали вокруг себя группу уголовников общей численностью более сотни человек. Заключённые Мочальников и Васюк залезли на крыши бараков 2-го и 9-го отрядов и свалили четыре печные трубы, которые были разобраны на кирпичи и использованы как оружие против сотрудников колоний. После этого группа заключённых во главе с Александром Богачёвым подожгла забор, который разделял промышленную и жилую режимные зоны, после чего разгромила ограждения ПКТ и ШИЗО. Были освобождены более чем 40 злостных нарушителей тюремного режима. После этого помещения были подожжены.

Через некоторое время в промышленной режимной зоне колонии заключённые нашли склад со спиртосодержащими жидкостями, и многие участники беспорядков вскоре впали в состояние алкогольного опьянения. Бунт возглавили Александр Богачёв и Александр Яхонов. Они призвали всех участников беспорядков идти в соседнюю колонию ИТК-7, которая была отделена от ИТК-16 двойным ограждением. Толпа свалила ограждение и освободила из тамошней ШИЗО 19 нарушителей тюремного режима, в том числе и «смотрящего» Михаила Феоктистова. После этого, находясь в состоянии алкогольного опьянения, уголовники убили контролёра штрафного изолятора старшего сержанта Трофима Ронжина, а затем подожгли помещение ШИЗО. Затем в течение получаса на территории колоний № 16 и № 7 участники беспорядков подожгли здания штабов, склады, медицинский пункт, магазин, столовая, несколько бараков. Главари вместе с наиболее активными приспешниками начали избиение членов внутреннего актива колоний. Были сильно избиты завхоз из числа заключённых Макаров, активисты Николаев, Овсянников, Васьковский. Заключённый Умец, получив семь ножевых ранений, скончался. Во время беспорядков тяжкие телесные повреждения получили более 20 заключённых из числа внутреннего актива.

Начальник ИТК-16 Гуреев, прибывший на место происшествия вместе с замполитом Брунером и начальником оперчасти Костюком, попытался разрешить ситуацию мирным путём, однако уголовники напали на них. Гуреев, Брунер и Костюк получили телесные повреждения и были доставлены в больницу. К тому времени общее число бунтовщиков достигло 500 человек.

К полуночи, когда стало понятно, что без силового подавления бунта не обойтись, начальник УВД Куйбышевского облисполкома Василий Чистяков издал приказ о проведении специальной операции. Операция началась в 1 час ночи 22 мая 1970 года. В подавлении бунта приняли участие солдаты и офицеры с автоматами и служебными собаками. Увидев их, заключённые добровольно разошлись по уцелевшим баракам. Следом за опергруппами в колонии прибыли пожарные машины, а на рассвете на место происшествия прибыла следственная бригада, состоявшая из сотрудников прокуратуры, милиции и Комитета Государственной Безопасности СССР. К 7 часам утра 22 мая 1970 года порядок на территории колоний был установлен полностью.

Следствие и суд

Следствие по делу о бунте в исправительно-трудовых колониях № 16 и № 7 продолжалось более чем один год. К уголовной ответственности по обвинению в действиях, дезорганизующих работу ИТУ, и массовых беспорядках было привлечено 32 человека. Судебный процесс проходил под усиленной охраной в здании Сызранского СИЗО № 2. Слушания продолжались всё лето 1971 года. Все подсудимые были признаны виновными в инкриминируемых им преступлениях. Трое организаторов бунтов — Михаил Феоктистов, Александр Яхонов и Александр Богачёв — были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. В 1972 году приговор был приведён в исполнение. Остальные 29 подсудимых были приговорены к различным срокам лишения свободы от 2 до 15 лет.

Последствия бунта

О массовых беспорядках в колониях под Тольятти мгновенно стало известно в других колониях области, а впоследствии и страны. Чтобы разрядить возникшее напряжение, власть была вынуждена объявить в конце 1970 года амнистию, которая снизила недовольство в среде осуждённых.

Отрывок, характеризующий Массовые беспорядки в колониях под Тольятти

Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?