Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

Мастера иллюзий Как идеи превращают нас в рабов
Обложка первого издания книги. 2013 г.
Жанр:	Научно-популярная литература
Автор:	Илья Николаевич Носырев
Издательство:	Форум; Неолит

«Мастера́ иллю́зий. Как иде́и превраща́ют нас в рабо́в» — книга кандидата исторических наук Ильи Носырева, рассматривающая развитие религии с точки зрения меметики, в которой автор доказывает, что идеи, якобы служащие людям, могут являться своего рода информационными вирусами, а наиболее успешные из них решают собственные задачи даже в ущерб своим человеческим носителям.

Книга опирается на подходы, изложенные Ричардом Докинзом в работах Эгоистичный ген (1976), Вирусы мозга (1993) и Бог как иллюзия (2006) и др. Выпущена издательствами «Форум» и «Неолит» в 2013 году.

Презентация состоялась 2 декабря 2012 года в рамках 14 Международной ярмарки интеллектуальной литературы Non/fiction.

Оглавление книги

Книга состоит из следующих разделов:

Предисловие

• Часть I. Эгоистическая религия

Глава 1 Что такое религия?

Глава 2 Мемы — «живые» культурные идеи

• Часть II. Сатурн, пожирающий своих носителей

Глава 3 Самое странное из человеческих сообществ

Глава 4 Аскет и семьянин

• Часть III. Жизнь за веру

Глава 5 Религия нового типа

Глава 6 Честная церковь, коварная религия

Глава 7 Почему религия нетерпима

Глава 8 Запертые без ключа и дверей

Глава 9 Как религиям удаётся меняться, не меняясь

Вместо послесловия: как разбить идолов

Краткое содержание книги

Предназначение религий — одна из сложнейших гуманитарных тем. С точки зрения теории эволюции легко объяснить, почему люди воюют, но невозможно понять, зачем людям нужны религии.

Ещё в XIX веке полагали, что религия удел непросвещённых людей, которые верят в ангелов и духов, но с ростом образованности эта вера постепенно угаснет. По прошествии ста лет ничего подобного не случилось. Даже напротив. К старым домовым прибавились новые барабашки, НЛО и субкультуры. Книга Носырева, используя меметику, объясняет причину продолжения победоносного шествия религий.

В ранних исследованиях предполагалось, что религия не имеет практической пользы и существует лишь по людскому заблуждению. Однако к середине XX века взгляды изменились. Распространилось мнение, что религия обществу всё же полезна. Например, служит делу сплочения людей и гармонизирует психологический фон человека. К концу XX века взгляды опять поменялись. Оказалось, что религия не только гармонизирует психику, но и может расшатывать её, причиняя страдания. Не только объединяет, но и приводит к конфликтам, например, между конфессиями. То есть выяснилось, что ни один из случаев полезности религий не является на 100 % верным, а значит, опять вернулись к отсутствию практической пользы для человека.

Тем не менее, религии существуют много тысяч лет, что, казалось бы, для бесполезного института невозможно. В объяснение этого парадокса Носырев использует меметику.

О возникновении идеи книги

Идея книги зародилась в процессе изучения русской секты скопцов. С точки зрения полезности, её наличие просто чудовищно, так как требует оскопления, то есть нанесения необратимых увечий. Тем не менее, даже несмотря на официальные преследования, в XVIII веке секта процветала. Её члены были богаты и влиятельны, а их количество не переводилось. Это навело на мысль уподобить идеологию секты своеобразному вирусу, прошедшему определённое развитие и живущему в головах людей-носителей.

Об идентичности эволюции мемов и вирусов

Любой вирус, попадая в организм человека и выживая за счёт естественного отбора, приобретает свойство ослабить иммунитет и заставить человека стать его распространителем, увеличивая круг заражённых. Например, понуждая чихать и кашлять, то есть делиться вирусом со своими друзьями и близким.

В книге Носырева утверждается, что, «чтобы эволюционировать, вовсе не требуется быть живым, тем более мыслящим существом: естественный отбор — это безликий алгоритм сохранения стабильных систем, и любой объект, которому посчастливится найти способ изготавливать свои копии, запустит собственный эволюционный процесс».

Религиозный мемплекс ведёт себя подобно вирусу. Он выживает только в случае, когда в процессе развития сможет преодолеть природный скепсис человека (своего рода иммунную систему) и заставить своего адепта стать распространителем — миссионером. Человек — существо разумное и на первых порах его требуется убеждать. Поэтому, эволюционируя, идея неизбежно будет приобретать симпатичные черты существенной значимости, например, высшей истины и гарантии счастливой жизни после смерти. В этом случае велик шанс найти адептов-носителей, которые сочтут себя спасителями мира. Зарабатывая положительные очки, они будут пропагандировать и распространять идею.

Такое поведение действительно свойственно всем устоявшимся учениям. В основе буддизма лежит теория о великом сострадании, так называемая махакаруна. Поощрение миссионерства содержит и христианство. Например, притча о зажжённой свече: «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но на подсвечнике, чтобы входящие видели свет.» (Лк. 11:33)

О некоторых проявлениях эволюции мемов

Вирусное подобие мемплексов особенно очевидно в историях типа сообщества скопцов. Они не могут воспроизводиться естественным путём. Но в антропологии во главе угла стоит представление, что вся культура человеческого сообщества направлена на его выживание. Что же выживает здесь? Ответ прост — выживает религиозный мемплекс.

Пример скопцов совсем не уникален. В монастырях происходит то же самое. Такого рода сообщества Носырев называет квазипопуляциями. К ним относятся широко распространенные в истории религий христианские и буддистские монастыри, ашрамы некоторых индуистских течений, манихейские общины и т. п. Суть их в полном подчинении человеческой деятельности задачам распространения и воспроизводства религиозных мемов.

В мировых религиях чрезвычайно популярна идея аскезы. И это не случайно, так как именно аскеты, носители не связанные с заботами о семье и мирских утехах, являются наиболее эффективными хранителями и распространителями мемплексов. В противоположность этому, древние религии, которые ещё не были достаточно развиты, своим центральным персонажем имели главу большого семейства, владевшего стадами тучных животных, хозяйством, своего рода библейского патриарха.

Такая смена произошла как следствие корректировки религиозных идей в естественном отборе борьбы за выживание. Никогда раньше, как в наше время, религии не были в таком приниженном положении и они вынуждены реагировать на происходящие изменения ростом агрессивности и изощрённости приспособления. Мемплексы мутируют, чтобы уцелеть, точно также как и вирусы, с которыми борются медикаментами. Процесс не остановим.

О принципах выживания мемов

Одной из основ теории мемов является представление, что условием выживания и развития любой структуры, будь то вирус, человек или мем, является соответствие трём принципам:

1. Стремление к максимальной плодовитости и распространению.

2. Стремление к максимальной долговечности.

3. Стремление к максимальной точности воспроизводства.

Отсюда имеется интересное следствие — ответ на вопрос: почему догматические религии всегда более сильны, чем мистические? Потому что они сохраняют свои основы неизменными, в письменной форме, в виде текстов, которые ещё называют священными. В таком виде они живут тысячелетиями, и даже незначительные искажения являются большим грехом.

О направлении эволюции религий

Теория мемов в состоянии объяснить целый ряд исторических загадок. Например, упоминавшееся явление аскезы. Или направление религиозной эволюции.

В XIX веке, когда учёные свято верили в науку и движение к лучезарному будущему, предполагалось, что религии также развиваются от хорошего к лучшему. Их разделяли на примитивные, дикие и цивилизованные. В первых приносили человеческие жертвы. Адепты последних мирно молились и работали. Но со временем выяснилось, что примитивные учения были не только не менее гуманными, чем, к примеру, христианство, а напротив, даже более терпимыми. В древности невозможно было представить, чтобы поклонник культа Деметры из религиозных побуждений убивал почитателя Зевса. В христианстве или мусульманстве, которые, казалось бы, более прогрессивны, это вполне возможно.

Из теории мемов следует, что мнение о прогрессивном развитии религий не верно. Их эволюция, определяемая борьбой за выживание, направлена в сторону максимального контроля и властной вертикали, то есть движется к тоталитаризму.

О теории мемов и обществе

В заключении книги говорится, что теории мемов подчиняются не только религиозные мемплексы. Эта теория применима к любым явлениям культуры, которые так же состоят из единиц информации — мемов, пытающихся выжить, как только могут. К ним относятся, в частности, различные политические движения. Они, как и любые мемплексы, при внешней привлекательности, в конце концов ориентированы только на собственное выживание и делают с человеком то же самое, что делают религии. То есть, создавая свою догму, заставляют умирать за себя, распространять себя и бороться с любым инакомыслием. По сути не меняется ничего, включая основной тренд развития к тоталитаризму, проявляющийся особенно рельефно при отсутствии оппозиции. Но и сама оппозиция, по сути, тот же мемплекс, развивающийся по тем же самым законам. А значит, с течением времени происходит усиление противостояния до победы одного из мемплексов или появления третьего, принципиально более могучего. Важно, что победитель для своего утверждения всегда использует критику побеждённых, становясь на какое-то время лучше их. Отсюда следует полезный вывод — профилактика порабощения со стороны мемплексов-победителей заключается в создании условий для их ротации, что перекликается с высказыванием Черчилля: демократия плоха, но ничего лучшего человечество не придумало.

Теория мемов в состоянии объяснить разные проявления общественного поведения. Например, почему среди вновь пришедших в религию доминируют люди в возрасте, особенно женщины. Потому что с возрастом субъективно меняется соотношение сил конкурирующих мемплексов. С одной стороны, возрастная смена гормонального фона приводит к ограничению житейских интересов и ценностей, а также вследствие естественного угасания деятельности мозга снижается критичность восприятия. С другой стороны, притягательность религиозного мемплекса с обещанием надёжной, вечной, счастливой жизни, как и прежде высока. Или ещё один пример. Ответ на вопрос: Заразна ли глупость? Конечно, если это мемплекс.

Единственное, что может сделать человек для защиты от порабощения чуждым ему мемплексом — постоянно контролировать свои симпатии и не засорять голову идеями, которые он по обдумывании не сочтёт полностью логичными.

Книга завершается словами, как бы подводящими общий итог повествования:

«Ни одна идеология не достойна того, чтобы в неё верить, — и только постоянно подвергая сомнению не только пути достижения целей, но и сами цели, можно действительно заслужить звание человека разумного».

Отзывы и обсуждения

• Ольга Бугославская в рецензии в журнале Знамя:

Почему служители человеколюбивых идей устраивают жестокие гонения на «еретиков», но прощают убийц? Что помогает религиозной идее легко приспосабливаться? Что заставляет людей служить этой идее? Илья Носырев содержанием книги подводит к ответу — сама идея. С его точки зрения, культурные идеи, или мемы, складывающиеся в мемплексы, эволюционируют и приспосабливаются к окружающей действительности посредством естественного отбора. В этом они подобны живым существам. Эволюцию мемплексов автор рассматривает на примере мировых религий. Он полагает, что религиозные мемплексы научились воспроизводить себя путём паразитирования на сознании людей. Подобно вирусу они внедряются в сознание носителя и заставляют воспроизводить и распространять себя.

• Ольга Костюкова в своём отзыве на сайте журнала Профиль:

Носырев опирается на стремительно набирающую обороты науку — меметику. Книга спорная, смелая и неоднозначная, но тем и хороша. Особенно сейчас, когда острые углы старательно обходят.

• Дмитрий Шабанов в журнале Компьютерра:

Главная тема, которая интересует Носырева — механизм распространения религии. В этом отношении он развивает идеи Докинза, выраженные в «Боге, как иллюзии». Интересна мысль Носырева, что в силу отбора на эффективность распространения современные религии становятся все более тоталитарными. Увы, точность и эффективность воспроизводства жесткого, подавляющего индивидуальность мировоззрения выше, чем либерального. С ростом эффективности и количества связей между носителями мемов в рост пойдут именно те из них, которые сегодня кажутся самыми пугающими.

Любопытные факты

• 6 ноября 2012 г. на своей страничке в Контакте И. Носырев сообщил, что первоначально в названии книги было выражение «религиозные идеи». Издательство оставило только «идеи».

Ссылки

• Ересь — опасная для церкви, спасительная для религии. Фрагмент книги «Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов».
• Круглый стол «Мемы и религия» на Нон-фикшн № 14. Часть 1. Выступление И. Носырева.
• Круглый стол «Мемы и религия» на Нон-фикшн № 14. Часть 2. Выступление И. Носырева.
• Круглый стол «Мемы и религия» на Нон-фикшн № 14. Часть 3. Обсуждение книги «Мастера иллюзий».
• Круглый стол «Мемы и религия» на Нон-фикшн № 14. Часть 4. Обсуждение книги «Мастера иллюзий».

См. также

• Мем
• Меметика
• Книги:
  • Вирусы мозга
  • Эгоистичный ген
  • Бог как иллюзия

Отрывок, характеризующий Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.