Мастера современной прозы
Поделись знанием:
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
«Мастера современной прозы» — книжная серия (1971—1991), которая выпускалась издательством «Прогресс» до 1982 года, а далее — издательством «Радуга».
Книги серии оформлялись однообразно: в нижней части корешка книги, и на лицевой стороне обложки, справа внизу, помещалась стилизованная трёхлистная ветвь в овале. Обложки были однотонными, каждая книга имела свой цвет. При переиздании цвет обложки мог измениться (как правило, состав книги оставался прежним). Тираж книг серии в советское время составлял, как правило, 100 тыс. экз[1]. В начале 2000-х гг. после 5-летнего перерыва издательство «Радуга» возобновила выпуск книг серии[2]. В 2000-х годах издательство АСТ начало серию «Мастера. Современная проза», название которой, по словам директора Николая Науменко, было позаимствовано у «прогрессовской» серии[3].
В серии вышли избранные произведения следующих писателей:
- Кобо Абэ. Чужое лицо. Сожжённая карта, Человек-ящик. — М.: Радуга, 1982. — 432 с.
- Альфред Андерш. Винтерспельт. Отец убийцы. Рассказы.
- Иво Андрич. Повести и Рассказы.
- Луи Арагон. Страстная неделя. Рассказы.
- Мигель Анхель Астуриас. Маисовые люди. Ураган / Сост. В. Н. Кутейщиковой; предисл. Л. С. Осповата. — М.: Прогресс, 1977. — 404 с.
- Чинуа Ачебе. Стрела бога. Человек из народа
- Франсиско Аяла. Избранное. — М.: Радуга, 1986. — 352 с.
- Эрве Базен. Змея в кулаке. Смерть лошадки. Крик совы. — М.: Радуга, 1982. — ??? с.
- Факир Байкурт. Избранное
- Эфраим Баух. Пустыня внемлет Богу
- Генрих Бёлль. Ирландский дневник. Бильярд в половине десятого. Глазами клоуна. Потерянная честь Катарины Блюм. Рассказы. — М.: Радуга, 1988. — ??? с.
- Марио Бенедетти. Передышка. Спасибо за огонёк. Весна с отколотым углом. Рассказы.
- Юхан Борген. Маленький Лорд. Темные источники. Теперь ему не уйти. Избранное / Сост. К. Телятников; предисл. Э. Панкратовой. — М.: Прогресс, 1979. — 768 с. - 250 000 экз.
- Хорхе Луис Борхес. Проза разных лет: Сборник / Пер. с исп., сост. и предисл. И. Тертерян; коммент. Б. Дубина. — М.: Радуга, 1984. — 320 с. (Первая книга Борхеса на русском языке.)
- Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи. Рассказы.
- Тадеуш Бреза. Стены Иерихона. Лабиринт
- Герман Брох. Невиновные. Смерть Вергилия
- Дино Буццати. Татарская пустыня. Увеличенный портрет. Рассказы. Избранное: Сборник / Сост. и предисл. Р. Хлодовского. — М.: Радуга, 1989. — 422 с. ISBN 5-05-002403-X
- Роже Вайян. Бомаск. 325000 франков. Закон.
- Марио Варгас Льоса. Зелёный дом. — М.: Прогресс, 1971. — ??? с.
- Веркор. Молчание моря. Люди или животные?. Сильва. Плот Медузы. Избранное: Сборник / Сост. С. Великовского; предисл. Т. Балашовой. — М.: Радуга, 1990. — 556 с. ISBN 5-05-002521-4
- Тарьей Весос. Великая игра. Птицы. Ледяной замок. Рассказы.
- Симон Вестдейк. Пастораль сорок третьего года. Рассказы.
- Ивлин Во. Мерзкая плоть. Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная. Рассказы. — М.: Прогресс, 1974. — 656 с. 2-е изд. М., Прогресс, 1979. - 656 с. 100 000 экз., 3-е изд. М., Прогресс, 1982. - 656 с. 50 000 экз.
- Герман Гессе. Паломничество в Страну Востока. Игра в бисер. Рассказы.
- Хуан Гойтисоло. Печаль в раю. Возмездие графа дона Хулиана. Хуан Безземельный (Отрывки из романа), Макбара (Отрывки из романа), эссе, воспоминания
- Гюнтер Грасс. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Встреча в Тельгте
- Грэм Грин. Сила и слава. Путешествия с тётушкой. Почётный консул. Избранное: Сборник / Сост. и предисл. Г. Анджапаридзе. — М.: Радуга, 1990. — 608 с. ISBN 5-05-002395-5
- Мигель Делибес. Дорога. Крысы. Пять часов с Марио
- Джеймс Джойс. Из сборника «Дублинцы». Главы из «Улисса». Портрет художника в юности
- Мухаммед Диб. Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты
- Хаймито фон Додерер. Слуньские водопады. Окольный путь. Повести и Рассказы. М., "Прогресс", 1981, 150 000 экз.
- Станислав Дыгат. Прощание. Диснейленд. Рассказы.
- Фридрих Дюрренматт. Правосудие. Грек ищет гречанку. Авария. Лунное затмение. Зимняя война в Тибете. - М.: Радуга, 1990. - 496 с., 100 000 экз. ISBN 5-05-002536-2
- Анна Зегерс. Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан
- Дьюла Ийеш. В ладье Харона. Люди пусты. Обед в замке
- Ясунари Кавабата. Тысячекрылый журавль. Снежная страна. новеллы, Рассказы., эссе
- Итало Кальвино. Тропа паучьих гнёзд. Несуществующий рыцарь. Раздвоенный виконт. Барон на дереве. Облако смога. - М., "Радуга", 1984. - 496 с. - 100 000 экз.
- Альбер Камю. Посторонний. Чума. Падение. Рассказы. и эссе. Избранное: Сборник / Сост. и предисл. С. Великовского. — М.: Радуга, 1988. — 464 с. ISBN 5-05-002281-9
- Герман Кант. Актовый зал. Выходные данные
- Алехо Карпентьер. Царство земное. Век просвещения. Концерт барокко. Арфа и тень
- Франц Кафка. Процесс. Замок. новеллы и притчи, Из дневников. Избранное: Сборник: Пер. с нем. / Сост. Е. Кацевой; предисл. Д. Затонского. — М.: Радуга, 1989. — 576 с. ISBN 5-05-002394-7
- Орхан Кемаль. Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы.
- Яшар Кемаль. Легенда горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы., очерки
- Вольфганг Кёппен. Голуби в траве. Теплица. Смерть в Риме. Избранное: Сборник. — М.: Прогресс, 1972. — ??? с.
- Хюго Клаус. Удивление. Насчет И. О. Рассказы. Драмы
- Хулио Кортасар. Выигрыши. Повести и Рассказы. / Сост. В. Кутейщиковой; прелисл. Л. Осповат. — М.: Прогресс, 1976. — 462 с.; 2-е изд. М.: Прогресс, 1979. — 462 с., 150000 экз. (без значка серии на обложке).
- Цирил Космач. Весенний день. Баллада о трубе и облаке. новеллы. — М.: Радуга, 1988. — ??? с.
- Эрих Кош. Сети. Большой мак. Рассказы.
- Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы. Избранное: Сборник / Предисл. В. Муравьева. — М.: Прогресс, 1980. — 496 с.
- Пер Лагерквист. Карлик. повести, Рассказы. Избранное: Сборник / Сост. Т. Величко и В. Мамонова; предисл. В. Неустроева. — М.: Прогресс, 1981. — 446 с. - 100 000 экз.
- Халлдор Лакснесс. Атомная база. Брехкукотская летопись. Возвращённый рай. — М.: Прогресс, 1977. — 560 с.
- Михайло Лалич. Разрыв. Рассказы.
- Малькольм Лаури. У подножия вулкана. Рассказы., Лесная тропа к роднику
- Мулуд Маммери. Забытый холм. Опиум и дубинка. Через пустыню
- Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества. повести и Рассказы.
- Алан Маршалл. Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды.- М.: Прогресс,1977.-366 с.
- Нагиб Махфуз. Предания нашей улицы. Вор и собаки. Путь
- Альберто Моравиа. Римлянка. Презрение. Рассказы. / Сост. Г. Д. Богемского; предисл. Р. И. Хлодовского. — М.: Прогресс, 1978. — 615 с.
- Франсуа Мориак. Тереза Дескейру. Фарисейка. Мартышка. Подросток былых времен / Сост. М. Ваксмахера; предисл. Л. Андреева. — М.: Прогресс, 1971. — 506 с.
- Сомерсет Моэм. Узорный покров. Рассказы. Подводя итоги
- Нарайан Р. К.. Продавец сладостей. Рассказы. — М.: Прогресс, 1975. — 448 с.
- Ганс Эрих Носсак. Спираль. Дело д`Артеза. Рассказы. и повесть. — М.: Прогресс, 1976. — ??? с.
- Ласло Немет. Траур. Вина. — М.: Радуга, 1982. — ??? с.
- Хуан Карлос Онетти. Короткая жизнь. Верфь. повести и Рассказы.
- Кэндзабуро Оэ. Объяли меня воды до души моей… Рассказы. — М.: Прогресс, 1978. — 416 с.
- Мигель Отеро Сильва. Когда хочется плакать, не плачу. Лопе де Агирре, Князь Свободы. — М.: Прогресс, 1982. — 400 с.
- Мигель Отеро Сильва. Когда хочется плакать, не плачу. Лопе де Агирре, Князь Свободы. — М.: Радуга, 1986. — 400 с.
- Чезаре Павезе. Прекрасное лето. Дьявол на холмах. Товарищ. Луна и костры. — М.: Прогресс, 1974. — 496 с.
- Теодор Парницкий. Серебряные орлы: Роман / Предисл. С. Бэлзы; послесл. С. Аверинцева. — М.: Прогресс, 1982. — 431 с.
- Йордан Радичков. Все и никто. Рассказы., Воспоминания о лошадях и др новеллы
- Ричард Райт. Чёрный. Долгий сон. Рассказы.
- Антонио Алвес Редол. Яма слепых. Белая стена. Рассказы./Сост. Н. Котрелева;Предисл. С. Мамонтова.-М.:Радуга,1982.-608 с.
- Фрэнк Сарджесон. Мне приснилось… В то лето. Одного раза достаточно. Более чем достаточно. Рассказы.
- Камило Хосе Села. Семья Паскуаля Дуарте. Улей. повести и Рассказы. — М.: Прогресс, 1971. — ??? с.
- Меша Селимович. Дервиш и смерть. Крепость
- Оулавюр Сигюрдссон. Игра красок земли. Письмо пастора Бёдвара. Часовой механизм. Наваждения
- Мюриэл Спарк. Memento mori. Мисс Джин Броди в расцвете лет. Умышленная задержка. Птичка-Уходи. Рассказы.
- Эмилиян Станев. Похититель персиков. Когла тает иней и другие Рассказы. Повести и Рассказы. последних лет
- Арон Тамаши. Абель в глухом лесу. Рассказы.
- Нгуги Ва Тхионго. Пшеничное зерно. Рассказы. — М.: Прогресс, 1976. — ??? с.
- Торнтон Уайлдер. Мост короля Людовика Святого. День восьмой. — М.: Прогресс, 1976. — ??? с.
- Патрик Уайт. Древо человеческое. — М.: Прогресс, 1976. — ??? с.
- Шон О`Фаолейн. И вновь?. Рассказы. Избранное: Сборник / Сост. и вступ. ст. А. Саруханян. — М.: Радуга, 1988. — 432 с. - 100 000 экз. ISBN 5-05-002260-6
- Уильям Фолкнер. Сарторис. Медведь. Осквернитель праха. Избранное / Сост. Ю. Палиевской; предисл. Б. Грибанова. — М.: Прогресс, 1974. — 574 с.
- Эдвард Морган Форстер. Куда боятся ступить ангелы. Морис. Машина останавливается. Рассказы. и эссе
- Макс Фриш. Homo Фабер. Назову себя Гантенбайн / Предисл. Н. Павловой. — М.: Прогресс, 1975. — 463 с.
- Вержилио Ферейра. Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы. Избранное: Сборник / Сост. Н. Коростелева; предисл. В. Днепрова. — М.: Радуга, 1986. — 576 с.
- Карлос Фуэнтес. Спокойная совесть. Смерть Артемио Круса. Повести и рассказы. — М.: Прогресс, 1974. — 480 с.
- Франц Фюман. Эдип-царь и другие Рассказы. Прометей. Битва титанов. Ухо Дионисия и другие Рассказы. Двадцать два дня или половина жизни. Рейнеке-Лис
- Вильям Хайнесен. Чёрный котёл. Пропащие музыканты. Избранное / Предисл. И. Куприяновой. — М.: Прогресс, 1974. — 527 с.
- Олдос Хаксли. Контрапункт. О дивный новый мир. Рассказы.
- То Хоай. Западный край. Рассказы, сказки
- Ник Хоакин. Избранное
- Ба Цзинь. Туман. Гибель. Холодная ночь. Рассказы., думы, эссе
- Кришан Чандар. Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы.
- Воле Шойинка. Интерпретаторы. Аке, годы детства. Смерть и конюший короля. Избранное / Сост. А. Словесного; предисл. В. Бейлиса. — М.: Радуга, 1987. — 540 с.
- Эрвин Штриттматтер. Избранное
- Лао Шэ. Рикша. Записки о Кошачьем городе. Под пурпурными стягами. Рассказы. — М.: Прогресс, 1981. — ??? с.
- Виллем Элсхот. Вилла роз. Силки. Сыр. Танкер. Блуждающий огонёк
- Иштван Эркень. Повести Рассказы. Рассказы.-минутки
- Маргерит Юрсенар. Воспоминания Адриана. Философский камень
Напишите отзыв о статье "Мастера современной прозы"
Примечания
- ↑ Анищенко Н. [www.lgz.ru/article/1667/ Славянское единство возродит литература?], Литературная газета. — № 38-39 (6139) (26 сентября 2007). Проверено 14 апреля 2012.
- ↑ Люсый А. [old.russ.ru/krug/kniga/20010621_l-pr.html Наш МИД издательского дела], Русский Журнал (21 июня 2001). Проверено 14 апреля 2012.
- ↑ [magazines.russ.ru/inostran/2001/3/silak.html Издательство «АСТ». С директором издательства с Николаем Науменко беседует Светлана Силакова] // Иностранная литература. — 2001. — № 3.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Мастера современной прозы
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
