Мастер истории Гризельды

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мастер истории Гризельды

Мастер истории Гризельды или просто — Мастер Гризельды (итал. Maestro di Griselda, англ. Master of the Story of Griselda; работал в конце XV века в Сиене) — итальянский художник эпохи Ренессанса (сиенская школа).





«История Гризельды»

Даты рождения и смерти этого анонимного художника неизвестны, исследователи единодушны в определении периода его работы: около 1490 года — 1500 год. Столь краткая карьера объясняется либо внезапной смертью художника, либо тем, что известны только произведения одной из фаз его творчества. Имя Мастер Истории Гризельды для автора трёх панелей-spalliere от кассоне из лондонской Национальной галереи предложил, основываясь на исследованиях Джакомо де Николо, в 1931 году Бернард Беренсон[1].

На панелях изображены сюжеты новеллы из книги Джованни Боккаччо «Декамерон» (Х день, 10-я новелла), очень популярной в живописи кватроченто. В ней рассказывается о простолюдинке Гризельде, вышедшей замуж за молодого маркиза Салуццо по имени Гвальтьери, который решил подвергнуть свою супругу жестоким испытаниям на верность. История благополучно заканчивается исключительно благодаря добродетелям Гризельды, её выдержке и стойкости. В трёх картинах из лондонской Национальной галереи[2] видна рука мастера, связанного с умбрийской живописной школой[3], поэтому первое время их считали работами или Пинтуриккьо[K 1], или Луки Синьорелли, или его родственника Франческо.

В дальнейшем было выдвинуто несколько разных гипотез об авторах картин, но в итоге победила точка зрения, что это оригинальный сиенский мастер либо хорошо знающий работы Синьорелли, либо поработавший в его мастерской. Предполагается, что назидательные картины о верности Гризельды были заказаны богатым сиенским семейством Спанокки к свадьбе, и ранее украшали одну из спален в их особняке[it][K 2].

Панель-spalliere Сюжет
1 Маркиз встречает Гризельду, крестьянскую девушку. Он посещает дом её отца и объявляет, что женится на Гризельде, если она даст слово во всём ему подчиняться. С неё снимают бедную одежду и облачают в роскошное платье. Свадьба маркиза и Гризельды.
2 Маркиз испытывает послушание Гризельды. Он приказывает передать детей слуге, якобы для того, чтобы их убить. Потом он сообщает жене, что желает расторгнуть брак и приказывает ей, оставив всё, что она приобрела благодаря мужу, вернуться в дом своего отца.
3 Маркиз посещает Гризельду и поручает ей подготовить его дом для празднования предполагаемого нового брака. Появляются дети маркиза и Гризельды (непризнаные матерью, так как она считала их убитыми). Маркиз, наконец, открывает Гризельде, что эти испытания были придуманы, чтобы проверить её покорность.

Другие произведения, приписываемые Мастеру истории Гризельды

Исследователи атрибутируют Мастеру Гризельды ещё несколько произведений. Речь идёт о знаменитой серии из восьми картин с аллегорическими изображениями достоинств, в создании которых приняли участие несколько лучших сиенских художников второй половины XV века. Это Маттео ди Джованни, написавший «Юдифь»[K 3], Нероччо де Ланди — «Клавдия Квинта», Франческо ди Джорджо — «Сципион Африканский», и Пьетро Ориоли — «Сульпиция» (Балтимор, Художественный музей Уолтерса). К этой серии принадлежат ещё четыре аналогичных произведения — «Артемизия» (Милан, музей Польди Пеццоли), «Иосиф Египетский» (Вашингтон, Национальная галерея), «Александр Великий» (Бирмингем, Институт Барбера), и «Тиберий Гракх старший» (Будапешт, Музей изобразительных искусств). По мнению одних специалистов, все четыре картины созданы Мастером Гризельды[4]. Другие же считают, что две из них — «Артемизию» и «Тиберия Гракха» Мастер Гризельды написал совместно с Синьорелли или художником его круга. В этих произведениях, также как в картинах с историей Гризельды, зрелая ренессансная живопись переходит уже в некую стадию своеобразного «маньеризма», когда постоянно повторяются S-образные изгибы фигур, а сами фигуры вытянуты до такого предела, что ещё чуть-чуть, и они станут карикатурными. Предполагается, что вся серия из восьми картин тоже была заказана к свадьбе одним из знатных сиенских семейств — Спанокки или Пикколомини.

Мастер истории Гризельды, 1490-е годы, слева направо: Александр Великий. Бирмингем, Институт Барбера; Артемизия. Милан, Музей Польди Пеццоли; Иосиф Египетский. Вашингтон, Национальная галерея;Тиберий Гракх, Будапешт, Музей изящных искусств

Напишите отзыв о статье "Мастер истории Гризельды"

Комментарии

  1. Произведениями Пинтуриккьо считал панели их владелец, коллекционер итальянской живописи Александр Баркер (англ. Alexander Barker). В 1874 году три spalliere были приобретены на торгах аукционного дома Кристис Национальной галереей[3].
  2. Возможно, произведения выполнены к двойной свадьбе сыновей Амброджо Спанокки (итал. Ambrogio Spannocchi), банкира папы Пия II. Двойная свадьба Антонио и Джулио Спанокки состоялась в 1493 году.
  3. Не все специалисты согласны с тем, что «Юдифь» также принадлежит к этой серии[3].

Примечания

  1. Dunkerton, 2006, p. 4.
  2. [www.nationalgallery.org.uk/artists/master-of-the-story-of-griselda Master of the Story of Griselda] (англ.). The National Gallery. Проверено 9 мая 2012. [www.webcitation.org/68DSHzyEj Архивировано из первоисточника 6 июня 2012].
  3. 1 2 3 Dunkerton, 2006, p. 6.
  4. Dunkerton, 2006, p. 19.

Литература

  • Berenson B. Quardi senza casa: il Quattroccento senese II // Dedalo, Anno xi. — III. — 1931. — P. 735—767, esp. pp. 750—753.
  • Boskovits M. Master of the Griselda Legend // M. Boskovits and D. A. Brown. Italian Paintings of the Fifteenth Centyry: The Collections of the National Gallery of Art. Systematic Catalogue. — Washington, 2003. — P. 496—504, esp. p. 496, note 5.
  • Dini G. Five Centuries of Sienese Painting (From Duccio to the Birth of the Baroque). — Thames & Hudson, 1998.
  • Dunkerton J., Christensen C. and Syson L. The Master of the Story of Griselda and Paintings for Sienese Palaces. — National Gallery Technical Bulletin. — London, 2006. — Vol. 27.
  • Norman D. Painting in Late Medieval and Renaissance Siena. (1260—1555). — Yale University Press, 2003.
  • L. Syson, A. Angelini, Ph. Jackson, F. Nevola, C. Piazzotta. Renaissance Siena. Art for City. Exh. cat. National Gallery, London, Distributed by Yale University Press. 2007, pp. 230-244

Отрывок, характеризующий Мастер истории Гризельды

Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».