Матвеев, Евгений Семёнович
Поделись знанием:
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
| Евгений Матвеев | ||||||||||||||||||||||||
 | ||||||||||||||||||||||||
| Имя при рождении: |
Евгений Семёнович Матвеев | |||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: |
с. Новоукраинка, | |||||||||||||||||||||||
| Профессия: |
актёр театра и кино, кинорежиссёр, сценарист, театральный педагог | |||||||||||||||||||||||
| Направление: | ||||||||||||||||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||||||||||||||
Евге́ний Семёнович Матве́ев (1922, Новоукраинка (ныне в Скадовском районе, Херсонская область, Украина — 2003) — советский и российский актёр театра и кино, кинорежиссёр, сценарист, педагог. Народный артист СССР (1974). Лауреат Государственной премии СССР (1978). Член ВКП(б) с 1948 года.
Содержание
Биография
Родился 8 марта 1922 года в селе Новоукраинка (ныне в Скадовском районе, Херсонская область Украины). Родители — Семён Калинович Матвеев и Надежда Фёдоровна Коваленко.
Учился хорошо и родителям посоветовали отвезти мальца в город, где бы он мог получить хорошее образование. В городе Цюрупинске Матвеев впервые увидел любительский спектакль и начал заниматься в самодеятельности. В 9-м классе с согласия матери оставил школу и отправился в ближайший город где был театр — в Херсон. В херсонском театре (ныне — Херсонский областной академический музыкально-драматический театр им. Н. Кулиша) стал участвовать в массовых сценах, играл небольшие роли[1]. В одном спектакле («Безталанна») игравшего музыканта Евгения Матвеева заметил Н. К. Черкасов. Он посоветовал Матвееву ехать в Киев и учиться у А. П. Довженко.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день]
В 1940—1941 годах Матвеев учился при Киевской киностудии в школе актёров. С началом Великой Отечественной войны копал окопы и сооружал укрепления вокруг города. Был направлен на учёбу в Тюменское пехотное училище. По окончании училища проходил в нём службу в качестве преподавателя. Неоднократно подавал рапорты об отправке на фронт, которые не были удовлетворены. Демобилизован в 1946 году.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день]
В 1946—1948 годах играл в драматическом театре Тюмени[2], позднее работал в Новосибирске в драматическом театре «Красный факел» (1948—1952)[3].
С 1952 по 1968 год — актёр академического Малого театра.
В 1956 году окончил Студию под руководством М. Кедрова при ВТО. Будучи студентом сыграл первую роль в комедии «Доброе утро». Режиссёрский дебют в кино — фильм «Цыган», вышедший в 1967 году. С 1968 года — режиссёр киностудии «Мосфильм». Особую любовь зрителей имела трилогия Евгения Матвеева «Любить по-русски».
По книге «Режевские сокровища», Е. С. Матвеев во время съёмок фильма «Жеребёнок» упал с лошади и получил серьёзную травму. Врачи посоветовали ему ехать на Урал и пройти лечение на курорте «Озеро Молтаево», знаменитом своими лечебными грязями. Именно здесь, по воспоминаниям Ю. Сеначина, он написал основную часть сценария своего фильма «Цыган».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день]
На протяжении многих лет (с 1975 года) руководил актёрской мастерской Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК) (профессор с 1985 года). Его мастерскую закончили такие актёры, как Н. Д. Вавилова, Валерия Рижская, В. А. Шевельков, Андрей Гусев, А. К. Кулиев и многие другие актёры, работающие в театре, кино и на телевидении, как в России, так и за рубежом.
Член Союза кинематографистов СССР. С 1976 по 1986 год — секретарь правления СК СССР.
Евгений Матвеев участвовал в программе «Белый попугай».
22 июня 1994 года Матвеев был в гостях у Влада Листьева в программе «Час пик».
В 1990-е годы Матвеев снял трилогию «Любить по-русски», где также сыграл главную роль. В фильмах режиссёр своеобразно переосмыслил развитие образов некоторых своих героев, сыгранных им в советских фильмах.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день]
Скончался 1 июня 2003 года от рака лёгкихК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день] на 82-м году жизни. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 10).
Признание и награды
- два ордена Ленина (1971, 1982)
- орден Октябрьской Революции (1986)
- орден «За заслуги перед Отечеством» II степени (8 марта 2002 год) — за выдающийся вклад в развитие отечественного киноискусства[4]
- орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (6 октября 1997 год) — за выдающиеся заслуги в развитии отечественного киноискусства[5]
- медаль «За особый вклад в развитие Кузбасса» I степени (28 февраля 2002 года) — за многолетнюю плодотворную работу, высокий профессионализм, значительный вклад в социально-экономическое развитие области[6]
- Заслуженный артист РСФСР (28 ноября 1958)[7]
- Народный артист РСФСР (26 мая 1964)
- Народный артист СССР (13 марта 1974)
- Золотая медаль имени А. П. Довженко (1974, за создание образов современников в кино)
- Золотая медаль имени А. П. Довженко (1978, фильм «Судьба»)
- Государственная премия СССР (1978) — за создание художественных фильмов «Любовь земная» и «Судьба»
- Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых (1974) — за создание образа современника в фильмах последних лет
- Лауреат КФ республик Закавказья и Украины (1968, Диплом Союза журналистов Армении, фильм «Цыган»)
- Лауреат Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Первый приз среди историко-революционных фильмов» (1970, фильм «Почтовый роман»)
- Лауреат Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Специальная премия кинофестиваля», премия за лучшую режиссуру и премия за лучшую мужскую роль (1978, фильм «Судьба»)
- Лауреат Всесоюзного смотра-конкурса фильмов о рабочем классе в Ярославле (1981, Первый приз, фильм «Особо важное задание»)
- Лауреат Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Специальная премия кинофестиваля» (1985, фильм «Победа»)
- Лауреат КФ «Созвездие» (1995, Приз «За выдающийся вклад в профессию»)
- Лауреат МКФ в Ташкенте (1997, Приз «Золотая арча» за лучшую мужскую роль, фильм «Любить по-русски-2. Женская защита»)
- Почётный гражданин Свердловской области[8]
Творчество
Роли в театре
Тюменский драматический театр
- «Молодая гвардия» — Иван Земнухов
- «Без вины виноватые» — Незнамов
- «Коварство и любовь» — Фердинанд
Театр «Красный факел»
- «Великая сила» — Виктор Лавров
- «Наш общий друг» — Джон Гармон
- «Бешеные деньги» — Телятев
- «Кандидат партии» — Леонтьев
- «Вей, ветерок!» — Улдыс
- «Мещане» — Нил
Малый театр
- 1952 — «Без вины виноватые» — Незнамов
- 1952 — «Северные зори» — Андрей Латкин
- 1953 — «Когда ломаются копья» — Чебаков
- 1953 — «Порт-Артур» — Звонарёв
- 1954 — «Опасный спутник» — Андрей Корчёмный
- 1954 — «Иначе жить нельзя» — Рудди Мильце
- 1955 — «Сердце не камень» — Ераст
- 1955 — «Проданная колыбельная» — Оули
- 1955 — «Ванина Ванини» — Пьетро Миссарильи
- 1955 — «Макбет» — Король Дункан
- 1956 — «Деньги» — Беркут
- 1957 — «Привидения» — Освальд
- 1957 — «Нашествие» — Фёдор
- 1958 — «Власть тьмы» — мужик
- 1958 — «Село Степанчиково и его обитатели» — дворовый парень
- 1958 — «Крылья» — колхозник
- 1958 — «Когда горит сердце» — военком
- 1958 — «Веселка» — Дмитро Шелест
- 1959 — «Ярмарка тщеславия» — Родон Кроули
- 1959 — «Карточный домик» — Игнат
- 1960 — «Осенние зори» — Столбов
- 1960 — «Любовь Яровая» — Михаил Яровой
- 1961 — «Честность» — Павел Антонович Рагоза
- 1963 — «Коллеги» — Егоров
- 1964 — «Главная роль» — Трофимов
Роли в кино
- 1953 — Судьба Марины
- 1955 — Доброе утро — Сергей Николаевич Судьбинин
- 1955 — Дорога — Гриша
- 1956 — Искатели — Андрей Лобанов
- 1957 — Дом, в котором я живу — Константин Давыдов
- 1958 — Восемнадцатый год — Иван Лукич Сорокин
- 1958 — Дело «пёстрых» — Лобанов
- 1958 — Поднятая целина — Макар Нагульнов
- 1959 — Жеребёнок — Трофим
- 1960 — Воскресение — Нехлюдов
- 1963 — Родная кровь — Федотов
- 1964 — Мать и мачеха — Николай Васильевич Кругляков
- 1965 — Первая Бастилия — Потапов
- 1966 — Ярость — Василий Гулявин
- 1967 — Цыган — Будулай
- 1968 — Крах — Павловский
- 1969 — Почтовый роман — Ковшов
- 1970 — Сохранившие огонь — Иван Клявин
- 1970 — Спорт, спорт, спорт
- 1971 — И был вечер, и было утро… — Ярцев
- 1972 — Сибирячка — Добротин
- 1972 — Смертный враг — Арсений Клюквин
- 1972 — Укрощение огня — директор завода
- 1973 — 1974 — Высокое звание — Шаповалов
- 1974 — Любовь земная — Захар Дерюгин
- 1977 — Солдаты свободы — Л. И. Брежнев
- 1977 — Судьба — Захар Дерюгин
- 1977 — Фронт за линией фронта — секретарь обкома Семиренко
- 1978 — Емельян Пугачёв — Емельян Пугачёв
- 1979 — Особо важное задание — Кириллов
- 1981 — Фронт в тылу врага — Семиренко
- 1984 — Победа — Карпов
- 1985 — Анна и Антон / Anna es Anton — Антон
- 1986 — Время сыновей — Семён Петрович Кордин
- 1986 — Завещание — Иван Крылов
- 1988 — Отцы — тесть
- 1989 — Чаша терпения — Медников
- 1991 — Клан — Л. И. Брежнев
- 1990 — Место убийцы вакантно… — Кныш
- 1992 — Доброй ночи! — Пал Палыч
- 1995 — Любить по-русски — Валерьян Петрович Мухин
- 1996 — Любить по-русски 2 — Мухин
- 1999 — Любить по-русски 3: Губернатор — Мухин
- 2001 — Под Полярной звездой
Режиссёр кино
Сценарист
- 1974 — Любовь земная
- 1977 — Судьба
- 1981 — Бешеные деньги
- 1985 — Победа
Библиография
- «Судьба по-русски». 2000 г. — М. Вагриус. ISBN 5-264-00126-X
Семья
Жена — Матвеева Лидия Алексеевна (род. 1925). Познакомились в 1947 году, прожили вместе 56 лет. Дочь — Светлана (род. 1947). Сын — Андрей (1957—2008). Внуки: Алексей, Евгений, Надежда.
Есть внебрачная дочь от актрисы Вии Артмане — Кристиана Димитере (р. 1965), художник.
Документальные фильмы, посвященные артисту
- В 2007 году к 85-летию со дня рождения Матвеева был снят документальный фильм «Жизнь без вранья. Евгений Матвеев», посвященный творческой деятельности кинематографиста.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2781 день]
Напишите отзыв о статье "Матвеев, Евгений Семёнович"
Примечания
- ↑ [www.artkavun.kherson.ua/v_hersone_rodilas_matveevskaja_premija-1.htm В Херсоне «родилась» Матвеевская премия]
- ↑ [www.liveinternet.ru/users/2807150/post94298011/ Вся жизнь в театре. Комментарии : LiveInternet — Российский Сервис Онлайн-Дневников]
- ↑ [www.kinosozvezdie.ru/actors/matveev/matveev.html Матвеев Евгений Семенович — Киносозвездие — авторский проект Сергея Николаева]
- ↑ Указ Президента РФ от 8 марта 2002 г. № 262
- ↑ Указ Президента РФ от 6 октября 1997 г. № 1093
- ↑ [www.pressarchive.ru/kuzbass-kemerovo/2002/05/17/301995.html Постановление Совета народных депутатов Кемеровской области от 28 февраля 2002 года № 1407 "О награждении медалью Кемеровской области «За особый вклад в развитие Кузбасса»]
- ↑ vsr.mil.by/index?page=191__5&mode=printable
- ↑ [www.midural.ru/midural-new/page_oblast13.htm Почётные граждане Свердловской области]
Литература
- Исаева К. М. Евгений Матвеев. — М.: Искусство, 1980. — 192, [32] с. — (Мастера советского театра и кино).
Ссылки
- [www.peoples.ru/art/cinema/actor/matveev/index1.html Евгений Семёнович Матвеев на сайте Люди ]
- [eternaltown.com.ua/content/view/4259/2/1/1/ Евгений Матвеев, биография в изложении Ф. Раззакова]
- [www.maly.ru/people.php?name=MatveevE Биография на сайте Малого театра]
- [www.eg.ru/daily/cadr/14877/ Женская тайна Вии Артмане]
|
||||||
Отрывок, характеризующий Матвеев, Евгений Семёнович
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Николаевской губернии
- Родившиеся в Скадовском районе
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры XX века
- Кинорежиссёры по алфавиту
- Кинорежиссёры СССР
- Кинорежиссёры России
- Кинорежиссёры XX века
- Сценаристы по алфавиту
- Сценаристы СССР
- Сценаристы России
- Сценаристы XX века
- Педагоги по алфавиту
- Театральные педагоги СССР
- Театральные педагоги России
- Театральные педагоги XX века
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 2 степени
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 3 степени
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Октябрьской Революции
- Награждённые медалью «За оборону Киева»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «Ветеран труда»
- Награждённые медалью «В память 850-летия Москвы»
- Награждённые медалью «За особый вклад в развитие Кузбасса» I степени
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых
- Почётные граждане Свердловской области
- Фильмы Евгения Матвеева
- Персоналии:Херсонский музыкально-драматический театр им. Н. Кулиша
- Персоналии:Тюменский драматический театр
- Персоналии:Новосибирский драматический театр «Красный факел»
- Персоналии:Малый театр Москвы
- Персоналии:Мосфильм
- Социалистический реализм
- Актёры телевидения России
- Члены Союза кинематографистов СССР
- Члены КПСС
- Офицеры СССР
- Участники Великой Отечественной войны
- Преподаватели ВГИК
- Умершие от рака лёгкого
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
