Матьяш I (король Венгрии)

Матьяш I Корвин Hunyadi Mátyás </br> (Matei Corvin)
Король Венгрии
24 января 1458 — 6 апреля 1490
Коронация:	29 марта 1464
Предшественник:	Ласло V
Преемник:	Уласло II
Место погребения:	Секешфехервар

Матьяш I Корвин (Ма́тьяш Ху́ньяди; 23 февраля 1443, Коложвар, ныне Клуж-Напока, Трансильвания — 6 апреля 1490, Вена, Австрия) — венгерский король из трансильванского магнатского рода Хуньяди, при котором средневековое Венгерское королевство достигло пика своего могущества. Матьяш был провозглашён королём Венгрии 24 января 1458 года. Был также королём Хорватии (с 1458 года), Чехии (с 1469 года) и герцогом Австрии (с 1487 года).

После десятилетий феодального хаоса восстановил венгерскую государственность путём проведения многослойных реформ. Первый ренессансный правитель Восточной Европы, покровитель художников и архитекторов. Его соперничество с Фридрихом III вылилось в вооружённый конфликт с Габсбургами, в ходе которого Корвин взял Вену.

Прозвище «Корвин», или «Ворон», он получил оттого, что именно эта птица изображена на его гербе. По-венгерски его имя звучит как Hunyadi Mátyás или Mátyás király («король Матьяш»), по-латыни Matthias Corvinus («ворон»), по-словацки Matej Korvín, по-чешски Matyáš Korvín, по-румынски Matei Corvin, по-сербохорватски Matija Korvin.

Происхождение

Младший сын Эржебет Силадьи и выдающегося полководца Яноша Хуньяди, возглавившего борьбу с наступавшими на Балканский полуостров турками-османами и завоевавшего благодаря этому значительный авторитет. Среди воспитателей Матьяша были ведущие центральноевропейские представители гуманизма — Янош Витез и Григорий Сяноцкий. Согласно Антонио Бонфини, Матьяша обучали «всем языкам Европы», кроме греческого и турецкого; это, конечно, преувеличение, но он действительно владел, помимо венгерского, польским, чешским, немецким, итальянским и латынью. В соответствии с соглашением с сербским деспотом Юрием Бранковичем и его зятем словенским графом Ульриком Циллеи в 1451 году Матьяш обручился с дочерью последнего Эржебет (Елизаветой), которая, впрочем, умерла ещё в 1455 году.

Под Белградом в 1456 году его отец Янош Хуньяди временно остановил продвижение турок, однако вскоре умер в результате вспыхнувшей эпидемии чумы, а его успехи вызывали опасения кругов, стоявших за малолетним королём Ласло V (Ладиславом Постумом). Чтобы не допустить семью Хуньяди к власти, в 1457 году король приказал казнить по обвинению в государственной измене и причастности к убийству Ульрика Циллеи старшего сына Хуньяди — Ласло Хуньяди, а 14-летний Матьяш Хуньяди был заточён сначала в Вене, а затем в Праге. В ответ на гонения против семьи Хуньяди сразу после скоропостижной смерти Ласло V 23 ноября 1457 года в стране разгорелась борьба национального среднего дворянства за избрание следующим королём Матьяша Хуньяди.

Восхождение на престол

В январе 1458 года горожане и относительно небогатое дворянство провозгласило Матьяша королём Венгрии, стоя на дунайском льду у крепости Буда. Одновременно дядя Матьяша по материнской линии Михай Силадьи с 15-тысячным ополчением прибыл на собрание в Ракошмезе и принудил землевладельцев-баронов утвердить Матьяша Хуньяди в качестве короля. Сам новопровозглашённый правитель в это время всё ещё находился в заключении в Праге до февраля 1458 года, пока его мать Эржебет Силадьи не заплатила выкуп в 60 000 золотых флоринов за сына, а корона Святого Иштвана оставалась в руках императора Священной Римской империи Фридриха III Габсбурга (Австрийского).

Однако и восхождение Матьяша на престол не прекратило противостояние в обществе: за влияние над Хуньяди разгорелась скрытая борьба между группировками Михая Силадьи (вокруг которого группировались бароны) и эстергомского архиепископа Яноша Витеза, мыслителя-гуманиста и воспитателя нового короля. Победителем в ней оказался Янош Витез, вступивший в переговоры с Йиржи (Георгием) Подебрадом, бывшим гуситом-чашником, ставшим королём Чехии в 1458 году (собственно, он и освободил Матьяша за выкуп).

Благодаря усилению позиций Яноша Витеза, он стал новым канцлером, а дочь Йиржи Подебрада Каталина (Катаржина) Подебрад стала первой женой Матьяша Хуньяди в 1463 году (королева умрёт при родах в возрасте всего 14 лет, и их ребёнок также немногим пережил её). В свою очередь, Михай Силадьи, требовавший для себя звание и власть регента, был отстранён от государственного управления и отправлен в поход против турок, из которого ему уже не было суждено вернуться. Власти был лишён и могущественный род Гараи, поддерживаемый Силадьи. Крупные землевладельцы — бароны под предводительством палатина Ласло Гараи и трансильванского воеводы Миклоша Уйлаки — выступили против таких решений короля и побудили Фридриха III к вторжению в Западную Венгрию. Волнения баронов продолжались до 1463 года.

Летом 1463 года Матьяш выкупил Священную корону Иштвана I у австрийских Габсбургов за 80 000 золотых форинтов, причём это же соглашение, по которому Фридрих III объявлял Матьяша приёмным сыном и оговаривал право для своей династии занять венгерский трон в случае, если Матьяш умрет, не оставив прямого наследника, впоследствии послужит формальным основанием для претензий Габсбургов на престол Венгрии. Венгерский правитель был коронован Священной короной 29 марта 1464 года.

Внутренняя политика

В начале правления Матьяша Корвина его политика определялась Яношем Витезом. Матьяш Хуньяди и Янош Витез начали централизацию страны, предусматривавшую усиление королевской власти в противовес баронам и формирование государственного аппарата из среднего дворянства, горожан-бюргеров и зажиточных крестьян. Феодальные рекрутские наборы, проводимые аристократами, были заменены регулярным наёмным национальным войском — «Чёрной армией».

С целью обеспечить независимость королевского войска от баронов была проведена и финансовая реформа. При Матьяше был установлен регулярный сбор налогов (1467), к тому же, король за 33 года своего царствования более 40 раз объявлял о введении «чрезвычайного налога». Была налажена работа казначейства, аппарат которого состоял из людей низкого происхождения и возглавлялся купцом и и баном Славонии, евреем-выкрестом Яношем Эрнустом. В итоге, годовой доход короны возрос в четыре раза и мог достигать отметки в миллион форинтов. С другой стороны, жёсткие налоговые поборы вызвали восстание союза трёх наций в Трансильвании. Подозрения Матьяша, что повстанцев поддерживал молдавский господарь Стефан III Великий, спровоцировали венгерское вторжение в Молдову, окончившееся поражением в битве у Байи.

Внешняя политика

Благодаря реорганизации армии и налоговой системы Матьяш Корвин мог вести войны в Чехии, Сербии, Австрии. В 1462 году он провёл ряд мелких военных операций в Словакии и возвратил Венгрии несколько крепостей, раннее занятых наёмниками-гуситами под командованием Яна Искры из Брандыса.

Борьба с Османской империей

В 1464 году Матьяш Хуньяди по призыву папы Пия II выступил в военный поход против турок-осман, в 1459 году фактически подчинивших себе Сербию, и взял боснийскую крепость Яйце. Однако кончина римского папы перечеркнула планы Матьяша по организации всеевропейского крестового похода и вынудила его остановить военные действия. Во время правления Матьяша в целом сохранялось перемирие с султаном, и случались лишь спорадические набеги турок. Одно из таких нападений на Трансильванию было отражено в 1479 году двумя полководцами венгерского короля, Палом Кинижи и Иштваном Батори, близ Кеньейрмезё.

В дальнейшем, венгерский король придерживался мысли, что Венгрия не в состоянии остановить турецкую экспансию самостоятельно или в ситуативном союзе, а для эффективного противостояния растущей мощи Османской империи необходимо создать единую Дунайскую монархию, которая бы объединила Венгрию, Чехию, Австрию и, возможно, Польшу на правах личной унии и могла превзойти осман по военному потенциалу. Эта тенденция к сближению центральноевропейских государств прослеживалась с XIII века, и в этом плане основными соперниками Матьяша были Габсбурги и Ягеллоны, также претендовавшие на роль объединителя в регионе. Такая позиция Матьяша вызвала недовольство и значительной части его соратников, пришедших к заключению, что король преследует исключительно собственные амбиции, а концентрация усилий на борьбу с соседними христианскими странами отвлекает внимание от настоящего противника Венгрии — Оттоманской Порты. Против Корвина выступила значительная часть феодалов, а идейными вдохновителями движения стали Янус Паннониус и архиепископ Янош Витез. Последний был заключён в тюрьму в Эстергоме, где он вскоре и умер.

Войны в Чехии и Австрии

В 1468—1478 годах продолжалась десятилетняя война за обладание Чехией. Для Венгрии она началась, когда 8 апреля 1468 году в Пожони Матьяш издал манифест, в котором объявлял себя защитником католической веры и объявлял войну Йиржи из Подебрад. Вскоре он отправил Протасия Оломоуцкого в Краков, предлагая польскому королю союз и прося руки его дочери Ядвиги, однако положительного ответа не получил.

3 мая 1469 в Оломоуце Корвин был провозглашён королём Чехии, однако до смерти Йиржи из Подебрад этот титул за Матьяшем оставался формальным. Однако 27 мая 1471 года другой чешский съезд в Куттенберге избрал королём 15-летнего Владислава Ягеллона, будущего (с 15 июля 1490 года) короля Венгрии Уласло II. Началось затяжное противостояние, однако благодаря захвату и успешному удержанию Вроцлава (Борослава, Бреслау) Матьяш сумел добиться мира от польско-чешской армии. В результате, в 1478 года королевское звание было сохранено и за Матьяшем, и за Владиславом, а чешские владения были разделены между двумя правителями: собственно Чехия отошла к Владиславу, а Силезия и Моравия — к Корвину.

Обладание Силезией было ключевым для торговой гегемонии в Центральной Европе, однако для политического доминирования необходимо было устранить Австрию. Воспользовавшись невыплатой Фридрихом III контрибуции, Венгрия в 1482 году объявила войну Австрии, которая успешно окончилась для Матьяша. В 1485 году он овладел Веной, ставшей его новой резиденцией. К концу своего правления Матьяш присоединил к своим владениям Австрию, Славонию, Штирию и Каринтию, ранее принадлежавшие Габсбургам. В 1482 году Матьяш Хуньяди установил дипломатические связи с Русским государством (Буду посетил дипломатический представитель великого князя московского Ивана III Фёдор Курицын).

Матьяш Хуньяди и культура

В 1476 году Матьяш после смерти первой жены женился на дочери неаполитанского короля Фернандо I Беатрисе Арагонской, и Венгрия приобщилась к культуре итальянского Ренессанса; королева была популярна в народе, поощряла просветительскую деятельность короля. По просьбе Беатрисы Матьяш отправил в Италию генерала Балаша, который в 1481 году отнял у турок город Отранто, захваченный накануне Мехмедом II. Однако брак короля с Беатрисой был омрачен отсутствием сыновей.

Блеск королевского двора в Буде, «Жемчужине Дуная» притягивал к себе учёных, деятелей культуры, гуманистов и просто образованных людей со всей Европы. Знаменитая библиотека Корвина стала крупнейшей на континенте, уступая, возможно, только ватиканской. По разным оценкам, в библиотеке Матьяша могло храниться до 2500 кодексов, что было огромным собранием по тем временам; некоторые из них существовали лишь в одном экземпляре (трактат византийского императора Константина Багрянородного «О церемониях» и «Церковная история» Никифора Каллиста). Король не жалел денег на покупку и переписку книг, а также их перевод с древнегреческого на латынь. Хотя с 1473 года немец Андреас Гесс начал в Буде книгопечатное дело, большинство томов в библиотеке Корвина — это иллюстрированные рукописи. Чаще всего они заказывались во Флоренции через тамошних книготорговцев и иллюстрировались известными флорентийскими миниатюристами. Со временем для переписки, оформления и переплёта книг при королевском дворе в Буде был создан скрипторий. Хранителями библиотеки состояли высокообразованные гуманисты Марцио Галеотто и Тадео Уголетти.

Хотя библиотека Корвина включала и сочинения отцов христианской церкви, византийских писателей и средневековых схоластов, и произведения писателей Раннего Ренессанса в двуязычных (греко-латинских) версиях, но её главным отличием от аналогичных собраний того времени, было наличие большого числа грекоязычных светских книг античных авторов, что отражало личные интересы короля. Он любил читать труды историков — Ливия, Цезаря, Курция Руфа и Силия Италика (сохранилась переписка Матьяша с итальянским историком Помпонием Летом, которого он благодарит за пересылку труда Силия о Второй пунической войне). Хорошо разбираясь в философии и теологии, он мог на равных участвовать в дискуссиях при дворе. Также он был знаком с работами по военной науке и тактике, и заинтересован в астрономии и астрологии.

Города на севере королевства, в том числе и находящиеся на территории современной Словакии, стали центрами Возрождения, а Венгрия стала оказывать значительное культурное влияние на ряд соседних государств, вплоть до Великого княжества Литовского. В 1465 году Матьяш Корвин основал в Братиславе Академию Истрополитану — первый университет в Словакии. При Матьяше Хуньяди в 1488 году вышла «Chronica Hungarorum» Яноша Туроци, в которой венгры провозглашались потомками гуннов, а Корвин — «вторым Аттилой».

Последние годы

Во время празднования Вербного Воскресенья в Вене в 1490 году король Матьяш слёг и спустя два дня мучений умер 6 апреля. Отпевание прошло в венском соборе святого Стефана, а останки захоронены в базилике Секешфехервара 24 или 25 апреля 1490 года.

Так как браки короля не привели к рождению наследника, единственным оставшимся в живых потомком Матьяша стал его внебрачный сын Янош Корвин, родившийся в 1473 году от любовницы по имени Барбара. В свои последние годы Матьяш пытался добиться признания его своим законным наследником на престоле, но тщетно.

Значение правления

В историографии время правления Матьяша Корвина принято считать временем последнего возвышения независимого Венгерского королевства. В целом, Матьяш создал централизованное государство, однако в условиях агрессии Османской империи и высокой социальной напряжённости внутри Венгерского королевства оно не могло стабильно существовать длительное время.

Устное народное творчество сохранило о нём память как о «справедливом короле» — ходила даже поговорка «Умер Матьяш, и с ним умерла справедливость». В глазах современников Корвин заслужил славу «последнего рыцаря» средневековой Европы, подкреплённую его собственными пропагандистскими шагами, в частности, утверждением о происхождении венгерского короля от римских императоров из династии Юлиев-Клавдиев и Энея.

Ссылки

• [www.euratlas.com/big/big1500.htm Map of Europe in 1500.]

Предшественник: Ласло V

Король Венгрии 1458—1490

Преемник: Уласло II

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Матьяш I (король Венгрии)

Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.