Мате, Рудольф
Поделись знанием:
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
| Рудольф Мате | |
| Rudolph Maté | |
 | |
| Имя при рождении: |
Rudolf Mayer |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Краков, Австро-Венгрия (ныне – Польша) |
| Дата смерти: |
27 октября 1964 (66 лет) |
| Место смерти: | |
| Профессия: |
кинооператор</br>режиссёр |
| Награды: |
Номинации на Оскар (1941, 1942, 1943, 1944, 1945) |
Рудольф Мате (англ. Rudolph Maté; 21 января 1898 — 27 октября 1964), имя при рождении — Рудольф Мейер (Rudolf Mayer) — американский кинооператор и кинорежиссёр польского происхождения.
Содержание
Биография
Рудольф Мате родился в еврейской семье в Кракове (в то время Австро-Венгрия, теперь Польша), окончил Университет Будапешта.
Начал кинокарьеру в 1920 году как ассистент оператора в Венгрии, а затем в других странах Европы, сотрудничал с немецким режиссёром Карлом Фройндом. Работал оператором фильмов датского режиссёра Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» (1928) и «Вампир», обе картины отличало выдающееся визуальное решение. С середины 1930-х работал в Голливуде. Среди лучших операторских работ Мате в Голливуде — «Иностранный корреспондент» (1940), «Леди Гамильтон» (1941), «Быть или не быть» (1942), «Сахара» (1943), «Девушка с обложки» (1944), «Гильда» (1946).
С 1947 года начал работать как режиссёр. Его фильмография включает фантастический фильм «Когда миры столкнутся» (1951), классический нуар «Мёртв по прибытии» (1950) и пеплум «Триста спартанцев» (1962).
Умер в Голливуде в возрасте шестидесяти шести лет от инфаркта миокарда, похоронен на Кладбище Святого креста (Калвер-Сити) Калифорния.
Оценка критики
Кинокритик Майкл Уокер следующим образом оценил творчество Мате: «Карьера Рудольфа Мате в качестве главного оператора была выдающейся, он обеспечивал как крупных, так и малых режиссёров визуальным стилем и атмосферой, соответствующей их задачам. От достигаемого c помощью тяжелых линз рассеянного изображения в „Вампире“ (этот фильм, наверное, до сих пор является наиболее близким в передаче ощущения сновидения) к чётким черно-белым контрастам „Гильды“, диапазон его творчества был значителен, а качество работы постоянно очень высоким.
В качестве режиссёра его работа не была столь убедительной. Хотя некоторые его фильмы отличались авторским своеобразием и необычностью — фрейдистские видения и тяжелый психологизм — в фильме „Тёмное прошлое“, нуаровый мрак — в „Мёртв по прибытии“ и апокалипсис конца света в фильме „Когда сталкиваются миры“, большинство его фильмов отличает неровность по причине отсутствия сильной режиссёрской индивидуальности»[1].
Признание
За свою операторскую работу Мате пять раз был номинирован на Оскар: в 1941 году — за фильм «Иностранный корреспондент», в 1942 году — за фильм «Леди Гамильтон», в 1943 году — за фильм «Гордость янки», в 1944 году — за фильм «Сахара», в 1945 году — за фильм «Девушка с обложки»[2].
Фильмография
Как кинооператор
- 1920 — Альпийская трагедия / Alpentragödie
- 1922 — Parema — Das Wesen aus der Sternenwelt
- 1923 — Венецианский купец / Der Kaufmann von Venedig
- 1924 — Михаэль / Mikaël
- 1925 — Корсар Пиетро / Pietro der Korsar
- 1927 — Unter Ausschluß der Öffentlichkeit
- 1928 — Страсти Жанны д`Арк / La passion de Jeanne d’Arc
- 1930 — Мисс Европа / Prix de beauté (Miss Europe)
- 1931 — Господин полночи / Le monsieur de minuit
- 1932 — Вампир / Vampyr
- 1932 — Разве не мы все? / Aren’t We All?
- 1932 — Мсье Альберт / Monsieur Albert
- 1932 — Лили Кристин / Lily Christine
- 1932 — Оскорбление / Insult
- 1933 — Веселый монарх / The Merry Monarch
- 1933 — На улицах / Dans les rues
- 1933 — Приключения царя Павзолия / Les aventures du roi Pausole
- 1933 — Паприка / Paprika
- 1934 — Лилиом / Liliom
- 1934 — Последний миллиардер / Le dernier milliardaire
- 1935 — Ад Данте / Dante’s Inferno
- 1935 — Военно-морская жена / Navy Wife
- 1935 — Одетый вызывать дрожь / Dressed to Thrill
- 1935 — Метрополитен / Metropolitan
- 1935 — Профессиональный солдат / Professional Soldier
- 1936 — Секрет Чарли Чана / Charlie Chan’s Secret
- 1936 — Послание к Гарсиа / A Message to Garcia
- 1936 — Додсворт / Dodsworth
- 1936 — Наши отношения / Our Relations
- 1936 — Приди и владей / Come and Get It
- 1937 — Изгой / Outcast
- 1937 — Стелла Даллас / Stella Dallas
- 1938 — Приключения Марко Поло / The Adventures of Marco Polo
- 1938 — Блокада / Blockade
- 1938 — Youth Takes a Fling
- 1938 — Торговые ветра / Trade Winds
- 1939 — Любовный роман / Love Affair
- 1939 — Настоящая слава / The Real Glory
- 1940 — Моя любимая супруга / My Favorite Wife
- 1940 — Иностранный корреспондент / Foreign Correspondent
- 1940 — Семь грешников / Seven Sinners
- 1941 — Леди Гамильтон / That Hamilton Woman
- 1941 — Нью-орлеанская возлюбленная / The Flame of New Orleans
- 1941 — Всё началось с Евы / It Started with Eve
- 1942 — Быть или не быть / To Be or Not to Be
- 1942 — Гордость янки / The Pride of the Yankees
- 1943 — Меня накрыли / They Got Me Covered
- 1943 — Сахара / Sahara
- 1944 — Девушка с обложки / Cover Girl
- 1944 — Адрес неизвестен / Address Unknown
- 1945 — Сегодня вечером и каждый вечер / Tonight and Every Night
- 1945 — Более 21 / Over 21
- 1946 — Гильда / Gilda
- 1947 — С небес на землю / Down to Earth
- 1947 — От судьбы не уйдёшь / It Had to Be You
- 1947 — Леди из Шанхая / The Lady from Shanghai
Как режиссёр
- 1947 — От судьбы не уйдёшь / It Had to Be You
- 1948 — Темное прошлое / The Dark Past
- 1950 — Не надо грустных песен для меня / No Sad Songs for Me
- 1950 — Мертв по прибытии / D.O.A.
- 1950 — Станция Юнион / Union Station
- 1950 — Клеймёный / Branded
- 1951 — Принц, который был вором / The Prince Who Was a Thief
- 1951 — Когда сталкиваются миры / When Worlds Collide
- 1952 — Зелёная перчатка / The Green Glove
- 1952 — Паула / Paula
- 1952 — Сэлли и Святая Анна / Sally and Saint Anne
- 1953 — Игрок с Мисиссиппи / The Mississippi Gambler
- 1953 — Второй шанс / Second Chance
- 1953 — Запрещено / Forbidden
- 1954 — Осада на Красной реке / Siege at Red River
- 1954 — Черный щит Фолуорта / The Black Shield of Falworth
- 1955 — Жестокие люди / The Violent Men
- 1955 — Далекие горизонты / The Far Horizons
- 1955 — Годы в седле / The Rawhide Years
- 1956 — Чудо в дождь / Miracle in the Rain
- 1956 — Порт Африка / Port Afrique
- 1956 — Три жестоких человека / Three Violent People
- 1958 — Погребение в море / The Deep Six
- 1959 — Серенада большой любви / For the First Time
- 1960 — Варвары / The Barbarians
- 1962 — Алики, моя любовь / Aliki My Love
- 1962 — Семь морей до Кале / Il dominatore dei sette mari
- 1962 — 300 спартанцев / The 300 Spartans
Напишите отзыв о статье "Мате, Рудольф"
Примечания
Ссылки
- [www.allmovie.com/artist/rudolph-mat%C3%A9-p101673 Рудольф Мате] на сайте Allmovie
Отрывок, характеризующий Мате, Рудольф
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
