Бобан, Мате

Мате Бобан Mate Boban
Президент Хорватского содружества Герцег-Босны
март 1991 — 10 июля 1994
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Крешимир Зубак
Вероисповедание:	Католицизм
Рождение:	12 февраля 1940(1940-02-12) деревня Совичи близ Груде, Югославия
Смерть:	7 июля 1997(1997-07-07) (57 лет) Мостар, Босния и Герцеговина
Партия:	1) Союз коммунистов Югославии 2) Хорватское демократическое содружество
Образование:	Загребский университет
Профессия:	экономист

Мате Бобан (хорв. Mate Boban; 12 февраля 1940 — 7 июля 1997) — политический лидер боснийских хорватов, президент самопровозглашенного Хорватского содружества Герцег-Босны во время Боснийской войны.

Биография

Мате Бобан родился в деревне Совичи близ Груде в Югославии в 1940 году. Работал в издательстве в Имотски и на табачной фабрике в Загребе. В 1950-х годах вступил в Союз коммунистов Югославии. После восстановления в Югославии многопартийной системы Бобан вступает в правый Хорватский демократический союз. Вскоре Мате Бобан становится лидером партии в Боснии и Герцеговине.

После начала гражданской войны в Югославии 12 ноября 1991 года на заседании в Травнике Мате Бобан и Дарио Кордич сформулировали идею о «вековой мечте хорватов — общем хорватском государстве». 18 ноября 1991 года было провозглашено создание хорватского содружества на территории Боснии и Герцеговины. Хорватское содружество Герцег-Босна должно было стать отдельной политической, культурной, экономической и территориальной единицей на территории Боснии и Герцеговины.

После этого было достигнуто договоренность между хорватскими и сербскими властями о разделе Боснии и Герцеговины. Таким образом Республика Сербская должна была войти в состав СРЮ, а Герцег-Босна объединиться с Хорватией. В мае 1992 года Мате Бобан как лидер боснийских хорватов ведёт переговоры в Граце с лидером боснийских сербов Радованом Караджичем и заключает соглашение о прекращении конфликта между сербскими и хорватскими силами, дабы сосредоточиться на взятии территорий, контролируемых боснийцами. Во время этих переговоров Бобан заявил: «Сербы наши братья во Христе, а мусульмане несколько сотен лет насиловали наших матерей и сестёр».

После этого начинается кровопролитный конфликт между хорватами и боснийцами. Ожесточённые боевые действия между хорватами и боснийцами развернулись в центральной и южной Боснии. Боевые действия сопровождались преступлениями против гражданского населения и этническими чистками. Это приводит к тупиковой ситуации и давлению на хорватскую сторону со стороны Запада. После этого хорваты и боснийцы были вынуждены подписать мирное соглашение.

Бобан отличался жесткостью в борьбе с внешними и внутренними врагами. По его приказу был уничтожен его главный политический соперник Блаж Кралевич лидер Хорватских оборонительных сил. После окончания войны под давлением правительства США и папы римского Иоанна Павла II Мате Бобан ушёл из политики. 4 июля 1997 года Бобан перенес инсульт, а через 3 дня скончался в одной из больниц Мостара. Похороны Бобана прошли без участия иностранных гостей, однако явились важным событием для хорватской общины Боснии, правых политических сил Хорватии и его соратников (Гойко Шушак и другие).

Память

Мате Бобан был связан родственными узами с Рафаэлем Бобаном — хорватским полковником времён Второй мировой войны, командиром так называемого «Чёрного легиона» (хорв. «Crna legija») усташей. Улица в центре Груде названа в честь Бобана, также на этой улице установлена мемориальная доска. Улицы названные в честь Мате Бобана есть в каждом крупном городе Боснии и Герцеговины, где большинство населения составляют хорваты. Улицы Мате Бобана имеются в Купресе, Чаплине, Ливно и Посушье.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Мате Бобан

Отрывок, характеризующий Бобан, Мате

Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.