Железняков, Анатолий Григорьевич

Матрос Железня́к
Дата рождения	20 апреля (2 мая) 1895(1895-05-02)
Место рождения	село Федоскино, Московская губерния
Дата смерти	26 июля 1919(1919-07-26) (24 года)
Место смерти	Верховцево, Екатеринославская губерния

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Железняк и Железняков

Анато́лий Григо́рьевич Железняко́в, более известный как Матро́с Железня́к (20 апреля (2 мая) 1895, село Федоскино, Московская губерния — 26 июля 1919, Верховцево, Екатеринославская губерния) — балтийский матрос, анархист, участник революции 1917 года в России, командир 1-й советской конной батареи, а также командир бригады бронепоездов во время Гражданской войны в России.

Биография

Родился в мещанской семье в селе Федоскино Московской губернии. Поступил в Лефортовское военно-фельдшерское училище, но вскоре его бросил. Служил кочегаром в торговом флоте, работал слесарем на оборонном заводе Г. Листа. В октябре 1915 его призвали на службу во 2-й Балтийский флотский экипаж. В июне 1916 он дезертировал и вплоть до Февральской революции ходил на торговых судах по Чёрному морю, укрываясь под вымышленной фамилией.

Участие в Революции 1917 года в России и в Гражданской войне

После амнистии дезертирам царского времени Анатолий вернулся на военный флот и оказался в Кронштадте. Будучи к этому времени убеждённым анархистом, Железняков не признавал Временного правительства. В июне 1917, защищая занятый анархистами особняк Дурново, бросал бомбы в казаков. Был приговорён к 14 годам каторжных работ, но вскоре бежал. Был избран в Центробалт — революционный орган моряков Балтийского флота.

В декабре 1917 года А. Г. Железняков стал командиром революционного отряда матросов, уже участвовавшего к тому моменту в установлении советской власти в Петрограде, Москве, Харькове, в боях с ударниками под Белгородом, разместившегося после возвращения в Петроград во 2-м Балтийском флотском экипаже. Матросы отряда, отличавшиеся левацким радикализмом и анархизмом, являлись инициаторами и сторонниками проведения жёстких мер в борьбе с врагами советской власти и обыкновенной уголовщины. В частности, организаторы убийства Шингарёва и Кокошкина матросы Я. И. Матвеев и О. Крейс входили в отряд Железнякова.

Отряд, как одно из самых преданных большевикам воинских формирований, был использован при разгоне демонстраций в поддержку Всероссийского учредительного собрания и направлен в караул Таврического дворца, где Учредительное собрание проводилось. А. Г. Железняков был назначен начальником караула. Вошёл в историю фразой «Караул устал» при роспуске Учредительного собрания.

Впоследствии матросы отряда А. Г. Железнякова настолько «прославились» своим «идейным анархизмом» в Петрограде, а разложение отряда «…скоро пошло дальше», что, по воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича, в дни дискуссии о заключении Брестского мира, «беспробудное пьянство, ограбление прохожих, кражи в городе вновь обратили на них наше внимание», и в один из вечеров отряд латышских стрелков разоружил отряд А. Г. Железнякова, сам он выехал на Юг, на революционную работу на Румынском фронте.

В конце июня — начале июля 1918 года в распоряжение Киквидзе прибыл бывший начальник Бирзульского укрепрайона под Одессой Анатолий Железняков во главе отряда моряков с двумя броневиками — «Тигр» и «Лейтенант Шмидт». Киквидзе сделал Железняка командиром 1-го стрелкового полка, а комиссаром к нему был назначен одесский эсер-максималист и поэт-футурист Борис Черкунов.

Во время восстания левых эсеров в Москве в июле 1918 Железняков выразил им сочувствие и выступил за уничтожение Совнаркома как органа власти. Затем у него начался конфликт с Подвойским (по вопросу о снабжении полка), который закончился тем, что Подвойский приказал арестовать Железнякова. Благодаря Киквидзе ареста матрос Железняк избежал, но в его полку началось брожение, и солдаты разбежались. Вскоре Железняков был обвинён в крушении поезда Подвойского и объявлен вне закона. Он бежал из-под расстрела и с помощью левых эсеров скрылся в Тамбове. Но в октябре 1918 года попал под амнистию, был назначен командиром 1-й советской конной батареи и сотрудником культурно-просветительского отдела в Елани. В ноябре 1918 года под фамилией Викторс Железняков был направлен на подпольную работу в Одессу. Там действовал совместно с боевой дружиной Котовского, с которым тесно сблизился. В это время «матрос Железняк» участвовал в налётах на банки и грабежах. После занятия Одессы Красной Армией 6 апреля 1919 Железняков был избран председателем профсоюза моряков торгового флота. Но гражданская война не утихала, и через месяц он получил назначение на должность командира бригады бронепоездов. В мае — июне принимал участие в борьбе с восстанием атамана Григорьева, в июле получил назначение на деникинский фронт.

Гибель и похороны

25 июля 1919 года в бою с войсками Шкуро управляемый А. Г. Железняковым бронепоезд попал в засаду. В самый последний момент боя, когда бронепоезд, давая задний ход, уже вырвался из засады, А. Г. Железняков был ранен в область грудной клетки «шальной» пулей. Рана оказалась смертельной и 26 июля 1919 года он скончался, не приходя в сознание. 3 августа 1919 года тело Железняка было предано земле на Ваганьковском кладбище в Москве, рядом с могилой Киквидзе. Его похоронили со всеми воинскими почестями.

Память

Памятники матросу Железняку:

• на родине, в селе Федоскино Дмитровского района Московской области
• в Долгопрудном (ранее стоял на Дмитровском шоссе, у поворота на Долгопрудный, после 1993 перенесли в Парк Отдыха [info.dolgopa.org/album/04_04.htm])
• в Ногинске (скульптор Ф. П. Кузнецов). Советская пресса отмечала, что образ участника революции «создан почти с фотографической точностью», а автор отзывался об этом памятнике как о самой лучшей своей работе.
• в Кронштадте
• В Челябинске
• в Верховцево, у железнодорожного вокзала станции, где он был ранен местными жителями
• в г. Пятихатки Днепропетровской области, Украина.

Имя А. Железнякова носят:

• Бульвар Матроса Железняка — в Москве,
• Улица Железнякова — в Липецке,
• Улица Железнякова — в Белгороде,
• Улица Железнякова — улица в Донецке, Украина,
• Улица Железнякова — улица в городе Запорожье, Украина,
• Улица Железнякова — в Измаиле, Украина,
• Улица Железнякова — улица в Николаеве Николаевской области, Украина,
• Улица Железнякова — в Севастополе,
• Улица Железнякова — улица в Харькове, Украина,
• Улица Железнякова — в Долгопрудном Московской области,
• Улица Железнякова — в Пятихатках (бывшая Садовая) Днепропетровской области, Украина,
• Улица Железнякова — в Хабаровске,
• Улица М.Железняка - в пгт Ногинск-9 (Дуброво) Московской области
• Улица Матроса Железняка — в р.п. Елань Волгоградской обл,
• Улица Матроса Железняка — в Санкт-Петербурге,
• Улица Матроса Железняка — в Сумах, Украина,
• Улица Матроса Железняка — в Херсоне, Украина,
• Улица Партизана Железняка — в Калининграде,
• Улица Партизана Железняка — в Красноярске.
• Улица Железнякова — улица в Мелитополе, Украина.

Именем Железнякова были названы также средняя школа № 2 в г. Верховцево, Украина, железнодорожная станция Железняково Приднепровской железной дороги, теплоход «Анатолий Железняков» — порт приписки Херсон, бронепоезд, эскадренный миноносец, речной артиллерийский корабль, крейсер и тральщик.

Железняк в культуре

• Матрос Железняк упоминается известной в своё время советской песне «Партизан Железняк» (1936; музыка: Матвей Блантер, слова: Михаил Голодный):

В степи под Херсоном — высокие травы, В степи под Херсоном — курган. Лежит под курганом, заросшим бурьяном, Матрос Железняк, партизан.

В народе героя песни стали ассоциировать с реальным Анатолием Железняковым, несмотря на то, что последний погиб не в партизанском отряде, не под Херсоном, похоронен в Москве и со своими единомышленниками-махновцами воевать не мог по идейным соображениям. Изначально Железняк из песни был вымышленным персонажем, близость фамилии чисто случайная. О судьбе Анатолия Железнякова Михаил Голодный просто не знал

• Разгону Учредительного собрания посвящено стихотворение советского поэта А. Прокофьева «Слово о матросе Железнякове» (1930).
• Матрос Железняк — персонаж романа Андрея Валентинова «Капитан Филибер» (2007).
• «Матрос Железняк», фильм (1985), режиссёр — В. Дудин, в роли Железнякова — А. Котенёв.
• В эпизоде фильма «Выборгская сторона» (1938) матрос Железняк (в роли — Борис Блинов) закрывает Учредительное собрание фразой Караул устал.
• Долгое время образ мужчины, увешанного пулемётными лентами крест-накрест, стойко ассоциировался с матросом Железняком (см. иллюстрации [www.androsov.com/lj/zheleznyak_1280x1024.jpg]).
• Многие элементы «мифологии Железняка» получили литературную обработку в повести Бориса Лавренёва «Ветер» (1924).
• В книге «Хозяин земли русской» (Алексей Махров, Борис Орлов) присутствует бронепоезд «Железнякъ»
• В 4-серийном худ.фильме о создании ВЧК — «20 декабря» (1980 год, реж. Григорий Никулин (старший)). Его роль исполнил Юрий Каморный
• Группа «Ужимки мёртвой креветки» посвятила ему песню «Железняк»

Ссылки

• [samlib.ru/editors/w/werjuzhskij_n_a/haiyuan-1.shtml Верюжский Николай Александрович. «Кто здесь временные? — Слазь…»] Биография Железнякова.

• [militera.lib.ru/bio/amurski/index.html Амурский И. Е. Матрос Железняков]
• [www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=50&tek=5370&issue=152 Пасынки революции Неизвестные подробности о судьбе матроса Железняка]
• [info.dolgopa.org/album/07_02.htm фотография матроса Железняка в энциклопедии Долгопрудного]
• [www.sovmusic.ru/text.php?fname=zheleznk Песня «Партизан Железняк»] (М. Блантер — М. Голодный) исполнялась Утёсовым.
• [spb-anarchists.anho.org/zheleznyak.htm Смертельно уставший караул]
• [design.flot.com/history/interesting/zheleznyakov1.htm?print=Y К 90-летию со дня гибели героя Гражданской войны Железнякова Анатолия Григорьевича. Часть I]
• Бонч-Бруевич, Владимир Дмитриевич. [www.rulife.ru/mode/article/362/ Страшное в революции. Матросы и правосознание]

Отрывок, характеризующий Железняков, Анатолий Григорьевич

– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?