Маттерхорн

МаттерхорнМаттерхорн

</tt> </tt> </tt>

Маттерхорн нем. Matterhorn, итал. Monte Cervino, фр. Mont Cervin
Вид на Маттерхорн со стороны озера Риффельзе
45°58′35″ с. ш. 7°39′31″ в. д.45.97639° с. ш. 7.65861° в. д. / 45.97639; 7.65861
Страны	Швейцария Швейцария Италия Италия
Регионы	Вале, Валле-д’Аоста
Горная система	Западные Альпы
Хребет или массив	Пеннинские Альпы
Высота вершины	4478 м
Относительная высота	1027 м
Первое восхождение	14 июля 1865 года, Эдуард Уимпер, Фрэнсис Дуглас, Мишель Кро, Дуглас Роберт Хэдоу, Чарльз Хадсон, Петер Таугвальдер-старший (отец), Петер Таугвальдер-младший (сын)
Маттерхорн
Маттерхорн

Ма́ттерхорн (нем. Matterhorn, итал. Monte Cervino, фр. Mont Cervin) — вершина в Пеннинских Альпах, на границе Швейцарии, кантон Вале, и Италии, провинция Валле-д’Аоста. Высота вершины составляет 4478 метров над уровнем моря. Маттерхорн расположен между швейцарским горным курортом Церматт и итальянским Брёй-Червиния.

Маттерхорн стал одной из последних покорённых горных вершин Альп в силу высокой технической сложности восхождения, а также страха, внушаемого вершиной альпинистам. До 1865 года различными группами альпинистов было предпринято более 10 попыток покорить Маттерхорн, преимущественно с итальянской стороны. Первое успешное восхождение на Маттерхорн состоялось 14 июля 1865 года. Его совершила группа Эдуарда Уимпера, в которую входили также лорд Фрэнсис Дуглас, Дуглас Роберт Хэдоу, Чарльз Хадсон, Мишель Кро, Петер Таугвальдер-старший (отец) и Петер Таугвальдер-младший (сын). Группа сумела подняться на вершину со стороны Швейцарии по гребню Хёрнли. Четверо членов группы (Кро, Хэдоу, Хадсон и Дуглас) погибли при спуске в результате обрыва верёвки. Три дня спустя, 17 июля 1865 года, Жан-Антуан Каррель и Жан-Батист Бик сумели покорить вершину Маттерхорн с итальянской стороны по гребню Лион.

Физико-географическая характеристика

Рельеф и окружающая местность

Вершина Маттерхорн расположена в Пеннинских Альпах на границе Швейцарии, кантон Вале, и Италии, провинция Валле-д’Аоста. Со стороны Швейцарии ближайшим населённым пунктом к вершине является популярный горный курорт Церматт, расположенный у подножия северной стены вершины. Со стороны Италии у южной стены расположен итальянский горный курорт Брёй-Червиния. Оба курорта соединены между собой перевалом Теодул (Theodul Pass) высотой 3295 метров над уровнем моря, который расположен у восточной стороны вершины. Перевал Теодул является наиболее лёгким путём между Церматтом и Брёй-Червиния. Ещё в античные времена (с I века до нашей эры по V век нашей эры) перевал использовался как торговый и транспортный путь между Римской империей и романизированными кельтами. Седловина перевала с северной стороны покрыта ледником Теодул (Theodul Glacier). Перевал Фурггйох (Furggjoch) у западной стороны вершины не используется как перевал, несмотря на то, что он ниже (3271 метр над уровнем моря).

Стены Маттерхорна крутые, и по этой причине на них мало снега и льда. Снег, выпадающий на склоны Маттерхорна, регулярно обрушивается лавинами и скапливается у подножий стен в верхних частях ледников, которые стекают с вершины со всех сторон. Наиболее крупными ледниками Маттерхорна являются ледник Тифматтенглетчер (Tiefmattengletscher) у основания западной стены, являющийся частью ледника Цмутт (Zmutt), и ледник Маттерхорн у подножия северной стены. Менее крупные ледники расположены у подножий южной (нижний ледник Маттерхорна — итал. Ghiacciaio Inferiore del Cervino, фр. Glacier inférieur du Cervin) и восточной стен (безымянный ледник).

Вершина Маттерхорн расположена на водоразделе, который разделяет водосборные бассейны рек Рона с севера (через реки Цмуттбах с северного и западного склонов вершины и Горнера с восточного, которые питают реку Фурггбах, которая, в свою очередь, впадает в приток Роны реку Виспа) и По с юга (через реку Торренте Червино с южного склона, впадающую в По через реки Мармор и Дора-Бальтеа).

Высота

Маттерхорн имеет 2 отдельные вершины, расположенные на 90-метровом гребне на стыке северной и южной стен. Высочайшая точка Маттерхорна расположена на востоке гребня и носит название Швейцарская вершина (Swiss summit). Её высота составляет 4477,5 метров над уровнем моря. На западе гребня расположена Итальянская вершина (Italian summit) высотой 4476,4 метров над уровнем моря. Вершины получили свои названия по именам стран, с которых на них были совершены первые восхождения, а не по территориальному признаку. Обе они расположены на границе Швейцарии и Италии, что было зафиксировано совместной конвенцией обеих стран 24 июля 1941 года.

Первое задокументированное измерение высоты Маттерхорна совершил Орас Бенедикт де Соссюр 13 августа 1792 года с ледника Теодул, используя цепь длиной 50 футов и секстант. Полученная им высота вершины составила 4501,7 метр над уровнем моря. В 1868 году итальянский инженер Феличе Джордано получил значение высоты вершины в 4505 метров с помощью ртутного барометра, который он принёс с собой при восхождении на вершину. На карте Дюфура, вышедшей вслед за итальянскими исследованиями, Швейцарская вершина имела высоту 4482 метра. В 1920-х годах высота вершины была измерена с точностью до полуметра и составила 4477,5 метра над уровнем моря. В частности, в официальном списке вершин-четырёхтысячников Альп, изданном Международным союзом альпинистских ассоциаций (UIAA) в 1994 году, фигурирует именно эта высота. В 1999 году итальянский профессор геологии Джорджио Поретти измерил высоту вершины с точностью до сантиметра с использованием технологий GPS. Результат составил 4477,54 метров.

Относительная высота вершины составляет 1027 метров. Родительской горой по отношению к Маттерхорну считается Вайсхорн (высочайшая вершина западной части долины Маттерталь). Вершины Маттерхорн и Вайсхорн соединены гребнем с его нижней точкой высотой 3451 метр над уровнем моря на седловине перевала Коль-Дюран (Col Durand) между вершинами Пуэнт-де-Циналь (Pointe de Zinal) и Мон-Дюран (Mont Durand). Ближайшей вершиной, превосходящей Маттерхорн по высоте, является Лискамм Западный (4479 метров над уровнем моря). Она расположена в 14 километрах на юго-восток от Маттерхорна.

Вершина Маттерхорн была включена в список альпийских четырёхтысячников, впервые опубликованный австрийским альпинистом Карлом Блодигом в 1923 году и содержавший 59 вершин. В 1994 году UIAA включил вершину Маттерхорн в основной список четырёхтысячников Альп (всего в список попало 82 вершины). Согласно списку Блодига, вершина Маттерхорн десятая в списке по абсолютной высоте, в списке UIAA Маттерхорн находится на двенадцатой позиции.

Стены и гребни

Маттерхорн имеет пирамидальную форму с четырьмя гранями, ориентированными по частям света. Три из четырёх граней (северная, восточная и западная) расположены на стороне Швейцарии в долине Маттерталь, а южная сторона расположена на итальянской стороне в коммуне Вальтурнанш региона Валле-д’Аоста. Северная стена вершины повёрнута к вершине Обер-Габельхорн, расположенной в 7 километрах от Маттерхорна и отделённой от неё ледником Цмютт и долиной. У подножия северной стены вершины на высоте 1608 метров над уровнем моря расположен горный курорт Церматт. Восточная стена вершины спускается к перевалу Теодул, отделяющем её от ледника Горнер между горным хребтом Горнеграт и вершиной пик Дюфур (в 10 и 17 километрах соответственно). Западная стена Маттерхорна обращена к верхней части ледника Цмютт между вершинами Дан-д'Эран и Дан-Бланш, расположенными в 4 и 7 километрах соответственно. У подножия южной стороны вершины расположен итальянский горный курорт Брёй-Червиния. Маттерхорн не является четырёхгранной пирамидой идеальной формы, так как северная и южная стены вершины шире, чем восточная и западная. В верхней части вершины северная и южная стены образуют гребень длиной около 90 метров, который соединяет между собой восточную и западную стены. Все стены Маттерхорна крутые, с практически вертикальными участками ближе к вершине.

Северная стена	Восточная стена	Южная стена	Западная стена

Все гребни Маттерхорна имеют собственные названия.
Северо-западный гребень называется Цмуттграт, или Цмутт (нем. Zmuttgrat). Длина гребня составляет около 3 километров. В основной части гребень не сильно крутой, максимальный уклон составляет примерно 37°. В верхней части гребень становится практически вертикальным, что делает восхождение напрямую по нему очень сложным. Перед крутым участком на гребне существует , называемый «Галереей Карреля», который уводит на западную стену. До 2001 года в нижней части гребня существовал приют «Лонца», который был уничтожен лавиной. Юго-западный гребень носит название Лион (нем. Löwengrat). Гребень крутой на всём протяжении. В верхней части гребня расположена второстепенная вершина Пик Тиндаль. От пика часть пути идёт практически по горизонтальной поверхности, но затем дорога уходит в вертикальный склон. Юго-восточный гребень называется Фургген (Furggen). Длина гребня около 1,7 километра, средняя крутизна склона составляет 43,5°. Верхняя часть гребня практически вертикальная. Северо-восточный гребень называется Хёрнли (Hörnligrat). Нижняя часть гребня достаточно пологая и удобная для ходьбы. Далее склон становится более крутым, но на гребне существуют естественные ступени.

История Маттерхорна

Происхождение названия

Название Маттерхорн произошло от немецких слов matte (луг, пастбище), которое символизирует большую, заросшую травой долину у подножия вершины в ущелье Горнер (в долине расположен горный курорт Церматт), и horn (пик). Впервые такое название возникло в 1682 году. С 1740 года в немецком языке вершина упоминается только под именем Маттерхорн.

Французское название, по наиболее общепринятому мнению, произошло от латинского Mons Silvius, или Mons Silvanus (от лат. mons — перевал, что могло относиться к перевалу Теодул, проходимому ещё древними римлянами (позднее это слово стали переводить как гора), silvanus — лесной). По одной из ранних версий, описанной в XVI веке, первоначальное название вершины Mons Silvius могло произойти от имени римского претора Сервия Сульпиция Гальбы, который пересёк перевал Теодул по приказу Цезаря. Позднее это название трансформировалось в Mons Servinus, и окончательно превратилось в Cervin во французском языке. Изменение первой буквы s на c приписывают Орасу Бенедикту де Соссюру. Итальянское название Cervino произошло от французского.

По другой теории, название произошло от Сервен (Cervin) — персонажа романа Гаргантюа и Пантагрюэль, который сопровождал великана Гаргантюа в Швейцарии. Согласно роману, Гаргантюа наступил на гору, оставив от неё только пирамидальную верхушку, которая впоследствии получила имя его спутника.

Также известно название вершины как Horu, или ds Horu в валлисском диалекте, которое используется местными жителями.

На русский язык название вершины традиционно передаётся как Маттерхорн. В «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» вершина упоминается под именем Маттергорн.

Изучение Маттерхорна в XVI — первой половине XIX веков

Первое упоминание о Маттерхорне появилось в работе одного из самых первых исследователей Альп, швейцарского топографа и историка Эгидия Чуди, в его работе De Prisca ac Vera Alpina Raethi, опубликованной в Базеле в 1538 году. Будучи студентом, он прошёл через перевал Теодул в своём путешествии по Альпам. Однако в его работе не было уделено особого внимания к вершине как таковой, преимущественно он описал весь регион в целом.

После публикации Эгидия, Маттерхорн оставался неизученным на протяжении более чем двух столетий, до тех пор, пока швейцарский геолог Орас Бенедикт де Соссюр не обратил внимание на вершину во время своего путешествия из Аяса в Брёй-Червиния. Соссюр был впечатлён особой формой вершины в виде пирамиды и её крутыми склонами и сделал вывод, что восхождение на вершину невозможно. Во время второго путешествия к Маттерхорну в августе 1792 года, он прибыл в Вальтурнанш, откуда отправился на перевал Теодул. На перевале он провёл 3 дня, изучая структуру поверхности Маттерхорна. Дополнительно, он сделал первую попытку измерения высоты вершины, получив значение 4501,7 метр над уровнем моря, а также собрал некоторые образцы горных пород, растений и насекомых. В эти дни ему также удалось совершить восхождение на вершину Кляйн-Маттерхорн высотой 3883 метра.

Маттерхорн был упомянут в путеводителе по Швейцарии «Anleitung, auf die nützlichste und genussvollste Art in der Schweitz zu reisen» немецкого географа и геолога Иоганна Готфрида Эбеля, изданного в Цюрихе в 1793 году и переведённого на английский язык в 1818 году. В книге Эбель описал долину Церматта как потенциально интересную для туристов, а вершину Маттерхорн он назвал одним из наиболее великолепных и прекрасных мест в Альпах. Также в путеводителе приводится три разных варианта названия вершины: Silvius, Matterhorn и Mont Cervin.

В первой половине XIX века регион Церматта и Брёй-Червиния был неоднократно посещён различными европейскими исследователями и путешественниками, многие из которых прошли через перевал Теодул. Исследователи описывали регион в своих трудах, проводили научные исследования в части минералогии, ботаники и геологии региона, рисовали картины и карты, собирали истории местных жителей. С 1835 по 1855 года Кристиан Мориц Энгелхардт, посетивший регион Маттерхорна более 10 раз, написал две книги с описанием региона, нарисовал несколько панорам и карт и составил подробное описание минерального и ботанического состава окружающей Маттерхорн местности. В середине XIX века, Гюстав Штудер совместно с профессором Ульрихом описал и картографирофал топографические особенности вершин Церматта, включая Маттерхорн. В это же время, известный английский художник и писатель Джон Рёскин нарисовал серию картин Маттерхорна, которые произвели сильное впечатление на образованную элиту Англии и повысили интерес к вершине.

До первых попыток восхождения на вершину, многими исследователями и путешественниками Маттерхорн признавался неприступным. Альпинисты, прибывавшие в Церматт, пытались покорить другие вершины, окружающие долину, обходя Маттерхорн своим вниманием. Даже в 1863 году, после ряда серьёзных попыток восхождений на Маттерхорн, в предисловии к первому выпуску «Альпийского журнала» в Лондоне в 1863 году, редактор Херефорд Брук Джордж написал, что «в то время, когда все объекты, представляющие интерес в Швейцарии, будут покорены, Маттерхорн всё ещё будет оставаться непокорённым и, очевидно, непобедимым».

История восхождений

Первые попытки

Первые серьёзные попытки восхождений на Маттерхорн были предприняты в 1857 году. В 1857—1859 годах было совершено несколько попыток, в основном с итальянской стороны, по гребню Лион, но ни одна из них не увенчалась успехом. Несмотря на то, что визуально гребень Лион кажется проще, восхождение по нему технически сложней. Наибольшего успеха в этот период добилась экспедиция в составе Жан-Антуана, Жан-Жака и Виктора Каррелей, Габриеля Макинья и Аме Горре, которая поднялась до высоты 3850 метров с итальянской стороны (это место впоследствии было названо Чимни (англ. Chimney)).

В июле 1860 года трое братьев из Ливерпуля, Альфред, Чарльз и Сэндбах Паркеры, предприняли попытку восхождения из Церматта по восточной стене вдоль северо-восточного гребня Хёрнли без проводников. Им удалось достичь высоты 3500 метров, но облачность и сильный ветер вынудили их вернуться обратно.

В августе 1860 года Ван Хокинс с Джоном Тиндалем в сопровождении проводников Жан-Жака Карреля и Иогана Йозефа Беннена попытались подняться на вершину по юго-западному гребню Лион. Перед этим, в 1859 году, Хокинс совместно с Бенненом исследовали гору, и пришли к выводу, что этот гребень ведёт на вершину. В верхней части их маршрут повторял путь первых восхождений 1857—1859 годов. Группе Хокинса удалось подняться на 110 метров выше, до «Great Tower» на высоте 3960 метров (при этом Беннен и Тиндаль продолжили путь, и остановились на отметке 3980 метров).

В июле 1861 года братья Паркеры предприняли вторую попытку восхождения по тому же маршруту, что и год назад, но смогли подняться выше своего предыдущего достижения всего на 60 метров. После этой экспедиции, они признали, что могли бы зайти выше, но сложность дальнейшего пути, согласно их наблюдениям, только увеличивалась. Других попыток восхождения на Маттерхорн они более не предпринимали.

29—30 августа 1861 года первую попытку восхождения на Маттерхорн предпринял Эдуард Уимпер. Предварительно изучив гору, Уимпер сделал вывод, что за один день совершить восхождение невозможно. В первый день он решил заночевать как можно выше и продолжить путь на следующее утро. 28 августа Уимпер с проводником встретились с Жан-Антуаном и Жан-Жаком Каррелями, которые уже предпринимали несколько попыток восхождения на Маттерхорн. Обе группы заночевали у подножия горы. На следующий день Каррели выступили первыми, решив не дожидаться Уимпера и его проводника. Им удалось достичь высоты 4030 метров (Крет-дю-Кок, фр. Crête du Coq), что было лучшим результатом на тот период. Уимпер и его проводник последовали по тому же пути. Остановившись на ночевку на леднике на перевале Коль-дю-Лион на высоте 3660 метров, они продолжили путь на следующее утро, но сумели подняться только места Чимни на высоте 3850 метров, повторив тем самым достижение первых альпинистов. Не сумев значительно продвинуться дальше, они решили вернуться, и к полудню 30 августа уже спустились в Брёй-Червиния. Это была последняя попытка восхождения в 1861 году.

В январе 1862 года английский альпинист из Лидса Томас Стюарт Кеннеди с проводниками Петером Перреном и Петером Таугвальдером-старшим предпринял первую попытку зимнего восхождения. Он предположил, что зимой восхождение может быть проще. Группа начала восхождение на вершину по северному склону вдоль гребня Хёрнли, по тому же маршруту, по которому в 1860 и 1861 году пытались пройти братья Паркеры. Однако погодные условия на склоне оказались гораздо суровей, чем летом, и, дойдя до высоты 3350 метров, они вернулись обратно.

В июле 1862 года Эдуард Уимпер вернулся в Брёй-Червиния, чтобы продолжить попытки покорить вершину. За месяц он предпринял 5 попыток восхождения, но ни одна из них не закончилась покорением вершины. Как и в 1861 году, все его восхождения длились по 2 дня.

Первая попытка была предпринята им 6 июля 1862 года совместно с Реджинальдом Макдональдом и проводниками Иоганном цюм Таугвальдом, Иоганном Кронигом и Люком Мейне по тому же маршруту, который Уимпер пробовал в прошлом году. Осложнённый тяжёлыми погодными условиями (сильный ветер и метель) и сильно обледеневшими скалами, их путь оказался сложней, чем в августе 1861. Во время подъёма Крониг поскользнулся и едва не сорвался вниз на скалы. Тем не менее, группе удалось дойти до места прошлогодней стоянки Уимпера, где они решили остановиться на ночь. Ночёвка была тяжелой, несмотря на то, что всю зиму Уимпер потратил на разработку новой палатки. На следующее утро Таугвальд и Крониг заявили, что дальше они не пойдут. Группа возвратилась в Брёй-Червиния после полудня 7 июля. Уимпер впоследствии назвал эту попытку «полным провалом».

9 июля Уимпер и Реджинальд, сопровождаемые проводниками Жан-Антуаном Каррелем и Пессьоном, предприняли вторую попытку восхождения. Так как погодные условия были лучше, им удалось устроить ночёвку выше, в 30 метрах ниже Чимни (на высоте около 3820 метров). На следующее утро, после того, как они поднялись немного выше, до 3960 метров, Пессьону стало плохо, и после недолгого ожидания, группа возвратилась в Брёй-Червиния. После этого Уимпер предпринял ещё три попытки восхождения: 18—19 июля (в одиночку), 23—24 июля (с Ж.-А. Каррелем, Ц. Каррелем и Л. Мейне), и 25—26 июля (с Л. Мейне). Все они закончились неудачно. Тем не менее, во время последней попытки, Уимперу удалось достичь высоты 4100 метров (Крават, фр. Cravate), до которой ещё никто не доходил.

27—28 июля группа профессора Джона Тиндаля (в которую также входили проводники Беннен, Уолтер, Ж.-А. Каррель, Ц. Каррель, и другие) сумела достичь промежуточной вершины Маттерхорна высотой 4241 метр, которая потом получила название Пик Тиндаль. Однако, когда они продолжили свой дальнейший путь, то были остановлены глубокой расщелиной. Не сумев её преодолеть, они были вынуждены вернуться обратно. Тем не менее, им удалось достичь высоты 4258 метров, что стало лучшей высотой из всех неудавшихся первых попыток восхождения. Рекорд Уимпера продержался всего 2 дня.

В 1863 году Уимпер вернулся в Брёй-Червиния, чтобы в очередной раз попытаться подняться на вершину. 10 августа 1863 года, в сопровождении Ж.-А. Карреля, Ц. Карреля, Л. Мейне и двух носильщиков, они попытались пройти по тому же самому маршруту, по которому Уимпер пробовал подняться в предыдущие 6 попыток. Дойдя до перевала Коль-дю-Лион, они обнаружили, что скалы покрыты льдом, так как в предыдущие дни на горе была плохая погода. Тем не менее, они продолжили восхождение. Когда они достигли подножия «Great Tower», погода внезапно начала портиться: температура воздуха резко снизилась, возник сильный туман, начался снегопад. Они были вынуждены остановиться и установить палатку. Не имея возможности как продолжить путь, так и вернуться из-за плохой погоды, они были вынуждены провести около 26 часов в палатке. На следующий день они продолжили путь вверх, но смогли дойти только Крет-дю-Кок на высоте 4050 метров. В Брёй-Червиния они возвратились после полудня.

После этой экспедиции Уимпер на 2 года оставил попытки покорить Маттерхорн. В июне 1865 года он вновь прибыл в Брёй-Червиния, чтобы попытаться подняться на вершину не по гребню, а по южной стене. Рано утром 21 июня 1865 года Уимпер и проводники Мишель Кро, Кристиан Альмер, Франц Диенер и Люк Мейне начали подъём. Спустя несколько часов, рядом с ними произошло несколько камнепадов. Никто из группы не пострадал, однако было принято решение вернуться обратно. Это была восьмая неудачная попытка Уимпера восхождения на Маттерхорн.

Первое восхождение на Маттерхорн

После последней неудачи, Уимпер вместе со своими проводниками несколько недель провёл в попытках покорения других альпийских вершин. 7 июля 1865 года он вновь прибыл в Брёй-Червиния, чтобы в очередной раз попытаться взойти на вершину, но в этот раз уже со стороны Церматта. В Брёй-Червиния он попытался убедить Жан-Антуана Карреля попробовать новый путь. Каррель не хотел оставлять попытки взойти на вершину по старому маршруту, но согласился сопровождать Уимпера на том условии, что, если попытка восхождения по новому маршруту не увенчается успехом, то они вернутся вместе к старому. Они договорились выступить из Брёй-Червиния в Церматт рано утром 9 июля через перевал Теодул с тем расчётом, чтобы 10 июля устроить ночёвку на восточной стене как можно выше. Однако, спустя 2 дня, Каррель отказал ему, так как был нанят итальянскими альпинистами для восхождения по гребню Лион.

Двумя годами ранее, в замке Валентино в Турине прошло секретное собрание с целью обсуждения проекта образования итальянского альпийского сообщества. В собрании приняли участие итальянские высокопоставленные чиновники и учёные: Квинтино Селла, Бартоломео Гастальди, Феличе Джордано и другие. Кроме вопросов образования сообщества, они также обсудили приоритетную вершину для восхождения. Ею стала вершина Маттерхорн как последняя из «великих» непокорённых альпийских четырёхтысячников. В июле 1865 году Феличе Джордано прибыл в Брёй-Червиния и нанял Жан-Антуана Карреля и его команду для восхождения с итальянской стороны. До тех пор, пока Уимпер не встретил Джордано, Карреля и других утром 9 июля, он не подозревал о существовании конкуренции со стороны итальянского альпийского сообщества. Уимперу пришлось выдвинуться в Церматт 10 июля без Карреля. 11 июля, после полудня, он прибыл в Церматт, где встретил группу лорда Фрэнсиса Дугласа, которая только что вернулась с успешного восхождения на Обер-Габельхорн. Уимпер рассказал Дугласу цель своего прибытия в Церматт, и Дуглас решил сопровождать его.

13 июля 1865 года в 5:30 утра группа (Эдуард Уимпер, лорд Фрэнсис Дуглас, Дуглас Роберт Хэдоу, Чарльз Хадсон, проводники Мишель Кро, Петер Таугвальдер-старший (отец), Петер Таугвальдер-младший (сын)) стартовала из Церматта. Погода стояла ясная и безветренная. Спустя 6 часов, они подошли к основанию гребня Хёрнли. В полдень они разбили лагерь на высоте около 3350 метров над уровнем моря. Младший Таугвальдер и Кро решили проверить дальнейший путь для того, чтобы на следующий день сэкономить время. Спустя несколько часов, они вернулись очень воодушевлённые, уверяя, что дальнейший путь не представляет особой сложности.

Ничего, кроме того, что ничего сложного, ни единого препятствия! Мы могли бы легко подняться на вершину и вернуться сегодня! Оригинальный текст (англ.)   Nothing but what was good; not a difficulty, not a single difficulty! We could have gone to the summit and returned today easily!

На следующее утро, как только стало достаточно светло, чтобы можно было идти, группа продолжила путь. Первая часть пути была похожа, по воспоминаниям Уимпера, на большую лестницу. К 10 часам утра, группа достигла высоты 4270 метров. Несколько раз на пути они сворачивали с гребня на северную стену, выбирая наилегчайший путь. Ближе к вершине путь стал сложней, но наклон поверхности не превышал 40°. 14 июля, в 1:40 после полудня, Уимпер и Кро первыми вступили на вершину Маттерхорна. Уимпер первым делом проверил снег вдоль всей поверхности гребня на вершине, но он оставался нетронутым. Спустя некоторое время, Уимпер заметил группу Карреля на итальянской стороне далеко внизу. Группа Уимпера оказалась на вершине раньше группы Карреля.

Чем выше мы поднимались, тем сильней становилось волнение. А если нас обойдут в самый последний момент? Уклон стал меньше, и, наконец-то, мы смогли отвязаться. Вместе с Кро мы припустили на вершину в гонке, которая закончилась вничью. В 1.40 пополудни мир был у наших ног, и Маттерхорн был взят. Ура! Ни одного отпечатка следов не было видно. Оригинальный текст (англ.)   The higher we rose, the more intense became the excitement. What if we should be beaten at the last moment? The slope eased off, at length we could be detached, and Croz and I, dashing away, ran a neck-and-neck race, which ended in a dead heat. At 1.40 p.m. the world was at our feet, and the Matterhorn was conquered. Hurrah! Non a footstep could be seen.

Уимпер со своей группой провёл на вершине около часа. Построив пирамиду из камней, они начали спускаться. Первым в связке шёл Кро, за ним Хэдоу, Хадсон, Дуглас, Таугвальдер-старший, Уимпер и Таугвальдер-младший. Спустя несколько минут после начала спуска, Хэдоу поскользнулся и упал вниз, сбив с ног Кро. Хадсон и Дуглас не удержались под весом Кро и Хэдоу и упали вслед за ними. Уимперу и Таугвальдерам удалось удержаться на склоне, но верёвка, соединявшая Таугвальдера-старшего с Дугласом, оборвалась, и все четверо упали в пропасть. Спустя некоторое время Уимпер и Таугвальдеры продолжили спуск. Не успев завершить спуск в тот же день, они провели на склоне всю ночь, и в Церматт вернулись только на следующий день. Место, куда упали 4 альпиниста, им так и не удалось найти.

На следующий день, 16 июля, была организована спасательная операция. Тела Кро, Хэдоу и Хадсона были найдены на леднике Маттерхорн более чем в 1000 метрах по вертикали вниз от места, откуда они сорвались вниз. Тело лорда Фрэнсиса Дугласа так никогда и не было найдено. Поисковый отряд похоронил тела троих альпинистов под снегом на леднике. Спустя три дня, 19 июля, тела были перенесены вниз и похоронены на церковном кладбище в Церматте.

Маттерхорн стал последней покорённой вершиной в списке самых известных альпийских вершин. По этой причине, восхождение Уимпера и его группы на вершину было названо окончанием «золотого века альпинизма».

Второе восхождение на Маттерхорн

После секретного собрания итальянского альпийского сообщества в Турине в 1863 году, Феличе Джордано начал подготовку к восхождению на Маттерхорн. В 1864 году он прибыл сначала в Церматт, а затем в Брёй-Червиния. После изучения возможных путей восхождения на Маттерхорн и знакомства с Жан-Антуаном Каррелем, он отправился в Бьеллу, где встретился с Квинтино Селлой. На встрече Селла окончательно утвердил кандидатуру Джордано для восхождения на Маттерхорн в 1865 году. 8 июля 1865 года Джордано прибыл в Брёй-Червиния и нанял Жан-Антуана Карреля для восхождения на Маттерхорн по гребню Лион. Каррель согласился, несмотря на то, что у него уже была договорённость с Уимпером о попытке восхождения со стороны Церматта. На восхождение отправились только проводники. Жан-Антуан Каррель, Цезарь Каррель, Габриель Макинья выступили рано утром 11 июля. Джордано не принимал участия в восхождении, но наблюдал за его ходом через телескоп.

Альпинисты дошли до подножия «Great Tower» (3960 метров над уровнем моря), где они были вынуждены остановиться на несколько дней из-за плохой погоды. Они смогли возобновить восхождение только 13 июля, когда погода прояснилась. Немного продвинувшись 13 июля, они продолжили восхождение на следующий день. Когда им оставалось до вершины около 200 метров, они неожиданно услышали крики, доносящиеся сверху, а затем увидели Уимпера и Кро на вершине Маттерхорна. Каррель решил, что продолжать восхождение нет смысла, и начал спуск. В Брёй-Червиния они вернулись поздним утром 15 июля.

Несмотря на то, что победу в гонке за первое восхождение на вершину одержали англичане, Джордано считал, что они должны попытаться завершить начатое и доказать, что восхождение по юго-западному гребню возможно. Ему удалось убедить Карреля совершить ещё одну экспедицию. В итоге, Каррель согласился. Жан-Антуан Каррель, Жан-Батист Бик, Аме Горре и Жан-Огюстен Мейне вышли из Брёй-Червиния утром 16 июля. В этот раз Джордано захотел принять участие в восхождении, но Каррель отказался его брать, мотивируя это его слабой физической подготовкой. В первый день группа устроила ночёвку в том же самом месте, что и в прошлый раз. На следующий день они продолжили путь. Подойдя к месту, до которого дошла группа Тиндаля в 1863 году, они, по настоянию Карреля, перешли на западный склон вершины, и начали восхождение по траверсу. Дойдя по крутому склону до относительно ровного участка вблизи вершины, Горре и Мейне остановились для страховки. Каррель и Бик продолжили восхождение и стали первыми альпинистами, покорившими Маттерхорн с итальянской стороны. На следующий день, 18 июля, они вернулись в Брёй-Червиния.

Восхождения на Маттерхорн по другим маршрутам

Восхождение по гребням

Первое прямое восхождение по гребню Лион без траверса на западную стену совершили 13 сентября 1867 года проводники Жан-Жозеф и Жан-Пьер Макинья. Их путь стал первым восхождением, полностью пролегавшим по территории Италии. В следующем году, 28 июля 1868 года, Джон Тиндаль в сопровождении Ж.-Ж. и Ж.-П. Макинья совершил первый полный траверс вершины, поднявшись на Маттерхорн из Брёй-Червиния по гребню Лион, и спустившись по гребню Хёрнли в Церматт. Полный траверс в обратном направлении был совершен через неделю, 3 августа 1868 года, проводниками Ж.-Ж. Макинья, Виктором Макинья и Эли Пессьоном, сопровождавшими Франсуа Тьоли и О. Хойлера. 22 июля 1871 Люси Уокер стала первой женщиной, покорившей Маттерхорн. Она совершила восхождение в сопровождении своего отца Фрэнка Уокера, а также Фредерика Гардинера. Группу вели проводники Генрих и Мельхиор Андерегги, Никлаус Кнубель, Петер Кнубель и Петер Перрен. 5 сентября 1871 года другая альпинистка, Мета Бревурт, совместно со своим племянником Уильямом Кулиджем, Кристианом и Ульрихом Алмерами и Никлаусом Кнубелем, совершила полный траверс вершины из Церматта в Брёй-Червиния. Первое зимнее восхождение по гребню Лион было совершено 17 марта 1882 года итальянцем Витторио Селла в сопровождении проводников Ж.-А., Ж.-Б. и Л. Каррелей. Через 12 лет, 1894 году, Александр Бургенер, К. Симон и Алоис Поллингер совершили первое зимнее восхождение по гребню Хёрнли. В 1898 году первое одиночное восхождение по гребню Хёрнли совершил Вильгельм Паулькке, а в 1936 году Дж. Джервазутти совершил первое зимнее одиночное восхождение по этому гребню. Первое восхождение по гребню Цмутт было совершено английским альпинистом Альбертом Фредериком Маммери совместно с проводниками Александром Бургенером, Августином Джентинетта и Иоганном Петрусом 3 сентября 1879 года. Первое одиночное восхождение по гребню Цмутт состоялось в 1906 году (Ганс Пфанн), первое зимнее восхождение совершили Х. Массон и Е. Петрик 25 марта 1948 года.

Последним из гребней был пройден Фургген, считающийся самым сложным. 18 июля 1880 года Маммери, на следующий год после удачного восхождения по гребню Цмутт, предпринял попытку восхождения по Фурггену совместно с А. Бургенером и Бенедиктом Венетцем, однако не смог пройти его верхнюю часть. Первое удачное восхождение было совершено спустя более чем 30 лет после его попытки, 4 сентября 1911 года, Марио Пьяченцой, Ж.-Ж. Каррелем и Жозефом Гаспаром. Их восхождение не было полностью прямым — в верхней части гребня они ушли на южную стену. Прямое восхождение по гребню Фургген совершили итальянец Альфредо Перино с проводниками Луи Каррелем и Джакомо Чиаррой 23 сентября 1941 года.

В 1985 году Марко Бармассе совершил первое одиночное последовательное прохождение всех гребней. Он начал с восхождения по гребню Фургген (что стало первым одиночным восхождением на этот гребень), спустился по гребню Хёрнли, пересёк северную стену у её подножия, затем совершил восхождение по гребню Цмутт и завершил маршрут спуском по гребню Лион. Прохождение всего маршрута заняло у него около 15 часов.

Рекорд по скорости восхождения на Маттерхорн принадлежит испанцу Килиану Жорнету. 21 августа 2013 года он сумел покорить Маттерхорн за 1 час 56 минут из Брёй-Червиния по гребню Лион. Весь маршрут занял у него 2 часа 52 минуты. Предыдущий рекорд, принадлежавший итальянцу Бруно Бруноду, составлял 2 часа 10 минут на восхождение и 3 часа 15 минут на всю дистанцию по тому же маршруту и был установлен в 1995 году.

Восхождение по стенам

Первое восхождение по западной стене совершили Уильям Пенхолл с проводниками Фердинандом Имсенгом и Луи Цурбрюккеном 3 сентября 1879 года, однако их восхождение не было прямым. Они частично повторили маршрут группы Маммери по гребню Цмутт и достигли вершины спустя час после них. Первое полное прямое прохождение западной стены состоялось 13 августа 1962 года Ренато Дагуином и Джиованни Оттином. В январе 1978 года семеро итальянских проводников совершили первое зимнее восхождение по западной стене по маршруту Дагуина и Оттина (одновременно это стало вторым восхождением по этому маршруту). На обратном пути группа попала в снежный шторм, один из альпинистов погиб.

15 октября 1931 года Энцо Бенедетти с проводниками Морисом Биком и Луи Каррелем совершили первое восхождение по южной стене. В следующем году, 18—19 сентября 1932 года, Энцо Бенедитти и Дж. Маззотти с проводниками Луи и Люсьеном Каррелями, Морисом Биком и Антуаном Гаспаром совершили первое восхождение по восточной стене. 26 апреля 1959 года С. Биель и И. Ностовски совершили первое зимнее восхождение по восточной стене.

Северная стена, считающаяся одной из самых сложных и известных стен в Альпах (наряду с северными стенами Эйгера и Гранд-Жораса; эти три стены также известны под названием «Трилогия»), была впервые пройдена братьями Францем и Тони Шмидами 31 июля—1 августа 1931 года. Их восхождение для многих стало неожиданностью, так как они до последнего держали свой план попытки восхождения на Маттерхорн по северной стене в секрете. 23 июля 1959 года Д. Марчарт совершил первое одиночное восхождение по северной стене. Первое зимнее восхождение по северной стене совершили Хилти вон Аллмен и Поль Эттер 3—4 февраля 1962 года, а 22 февраля 1965 года Вальтер Бонатти совершил первое зимнее восхождение в одиночку. Это восхождение заняло у него 5 дней. В этом же году Иветта Воше стала первой женщиной, поднявшейся на Маттерхорн по северной стене. Она совершила восхождение совместно со своим мужем Мишелем 14 июля 1965 года, ровно через 100 лет после первого восхождения на Маттерхорн.

Туристские маршруты

Альпинизм

Каждый год до 3000 человек пытаются взойти на вершину. Большая часть (около 70 %) выбирает классический маршрут по гребню Хёрнли, 25 % альпинистов совершают восхождения по гребню Лион. Гребни Хёрнли и Лион являются самыми простыми маршрутами восхождений, и имеют категорию III по классификации UIAA, либо AD по классификации IFAS. Остальные гребни и стены имеют категории IV и выше (D и выше), и на них приходится всего около 5 % всех восхождений. При этом, все гребни и стены являются проходимыми для современных альпинистов.

Ежегодно несколько альпинистов погибает при восхождениях на вершину. С 1981 года по 2011 год погибло 223 альпиниста, большая часть которых разбилась при падении (203 человека). Также были зафиксированы смерти в результате камнепадов, обморожений, обрыва верёвки. Всего же за всё время на Маттерхорне погибло более 500 человек. В сравнении с другими альпийскими вершинами, Маттерхорн является самой смертоносной.

Гребень Хёрнли

Восхождение по гребню Хёрнли считается классическим маршрутом, и повторяет путь первовосходителей. Маршрут начинается в приюте Хёрнли на высоте 3260 метров над уровнем моря в нескольких километрах к юго-западу от Церматта. В приют можно попасть пешком либо от станции гондольного подъёмника возле озера Шварцзе (Schwarzsee), либо напрямую из Церматта. Приют был построен Швейцарским альпийским клубом в 1880 году. В 2013 году его закрыли на реконструкцию к празднованию 150-летия первого восхождения на Маттерхорн. Открытие обновлённого приюта состоялось в июле 2015 года.

На высоте 4003 метра на гребне Хёрнли расположен приют Сольве, названный в честь его основателя Эрнеста Сольве. Приют рассчитан на 10 человек, оборудован радиотелефоном и используется только в экстренных случаях.

Восхождение по гребню Хёрнли имеет классификацию III/AD, и проходится в среднем за 5—6 часов, столько же времени может потребоваться на спуск. В основном, восхождение проходит по гребню с периодическими выходами на восточный склон. До приюта Сольве восхождение занимает около 3 часов, столько же потребуется на остаток пути. По всему маршруту восхождения в наиболее крутых местах протянуты верёвки. В конце восхождения возможны обледеневшие участки. Маршрут выводит на Швейцарскую вершину.

Гребень Лион

Восхождение по гребню Лион называют классическим маршрутом восхождения с итальянской стороны. Маршрут начинается в приюте Каррель, который был назван по имени одного из авторов первого восхождения со стороны Италии Жана-Антуана Карреля, на высоте 3825 метров. Приют расположен за перевалом Коль-дю-Лион. Путь до приюта уже является довольно сложным, и оценивается категорией III/AD при благоприятных погодных условиях.

Восхождение от приюта до вершины занимает около 5 часов, и имеет категорию III/AD (по другим оценкам, III+/AD+). На всём протяжении маршрута в наиболее трудных местах протянуты верёвки. Восхождение практически повторяет маршрут первовосходителей с проходом ступеней гребня и пика Тиндаль. Маршрут выводит на Итальянскую вершину. Чтобы достичь наиболее высокой части Маттерхорна, необходимо после Итальянской вершины пройти по короткому 90-метровому гребню к Швейцарской вершине. Спуск по гребню Лион занимает примерно такое же время, как и подъём.

Гребень Цмутт

Восхождение по гребню Цмутт обычно начинают либо из приюта Хёрнли на гребне Хёрнли, либо из приюта Щёнбиль возле северного подножия вершины у ледника Цмутт на высоте 2694 метра. До приюта можно добраться пешком от станции гондольного подъёмника возле озера Шварцзе. В зависимости от стартовой точки, восхождение занимает либо 7 часов (приют Хёрнли), либо 10 часов (приют Щёнбиль). Восхождение по гребню Цмутт имеет категорию IV/D.

От приюта Хёрнли первоначально необходимо пересечь основание северной стены до ледника Маттерхорн, а затем по леднику выйти на гребень на высоте около 3600 метров. Далее восхождение идёт непосредственно по гребню. На гребне периодически встречаются снежные участки. На высоте около 4200 метров на гребне находится практически вертикальный участок под названием «Нос Цмутт» (Zmutt Nose). Он очень сложен для восхождения и поэтому редко проходится по прямой. Обычно его обходят по стене. Общее время восхождения от ледника Маттерхорн занимает около 5 часов. Спуск рекомендуется делать по гребням Хёрнли или Лион.

Гребень Фургген

Гребень Фургген является технически наиболее сложным гребнем для восхождения, и доступен только опытным альпинистам. Восхождение по гребню начинается от бивуака Босси, который расположен на высоте 3345 метров над уровнем моря. Восхождение по гребню Фургген имеет классификацию V+/TD, и проходится в среднем за 7 часов непосредственно от бивуака Босси (ещё около 4 часов потребуется, чтобы достичь приюта из Брёй-Червиния). Гребень Хёрнли достаточно крутой на всём протяжении (средняя крутизна составляет составляет 43,5°), а перед вершиной гребень становится практически вертикальным, переходя в три большие каменные скалы, стоящие одна над одной.

Хёрнли (северо-восточный гребень)	Лион (юго-западный гребень)	Цмутт (северо-западный гребень)	Фургген (юго-восточный гребень)

Восхождения по стенам

Все без исключения стены Маттерхорна являются сложными для восхождения в техническом плане, и достаточно редко проходятся даже современными альпинистами. По оценкам UIAA, восхождения по стенам имеют классификацию V и V+ (TD и TD+ по версии IFAF), и проходятся более чем за 10 часов. Наибольшую известность имеет северная стена Маттерхорна, наряду с северными стенами Эйгера и Гранд-Жораса составляющая «трилогию». Восхождение по северной стене Маттерхорна не является экстремально сложным технически, однако определённые трудности для ориентирования и вероятность камнепада делают восхождение достаточно опасным.

	Маршрут	Стартовая точка	Время восхождения	Категория сложности
Гребни	Хёрнли	Приют Хёрнли	5-6 часов	III/AD
	Лион	Приют Каррель	5 часов	III/AD (III+/AD+)
	Цмутт	Приют Хёрнли (или приют Щёнбиль)	7 часов (10 часов)	IV/D
	Фургген	Бивуак Босси	7 часов	V+/TD
Стены	Северная	Приют Хёрнли	14 часов	V/TD
	Западная	Приют Щёнбиль	12 часов	V+/TD
	Южная	Приют Дуча дельи Абруцци	15 часов	V+/TD+
	Восточная	Приют Хёрнли	14 часов	V/TD

Маттерхорн в массовой культуре

В изобразительном искусстве

Одними из первых картин Маттерхорна, получивших широкую известность, стали работы английского художника Джона Рёскина «Маттерхорн» («The Matterhorn», 1849 год, карандаш, акварель), опубликованные им в сборнике «Современные художники» (Modern Painters) в 1856 году. Работы Рёскина произвели сильное впечатление на образованную элиту Англии, и повысили интерес к вершине. Хотя Рёскин ни разу не предпринимал попыток покорить Маттерхорн, он сумел очень точно отразить все особенности вершины, изучая её с различных сторон. Эдуард Уимпер, рассматривая картины Рёскина, отметил, что на рисунках присутствуют многие детали поверхности, которые обычный чёртёжник отбросил бы. По его словам, только человек, который соприкасался с вершиной и пытался её покорить, смог бы так точно всё передать.

Во второй половине XIX века американский пейзажист Альберт Бирштадт, путешествуя по Европе, неоднократно посещал Швейцарию. В этот период он сделал несколько рисунков Альп, и Маттерхорна в частности. Маттерхорн он изображал с большого расстояния, окружённый облаками. В 1867 году он написал картину «Маттерхорн» («The Matterhorn», холст, масло, музей искусств Далласа), а в 1875 году — «Рассвет на Маттерхорне» («Sunrise on the Matterhorn», холст, масло, Метрополитен-музей).

Реплики Маттерхорна

Наиболее известная реплика Маттерхорна расположена в парке Диснейленд в Анахайме, США. Данная конструкция представляет собой аттракцион под названием Matterhorn Bobsleds высотой 80 футов, и относится к категории американских горок. Идея данного аттракциона пришла в голову Уолту Диснею во время его пребывания в Швейцарии на съёмках фильма о вершине под названием «Третий человек на горе» (Third Man on the Mountain). Дисней был настолько восхищён красотой Маттерхорна, что решил воплотить его в парке. Открытие аттракциона состоялось 14 июня 1959 года.

Реплики Маттерхорна присутствуют также в ряде тематических парков в разных странах мира: Фрайар-парк, Великобритания (копия Маттерхорна из песчаника), швейцарский парк миниатюр, парк Окно в мир, Китай, международный ботанический сад в штате Юта, США.

В 2010 году в исследовательской лаборатории IBM в Цюрихе на демонстрации новой методики нанолитографии (которая потенциально может заменить электронную литографию) была создана миниатюрная трёхмерная копия Маттерхорна в масштабе 1:5 000 000 000 высотой 25 нанометров.

В кинематографе

В 1928 году, в период повышенного интереса к фильмам альпинистской тематики (1920—1930 года), вышел фильм «Der Kampf ums Matterhorn» («Fight for the Matterhorn», «Сражение за Маттерхорн») производства Швейцарии и Германии о противостоянии английских и итальянских альпинистов за первовосхождение на Маттерхорн. Это было немое кино итальянских режиссёров Марио Боннарда и Нунцио Маласоммы. Главную роль в фильме исполнил немецкий актёр Луис Тренкер, сыгравший Эдварда Уимпера. Через 10 лет, в 1938 году, Тренкер уже в качестве режиссёра выпустил 2 ремейка этого фильма, «The Challenge» (Англия) и «Der Berg ruft!» (Германия; «The Mountain Calls»). В обоих фильмах Тренкер сыграл роль Жана-Антуана Карреля.

В 1947 году американский режиссёр Ирвинг Аллен снял короткометражный документальный фильм «Climbing the Matterhorn» («Восхождение на Маттерхорн»). Фильм Аллена получил премию «Оскар» в номинации «Лучший короткометражный фильм, снятый вживую на 2 бобины» в 1948 году.

В 1959 году кинокомпания Walt Disney Pictures сняла фильм «Third Man on the Mountain» («Третий человек на горе») о молодом швейцарском альпинисте, покорившем гору, на которой погиб его отец. Режиссёром фильма стал англичанин Кен Эннакин, главные роли исполнили Майкл Ренни и Джеймс Маккартур.

В 2015 году, в честь празднования 150-летия со дня первого восхождения на вершину, проходят съёмки фильма «Im Banne des Berges» («Under the spell of the mountain», «Под чарами горы»). Премьера фильма запланирована на осень 2015 года. Главные роли в фильме исполняют профессиональные альпинисты.

В музыке

На обложке альбома Construction Time Again (1983 год) группы Depeche Mode изображен рабочий в фартуке и кувалде в швейцарских Альпах на фоне Маттерхорна. Автором фотографии является Брайан Гриффин, общий дизайн обложки был сделан Мартином Аткинсом.

Музей Маттерхорна в Церматте

Музей Маттерхорна в Церматте посвящён истории общины периода XIX—XX веков, включая историю покорения вершины. Вход в музей выполнен в виде миниатюрной копии вершины. Среди экспонатов музея присутствуют фрагмент верёвки, обрыв который послужил причиной смерти четверых альпинистов во время первого успешного восхождения на вершину, рисунки, фотографии о вершине и альпинистах. В 1993 году швейцарский астронавт Клод Николье взял с собой в полёт на Индевор STS-61 2 камня с поверхности Маттерхорна. После его возвращения, один из камней был возвращён на вершину, а второй был помещён в музей.

Маттерхорн как товарный знак

• В 2004 году была выпущена памятная золотая монета достоинством 50 швейцарских франков с изображением Маттерхорна.
• Гора Мачапучаре в Непале получила прозвище «Маттерхорн Непала» за внешнее сходство с Маттерхорном.
• Гора Ушба в Верхней Сванетии известна как «Маттерхорн Кавказа» благодаря своей живописной двойной вершине.
• Знаменитая швейцарская фирма Caran d'Ache выпустила лимитированную коллекцию пишущих инструментов Caran d’Ache Matterhorn.
• Фирма швейцарского шоколада Toblerone использует эмблему горы Маттерхорн на своих упаковках.
• В 2015 году швейцарский производитель наручных часов Swatch выпустил лимитированную модель наручных часов «The Route», посвящённую 150-летию первого удачного восхождения на Маттерхорн в 1865 году. На циферблате этой модели часов изображена карта Маттерхорна и дорога к нему. Тираж модели наручных часов Swatch «The Route» составляет 4478 экземпляров. Данный тираж равен высоте горы Маттерхорн — 4478 м.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Edward Whymper. [books.google.ru/books?id=6HYSAAAAYAAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Scrambles Amongst the Alps in the Years 1860-69]. — London: J. Murray, 1871. — 432 p.
• Rey Guido, Eaton John Edward Caldwell, Irving Robert, Lock Graham. [archive.org/details/matterhorn00reygoog The Matterhorn]. — New York: Charles Scribner's Sons, 1907. — 336 p.

Ссылки

• [www.alexclimb.com/category/matterhornizitalii? Описание маршрутов MCS AlexClimb]
• [wiki.risk.ru/index.php/%D0%9C%D0%B0%D1%82%D1%82%D0%B5%D1%80%D1%85%D0%BE%D1%80%D0%BD Статья про Маттерхорн на Риск.ру]
• [www.peakware.com/peaks.html?pk=1089 Peakware.com]
• [www.summitpost.org/matterhorn-monte-cervino/150235 Summitpost.org]
• [www.nashagazeta.ch/news/sport2/17767 Церматт и Маттерхорн готовятся к 2015 году, НашаГазета.ch, 06.06.2014]

Швейцария   Италия   Горы

Отрывок, характеризующий Маттерхорн

«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.