Матфей (Карпафакис)

Архиепископ Матфей
Архиепископ Афинский
Церковь:	Истинно-Православная Церковь Греции
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Димитрий (Псарофеодоропулос), местобл. Агафангел (Елевфериу)
Имя при рождении:	Георгий Карпафакис
Рождение:	1 (12) марта 1861(1861-03-12) Крит
Смерть:	14 (27) мая 1950(1950-05-27) (89 лет) Кератеа, Греция
Похоронен:	Панагия Певковунойатрисса
Принятие монашества:	1886

Архиепископ Матфей (в миру Георгий Карпафакис; 1 (12) марта 1861, Крит — 14 (27) мая 1950, Кератеа, Греция) — епископ греческой старостильной церкви, епископ Вресфенский; с 1949 года Архиепископ Афинский, предстоятель Истинно-православной церкви Греции.

Биография

Родился 1/12 марта 1861 года на острове Крит и был десятым ребёнком в семье священника Харалампия.

С 1872 по 1876 годы учился в школе при монастыре «Хрисопигии», занимался иконописью и церковным пением. Затем продолжил обучение в Египте.

В 1880 году посетил Иерусалим. Патриарх Иерусалимский Иерофей предложил ему остаться в Иерусалиме для продолжения учёбы в городской православной богословской школе «Честнаго Креста». Вместе с ним в этой школе учились Мелетий Метаксакис, будущий Константинопольский Патриарх, и Хризостом Пападопулос, впоследствии Архиепископ Афинский.

Начало церковной деятельности

По окончании обучения в 1885 году, был рукоположён в иеродиакона Патриархом Иерусалимским Никодимом и в течение года служил диаконом в храме Гроба Господня.

Получив благословение Патриарха 30 апреля 1886 года, уезжает на Святую Гору Афон, где 26 сентября 1886 года был пострижен в великую схиму, а 26 июля 1893 года был рукоположён в сан иеромонаха. Иеромонах Матфей в течение ряда лет был духовником афонских монастырей: Великой Лавры, Симона-Петра, скита Кавсокаливион.

В 1910 году о. Матфей познакомился со митрополитом Нектарием Эгинским, бывшим Пентапольским. Святой Нектарий возвёл о. Матфея в сан архимандрита.

В июле 1911 году архимандрит Матфей вновь посетил Иерусалим и до сентября 1912 года служил в храме Гроба Господня на Святой Земле, затем снова вернулся на Афон. Возвращаясь из Иерусалима в Грецию, о. Матфей совершил паломничество на Синай, где записал эти слова:

Святая Екатерина, молю, чтобы я претерпел мучение и чтобы я заплатил своею кровью во имя любви моей ко Христу. Чтобы исчезли моя кровь и мое тело, чтобы они истощились для любви Матери Пресвятой Девы. Прошу тебя, святая Екатерина, чтобы ты помогла быстро осуществить мое желание к жертве! 27 сентября 1912 года. Я прибываю сегодня на Гору Синай. Смиренный монах Матфей

Вернувшись в свою келью монастыря Симоно-Петра на Афоне занимался иконописью и духовничеством.

В начале 1916 года братия монастыря избирает архимандрита Матфея настоятелем монастырского подворья в Афинах.

С марта 1922 года о. Матфей был в монастыре Зербицис, Спарта, затем вернулся в Афины, а оттуда — на Афон.

С 1923 по 1926 год, снова был духовником в Великой Лавре на Афоне.

Введение нового стиля и реакция на него

10 марта 1924 года архиепископом Афинским Хризостомом (Пападопулосом) в Элладской православной церкви был введён новый календарь. По мнению иеромонаха Матфея, греческая иерархия, приняв нововведение, противоречащее канонам о недопустимости совместного празднования с еретиками, отпала от православия в схизму.

В первое воскресенье после нововведения многие священники и миряне, не принявшие новшество, собрались и создали представительство Церкви истинно-православных христиан — «Ассоциацию православных», которая в 1926 году была реорганизована под названием «Греческого религиозного общества ИПХ».

1 октября 1926 года архимандрит Матфей посетил Афины для поддержки православных, не согласных с новшеством.

В 1927 году, в Аттике, недалеко от города Кератеа, архимандритом Матфеем был основан Свято-Введенский женский монастырь Панагии Певковунойатриссы, а в 1934 году в Кувара — мужской Спасо-Преображенский монастырь.

9 ноября 1927 года во время всенощной на о. Матфея было совершено покушение. Его спасла Екатерина Рутис, закрывшая о. Матфея собой и смертельно раненая.

Епископские хиротнии

13 мая 1935 года решили отделиться от синода Элладской Православной Церкви и присоединиться к пастве, продолжившей использовать канонический юлианский календарь, три епископа: Герман Димитриадский, Хризостом Флоринский и Хризостом Закинфский.

26 мая (8 июня) 1935 года о. Матфей был рукоположён в епископа Вресфенского. Постановление Синода:

«В прошедшую среду был избран и канонично посвящён Всечестный Архимандрит Герман Варикопулос во епископа Кикладского. В четверг был избран и канонично посвящён Архимандрит и армейский священник Христофор Хаджис во епископа Мегариды с выделением сей от Афинской Архиепископии. В пятницу был избран и канонично посвящён Архимандрит Поликарп Лиосис, служащий священник и священнопроповедник на энории Сретенья Господня в Пирее, во епископа Диавлийского. Следующим днем Священный Синод под председательством Преосвященнейшего Германа Димитриадского, учитывая очень ценные услуги, которые оказал и жертвы, которые принес ради священной борьбы, которую мы ведем для восстановления Православия и умирения Церкви, Всечестного Игумена священного монастыря в Кератее, иеромонаха Матфея Карпадакиса, окончившего Богословскую школу Честного Креста, желая с одной стороны вознаградить его за заслуги, а с другой стороны поощрить и поддержать в православной борьбе, единогласно и канонично посвятил во епископа древле некогда блиставшей кафедры Вресфенской.

+ Герман Димитриадский,
+ Хризостом Флоринский,
+ Хризостом Закинфский».

Ссылки и аресты

11 июня 1935 года три старостильных архиерея были арестованы.

Предстоятель Элладской Православной Церкви Хризостом (Пападопулос) начал против них судебный процесс — с одной стороны, чтобы принудить епископов к каноническому подчинению, и, по другим мнениям, надеясь судебным процессом дискредитировать Истинно-Православную церковь.

Три епископа были помещены в тюрьму, в то время как те, кого они рукоположили (в том числе и епископ Матфей) были посажены под домашний арест.

В день суда над тремя митрополитами их сторонники: священников, монахов и мирян — собрались перед Афинской Митрополией, где, ожидая решение суда, пели канон Пресвятой Богородице о умирении Церкви.

7 июня 1935 года приговор определил места ссылок: для Германа Димитриадского — остров Аморгон, для Хризостома Флоринского — монастырь Св. Дионисия Олимпийского, и для Хризостома Закинфского — монастырь Ромву в Акарнании. 21 июня они составили прощальное пастырское послание:

"…Принимая на себя окормление православного греческого народа, следующего православному месяцеслову наших отцов, и храня верность присяге, которою мы обязались хранить все преданное нам Семью Вселенскими Соборами, мы осуждаем всякое новшество и не можем не провозгласить раскольнической государственную церковь, принявшую папский календарь, охарактеризованный Всеправославными Соборами как новшество еретиков и как очевидное попрание божественных и священных правил церковного предания.

По этой причине мы рекомендуем всем, кто следует православному календарю, не иметь никакого духовного общения с раскольнической церковью расколослужителей, от которых благодать Всесвятаго Духа отошла по той причине, что они нарушили постановления Отцов Седьмого Вселенского Собора и Всеправославных Соборов, осудивших григорианский календарь. Что раскольническая церковь не имеет благодати и Святаго Духа, подтверждается св. Василием Великим, который говорит так: «Хотя бы раскольники заблуждались в вопросах и не являющихся догматами, поскольку Глава Церкви есть Христос, согласно божественному апостолу, от Которого все члены живут и получают духовное возрастание, они отторгли себя от согласия членов Тела, и более не суть члены (того Тела) и не имеют благодати Святаго Духа. Посему кто не имеет её, как может и передать другим?..»
+ Герман Димитриадский,
+ Хризостом Флоринский,
+ Герман Кикладский

Хризостом Закинфский, Поликарп Диавлейский и Христофор Мегаридский вернулись в Элладскую Православную Церковь.

Епископу Матфею по болезни было позволено оставаться под домашним арестом в своем монастыре.

Новые хиротонии

В 1948 году, после одиннадцатилетнего бесплодного поиска общих по вере архиереев, епископом Матфеем в превышение 1 апостольского правила был единолично рукоположён епископ Спиридон Тримифунтский, и далее вместе с ним епископы Андрей Патрский, Димитрий Фессалоникийский, Каллист Коринфский. 1 Апостольский канон говорит, что епископы рукополагаются двумя или тремя епископами, но канон ничего не говорит о запрещении рукополагать единолично. И действительно история Церкви знает множество примеров единоличных хиротоний. В книге профессора Казанской Духовной академии Керенского «Старокатолицизм», Казань, 1894, стр. 156—168 читаем:

«в истории древне-христианской и православной церкви, как и в истории церкви западной, было также не мало такого рода примеров, что епископская хиротония, совершенная единолично, признавалась действительною. Известно напр., что Сидерий, епископ палебискский, был рукоположён только одним епископом Филоном цирензийским, и однакоже Афанасий Великий не только признал его в этом сане, но потом, по свидетельству папы Синезия, счел достойным возведения на митрополию птолемаидскую. Точно также Павлин антиохийский поставил Евагрия, своего преемника, один без участия кого-либо из епископов, и Феодорит свидетельствует, что епископы Рима и Антиохии признавали Евагрия истинным епископом и не оспаривали как его собственнаго рукоположения, так и тех рукоположений, которыя потом совершены были им над другими. Известно далее, что св. Автоном, епископ Вифинии, поставил единолично себе преемником некоего Корнилия, что Евсевий самосатский, в царствование Валента, когда было сильное гонение на православных от ариан, одетый в воинское платье, прошел всю Сирию и Киликию, рукополагая единолично не только диаконов и пресвитеров, но даже и епископов, что то же самое делали Афанасий Великий, Григорий Назианзин, св. Иоанн Златоуст и некоторые другие знаменитые отцы древне-нераздельной церкви. Мало этого, мы имеем примеры единоличнаго поставления во епископы в нашей собственной русской церкви. Не перечисляя всех подобнаго рода примеров, укажем лишь на пример из нашей истории сравнительно очень недавняго времени. В Иркутских епархиальных ведомостях за 1869-й год читаем напр. следующия строки о посвящении Иасафа Болотова: „10 апреля 1799 года в неделю Ваий американский миссионер архимандрит Иоасаф Болотов был хиротонисан во епископа кадьякскаго одним иркутским епископом Вениамином“. Вообще несомненным можно считать то, что в некоторых отдельных случаях церковь дозволяла и единолично совершенную епископскую хиротонию, несмотря на каноническую неправильность ея. Такие отдельные случаи—случаи церковной нужды, для которой, как известно, закон не лежит и в силу которой каноническия неправильности в области таинства священства, равно как и в области других таинств, допускались в древности».

Единоличная хиротония Матфея 1948 года была как раз случаем острой церковной нужды и является полностью действительной, также как и прочие хиротонии, совершенные уже без нарушения 1 Ап. канона о числе епископов.

Смерть

Скончался 14 (27) мая 1950 года и был погребён на архиерейском кладбище женского Свято-Введенского монастыря Панагии Певковунойатриссы.

Почитание

В 1959 году мощи епископа Матфея были открыты и по свидетельству его последователей найдены нетленными и мироточивыми, но по греческой (афонской) традиции, погребены снова. Согласно афонской традиции, если после открытия мощей кости обретаются не очистившимися от неистлевшей плоти, тело погребают снова на несколько лет, а об усопшем начинают усиленно молиться, как о человеке не обретшем упокоение.

Когда мощи открыли второй раз, в 1962 году, по свидетельствам последователей епископа Матфея они были вновь обретены мироточивыми.

Наследие

Послания

• [www.ipc-russia.ru/istoriya-czerkvi/19/25--1949---.html Пастырское окружное послание 1949 года против масонства]

Письма

• [www.ipc-russia.ru/istoriya-czerkvi/19/46--------1937-.html Полемика епископа Матфея и митр. Хризостома. 1937 г.]
• [www.ipc-russia.ru/istoriya-czerkvi/19/47--------1942-44-.html Полемика епископа Матфея и митр. Хризостома. 1942—1944 гг.]
• [www.ipc-russia.ru/istoriya-czerkvi/19/48--------1945-48-.html Полемика епископа Матфея и митр. Хризостома. 1945—1948 гг.]

Деяния

• [www.ipc-russia.ru/istoriya-czerkvi/19/28----1948-.html Хиротонии Свт. Матфея 1948 г.]

Литература

• [www.ipc-russia.ru/duxovnoe-nasledie/17/30-zhizneopisanie-svt-matfeya-karpafakisa.html Жизнеописание Свт. Матфея (Карпафакиса)]
• [www.lampada.ucoz.ru/news/2009-05-26-11 Апостольское преемство Истинно-Православной Церкви Греции через свт. Матфея]

Отрывок, характеризующий Матфей (Карпафакис)

Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.