Матьенсо, Хуан де

Хуан де Матьенсо де Перальта
Juan de Matienzo de Peralta
Дата рождения:	22 февраля 1520(1520-02-22)
Место рождения:	Вальядолид, Испания
Дата смерти:	15 августа 1579(1579-08-15) (59 лет)
Место смерти:	Чукисака, Перу
Научная сфера:	право, экономика
Альма-матер:	Саламанкский университет
Известен как:	Глава крупнейшего промышленного центра мира XVI века. Исследователь государственного устройства Инков

Матьéнсо де Перáльта, Хуáн де, (исп. Juan de Matienzo de Peralta); настоящее имя Хуáн де Атьéнса; исп. Juan de Atienza; 22 февраля 1520, Вальядолид, Испания — 15 августа 1579, Чукисака, Перу) — испанский и перуанский юрист и экономист, знаток Инкского права и экономики Империи Инков. Автор политико-экономического трактата «Губернаторство Перу», а также разработчик теорий «свободного рынка», «стоимости» и «справедливой цены». Являлся Главой Королевской Аудиенции в Чаркас (Боливия), в подведомственную область которой входил город Потоси — один из крупнейший по численности населения (160000 жителей) город Старого и Нового Света и крупнейший мировой промышленный центр (во времена разработки серебряных рудников в XVI-XVII веках). Выдвинул идею восстановления города Буэнос-Айреса в Рио-де-ла-Плате.

Биография

Происхождение

Хуан де Матьенсо родился в семье королевских чиновников: отец — лиценциат Атьенса; о матери известно только её имя — Ана. По истечении десяти лет своей учёбы Хуан получил учёную степень лиценциата права в своём родном городе, в Университете Вальядолида.

Судебный докладчик

Проработал 17 лет (как и его отец, проработавший 20 лет) в судебном трибунале Вальядолида, где занимал должность докладчика. Матьенсо использовал фамилию Атьенсо до 1559 года.

Написал три книги на латыни по юридическим вопросам. В суде Матьенсо имел возможность познакомиться с различными известными особами, связанными с новым перуанским вице-королевством, такие как: Агустин де Сарате, лиценциат Поло де Ондегардо, губернатор Вака де Кастро, Президент и Епископ дон Педро де Ла Гаска, «умиротворитель» Перу.

Переезд в Америку

Заинтересовавшись новым королевством, Матьенсо 22 сентября 1558 года получил назначение королевского оидора в только что созданной Аудиенции Чаркаса и Лимы, и президентом первой из них, должность, которую он занял 4 апреля 1561 года в Лиме. 25 января 1560 года он садится на корабль в Санлукар-де-Баррамеда.

В Архиве Индий сохранилась такая запись о его посадке на корабль: «El licenciado Atienza, Oidor de la Audencia de Charcas, natural de Valladolid, hijo del Licenciado Atienza y de doña Ana…, al Perú con su mujer, doña Ana de Toro, hija de Juan de Toro y de Bárbola de Carrión; sus hijos Francisco, doña Agustina y doña Catalina; y sus criados García de Esquivel, natural de Cuevas Rubias, hijo de Juan Esquivel y de María de Cuevas Rubias; Andrés de Atienza, vecino de Valladolid, hijo de Juan de Atienza y de María de Villagarcía; Juan de Toro, vecino de Valladolid, hijo de Juan de Toro y de Bárbola de Carrión ; Francisco Ordas de Mercado, vecino de Valladolid, hijo de Hernando Medina y de Ana Rodríguez; María de Villagrán, vecina de Valladolid, hija de Gonzalo de Mercado, y de María García; Isabel González de Mercado, vecina de Valladolid hija de Luis González de Mercado y de Isabel Núñez. — 25 Ноября».

Добирается до порта Пайта, откуда сушей доезжает до Лимы (5 февраля 1561).

Деятельность в Перу

Матьенсо занимался судебной деятельностью в период губернаторства вице-королей Конде де Ньева и Франсиско де Толедо. Распоряжения Толедо по всем видам вопросов социального, экономического и организационного плана просуществовали практически неизменными на протяжении почти двух с половиной столетий.

Он объездил многие города Перу, в частности в 1564 году посетил Куско, где предложил свои услуги для проведения переговоров с Инкой Титу Куси Юпанки в Вилькабамбе в апреле и июне 1564 года. Одна из глав его книги как раз описывает эти переговоры.

Губернатор Франсиско де Толедо сделал его своим советником и помощником. В 1571 году он поручил ему посетить город Ла Плата (ныне Сукре).

Глава крупнейшего промышленного центра мира

Хуан де Матьенсо поселился в городе Ла Плата (позднее назывался Чаркас, ныне Сукре), куда стекались все богатства серебряных приисков, где «в Потоси вещи обычно стоят в четыре раза дороже, чем в Лиме». В 1577 году Толедо назначил его Главным судьей в Потоси. В 1578 году принимает на себя руководство Аудиенцией в Чаркасе.

Смерть

В городе Чукисака он и умер в 59 лет, страдая от подагры, простатита, мании величия и бахвальства, но поскольку его не было дома, то для оплаты расходов по погребению пришлось продавать серебряную утварь. Его жена добилась от Короны пенсии в 50 % доходов судейского чиновника, после предоставления информации о его заслугах.

Семья

Жена

Его женой была Ана Торо де Каррион (Ana de Toro y Carrión), дочь Хуана де Торо и Барболы де Каррион. Дата их свадьбы неизвестна.

Дети

У Матьенсо было десять детей:

• ♀ Агустина де Матьенсо (Agustina de Matienzo) — р. ~ 1550. В Чукисаке вышла замуж за дона Эрнандо де Агирре, сына знаменитого завоевателя Чили и Тукумана.
• ♀ Каталина де Матьенсо (Catalina de Matienzo) — р. < 1559. Проживала в Чукисака. Вышла замуж за генерала дона Хуана Седано де Ривера (из рода графов де Алькала), завоевателя провинции Чичас.
• ♂ Франсиско де Матьенсо (Francisco de Matienzo) — р. < 1559
• ♀ Дочь 4 ? (Matienzo или Atienza) — р. < 1559
• ♀ Дочь 5 ? (Matienzo или Atienza) — р. < 1559
• ♀ Дочь 6 ? (Matienzo или Atienza) — р. < 1559
• ♂ Бернардо де Матьенсо (Bernardo Matienzo) — р. > 1559
• ♂ Гаспар де Матьенсо (Gaspar de Matienzo) — р. > 1559
• ♀ Дочь 9 Matienzo [Atienza] р. > 1559
• ♀ Дочь 10 ? (Matienzo или Atienza) — р. > 1559

Произведения

Произведения Хуана де Матьенсо могут быть объединены в две большие группы:

• те, что касаются юриспруденции. К ней относятся:
  • манускрипт «Dialogus relatoris et advocati»
  • посмертно изданная в Мадриде книга «Commentaria Ioannis Matienzo Regii senatoris in cancellaria Argentina Regni Peru in librum quintum recollectionis legum Hispaniae. — Mantuae Carpentanae : Excudebat Franciscus Sanctius, 1580. — [75], 486 p. ; 32 cm».
• те, что касаются политики и государственного управления. К этой группе относятся:
  • «[www.archive.org/details/gobiernodelper00mati Gobierno de Perú]» (1567) — трактат о политическом праве, управлении и экономике. К книге также приложен Глоссарий, с 343 записями: где встречаются индейские топонимы на языках кечуа, аймара, пукина; языках Мексики и Антильских островов.
  • «Memorial sobre la estabilidad y expansión de la provincia de los Charcas»
  • «Estilo de Cancillería».
  • «Carta a S.M. del Oidor de Charcas, Lic. J. de M.» — в книге: Relaciones geográficas de Indias. Ministerio de Fomento, Perú. Tomo II, Apéndices, pp XLI-XLVIII. Madrid. 1885.

Именно в своём произведении «Commentaria» Матьенсо излагает главные мысли экономического характера и юридическую трактовку теории Стоимости и Справедливой Цены (у Фомы Аквинского «Справедливая цена» — цена, которая позволяет возместить затраты), учитывающей морально-теологическую составляющую Томаса де Меркадо (экономист и теолог Саламанкской школы). По этой причине Оресте Попеску приписывает ему основание «Школы количественно-экономической мысли» в Чукисака.

Экономические теории

Теория Стоимости и Справедливая цена

Хуан де Матьенсо выделил понятие Справедливой цены, основываясь на классических доктринах схоластики относительно «общей оценки» («communiter fungi») на рынке с полной свободой действия. По сути, «правомерную» цену (так называемая «установленная», «твёрдая цена») Матьенсо принимает во внимание в случаях, когда «твёрдая цена» может наносить убытки экономической деятельности. К тому же автор отвергает теорию «стоимость-труд», основанную на издержках производства, утверждая, что вещи не имеют объективной стоимости сами по себе, поскольку существуют другие факторы, определяющие стоимость, такие как: необходимость, полезность, заинтересованность лиц, нехватка товара (дефицит) или простота в его использовании.

Потому Матьенсо склоняется к теории Субъективной стоимости товаров («общая оценка») и проводит различие между изначальной стоимостью (внутренне присущей) и приобретённой стоимостью. Первая выражает саму природу товара — некую «сущностную» стоимость, включающую по этой причине издержки производства. Сюда также включена его полезность. Вторая установлена по «общей оценке» и включает необходимость в товаре и его нехватку.

Морфология рынка

Его теория субъективизма стоимости приводит к различению элементов спроса и предложения внутри рынка. Матьенсо использует термин «конкуренция», чтобы описать соперничество внутри свободного рынка, в свою очередь дающего определение понятию публичных торгов и соперничества покупателей и продавцов.

Но есть также и другие факторы, кроме спроса и предложения, влияющие на определение справедливой цены, и описывающие столь вариативную морфологию рынка, а именно:

• изобилие или нехватка товаров
• изобилие покупателей и продавцов
• необходимость в каком-нибудь товаре
• работа и издержки производства
• преобразование сырья
• расходы на транспорт и на его износ
• изобилие или нехватка денег
• географические и погодные факторы
• субъективное мнение участников рынка
• наличие или отсутствие монопольных структур
• ожидание будущего состояния всех вышеперечисленных факторов

Исследователь Оресте Попеску (Oreste Popescu) замечает по поводу всего этого списка, извлеченного из трудов Матьенсо, что «Европа даже не была готова плодотворно использовать подобное сокровище знаний».

Библиография

• Куприенко С.А. [books.google.ru/books?id=vnYVTrJ2PVoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Источники XVI-XVII веков по истории инков: хроники, документы, письма] / Под ред. С.А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 418 с. — ISBN 978-617-7085-03-3.

См. также

• Завоевание Перу
• Инки
• Список испанских завоевателей и хронистов в Новом Свете
• Поло де Ондегардо, Хуан
• Сьеса де Леон, Педро де
• Хуан де Бетансос
• Хуан де Луго
• Саламанкская школа

Отрывок, характеризующий Матьенсо, Хуан де

Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.