Койвисто, Мауно

Мауно Хенрик Койвисто фин. Mauno Henrik Koivisto<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
9-й Президент Финляндии
27 января 1982 года — 1 марта 1994 года
Предшественник:	Урхо Кекконен
Преемник:	Мартти Ахтисаари
Премьер-министр Финляндии
3 марта 1968 года — 14 мая 1970 года
Предшественник:	Рафаэль Паасио
Преемник:	Теуво Аура
26 мая 1979 года — 26 января 1982 года
Предшественник:	Калеви Сорса
Преемник:	Калеви Сорса
Рождение:	25 ноября 1923(1923-11-25) (100 лет) Турку, Финляндия
Отец:	Юхо Койвисто
Мать:	Хюмни София Эскола
Супруга:	Тайми Теллерво (урожд. Канкаанранта)
Дети:	дочь Эсси Койвисто (1957 г.р.)
Автограф:
Награды:

Ма́уно Хе́нрик Ко́йвисто (фин. Mauno Henrik Koivisto; 25 ноября 1923, Турку, Финляндия) — финский государственный и политический деятель, доктор философских наук (с 1956 года); с 1982 по 1994 годы — девятый президент Финляндии (на 2013 год являлся самым пожилым из бывших президентов страны).

Биография

Родился в г. Турку в семье плотника корабельной верфи (второй сын). Во время советско-финской "зимней войны" (1939—1940) работал в пожарной охране, во время войны 1941—1944 годов служил в армии под руководством Лаури Тёрни. По званию капрал.

С 1945 года работал плотником, докером, служащим в управлении портовых работ, учителем в народной школе, инспектором в муниципальных органах г. Турку. В 1958—1967 годах — в руководстве Хельсинкского рабочего сберегательного банка. В 1968—1982 годах — генеральный директор и председатель правления Почтового банка, председатель правления кооперативного объединения «Эланто».

В 1966—1967 и в 1972 году — министр финансов.
3 марта 1968 — 14 мая 1970 и 26 мая 1979 — 26 января 1982 — премьер-министр Финляндии.

С 1982 года, после отставки Урхо Кекконена — президент Финляндии (на выборах получил 167 голосов из 301 в коллегии выборщиков).
В 1988 году переизбран.

За 12 лет правления Койвисто Финляндия пережила экономический спад, однако ему удалось вывести страну из этого кризиса.

Внешнеполитический курс

Первоначально придерживался внешнего курса Кекконена. Это выражалось в стремлении установления близких отношений с руководством СССР, а также в осторожности — избегались любые конфликты с руководством Советского Союза.

В 1983 году стал почётным председателем Общества «Финляндия — Советский Союз».

В 1990 году после того, как в программе YLE TV2 «Аянкохтайнен Какконен» сказал, что ингерманландские финны имеют право на репатриацию, а СССР согласился с их выездом из страны, начался процесс репатриации ингерманландских финнов. Правительство Финляндии поддерживало иммиграцию в страну переселенцев из стран бывшего Советского Союза, имеющих финно-угорские корни, до 2011 года.

В 1991 году после распада СССР осуществил поворот во внешней политике. В сентябре 1991 года Финляндия вышла из Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с СССР. В 1991 году высказался, за вступление Финляндии в ЕС.

С 1956 года доктор философских наук.
Автор книг "осуществление линии" (1968, "Неверная политика" (1979), "Вехи курса" (11983) (в СССР издана под названием "Вехи пути").

Интересные факты

• 23 июля 2011 года стал самым пожилым среди бывших президентов Финляндии, побив прежний возрастной рекорд первого Президента страны Карло Юхо Стольберга.

Литература

• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 26 января 2009)

Ссылки

• Кто есть кто в мировой политике / Отв. ред. Л. П. Кравченко. — М.: Политиздат, 1990. — С. 210.
• [www.hs.fi/politiikka/artikkeli/Koivisto+Saksa+auttoi+valkoisia+koska+halusi+tukea+Lenini%C3%A4/1135236374571 Koivisto: Saksa auttoi valkoisia, koska halusi tukea Leniniä], Helsingin Sanomat, 16.5.2008

Отрывок, характеризующий Койвисто, Мауно

Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.