Маурер, Людвиг Вильгельм

Людвиг Вильгельм Маурер

Людвиг Вильгельм (Людвиг Вильгельмович) Маурер (нем. Ludwig Wilhelm Maurer, иногда также Луи Маурер, фр. Louis Maurer; 8 февраля 1789, Потсдам — 25 октября 1878, Санкт-Петербург) — немецко-российский скрипач, дирижёр и композитор.

Ученик Фридриха Вильгельма Хаака. Концертировал с 14-летнего возраста. В 1806 г. отправился на гастроли в Кёнигсберг и Ригу, а оттуда в Санкт-Петербург, где по рекомендации Пьера Байо поступил дирижёром в оркестр князя Всеволожского. Работал в России до 1817 г., поставил в 1815 г. в Петербурге свою первую одноактную оперу «Новый Париж». В 1818 г. занял пост концертмейстера в Ганновере, здесь в 1828 г. поставил свою наиболее известную оперу «Алоиза», в дальнейшем широко шедшую по всей Европе. Всё это время Маурер продолжал оставаться популярен в России: в 1822 г. был поставлен водевиль Николая Хмельницкого «Новая шалость, или Театральное сражение» с музыкой Маурера, Алябьева и Верстовского, имевший оглушительный успех (отчасти, как считается, благодаря неожиданному исполнению ролей мальчиков-шалунов юными актрисами), в 1829 г. Михаил Лермонтов исполнял аллегро из скрипичного концерта Маурера на годовом экзамене в Благородном пансионе.

В 1832 г. Маурер вернулся в оркестр князя Всеволожского, много концертировал — в частности, в 1834 г. впервые в России исполнил скрипичный концерт Бетховена, получив восторженный отзыв Владимира Одоевского в «Северной пчеле» (14 марта 1834). В 1835 г. Маурер стал дирижёром французского театра в Петербурге, и спустя три года тот же Одоевский (в комментариях к русскому переводу «Истории музыки» Стаффорда) отмечал, что всего за год Мауреру удалось из разболтанного и малопрофессионального коллектива создать оркестр, способный не только аккомпанировать спектаклям, но и вести полноценную концертную деятельность, исполняя произведения Моцарта, Гайдна и других композиторов.

В 1841 г. Маурер занял должность инспектора Императорских театров. С Санкт-Петербургом была связана вся дальнейшая карьера Маурера. Среди вершин этой карьеры — балет «Тень» (1839), поставленный Филиппо Тальони с Марией Тальони в главной партии, и первое российское исполнение Пятой симфонии Бетховена 28 марта 1845 года в рамках представительного гала-концерта с участием певцов Полины Виардо, Джованни Батиста Рубини и Антонио Тамбурини, квартета Мюллеров и ряда других выдающихся европейских музыкантов (по словам всё того же Одоевского, «такого концерта у нас ещё не было!»). В 1850-е гг. Александр Серов назвал Маурера лучшим дирижёром Санкт-Петербурга. Успехом пользовались увертюры, симфонии, квартеты Маурера, произведения скрипичного репертуара, отличающиеся виртуозной техникой, пьесы для духовых инструментов; к наиболее заметным сочинениям Маурера относится Концертная симфония для четырёх скрипок с оркестром, впервые исполненная в Париже в 1838 г. самим Маурером, Карлом Фридрихом Мюллером, Людвигом Шпором и его кассельским ассистентом Адольфом Виле (1794−1845).

Был женат на дочери Всеволода Всеволожского. Сын Маурера Всеволод также стал заметным скрипачом; вместе с ним и другим сыном, Алексеем, виолончелистом, Маурер-старший в 1850-60-е гг. выступал с камерными концертами.

Отрывок, характеризующий Маурер, Людвиг Вильгельм

– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.