Махавамса

«Махавамса» («Большая хроника») — историческая поэма о царях Шри-Ланки, написанная на языке пали. Авторство приписывается монаху Маханаме из Анурадхапуры.

Первое печатное издание и английский перевод «Махавамсы» были опубликованы в 1837 году Джорджем Тёрнером, историком и чиновником Цейлонской гражданской службы. Вильгельмом Гейгером в 1912 году был закончен немецкий перевод «Махавамсы». Он же затем переведён на английский язык М. Х. Бодом, а полученный результат проверен лично Гейгером.

История

Создание «Махавамсы» датируется V—VI вв. до н. э. Оно проходило в несколько этапов и с использованием самых разных источников, например, устных преданий, пунняпоттхак («книг заслуг»), более ранних палийских и возможно даже сингальских хроник. Существенной чертой исторического повествования «Махавамсы» является привнесение буддийских элементов и возвеличивание Шри-Ланки как избранного Острова дхармы.

В отношении истории Индии «Махавамса» охватывает период от правления Бимбисары (конец VI век до н. э.) до Ашоки, касаемо же истории Ланки — от прихода царя Виджаи (V век до н. э.) из Калинги (древняя Орисса) до правления царя Махасены (IV век н. э.).

Это один из тех источников, которые содержат данные по нагам и яккхам, населявшим Шри-Ланку до легендарного прибытия Виджаи.

Часто ссылаясь на царские династии Индии, «Махавамса» также ценна для историков, которые желают датировать и соотнести одновременно существовавшие династии на Индийском субконтиненте.

Буддизм

Не входя в буддийский канон, «Махавамса» тем не менее является ценным источником по буддизму тхеравады. Хроника затрагивает раннюю историю этой религии на Шри-Ланке, начиная со времён Сиддхартхи Гаутамы, известного под именем Будды. Она также кратко излагает историю буддизма в Индии, от смерти Будды до различных буддийских соборов, когда пересматривалось понятие дхармы. Учитывая содержание текста, можно утверждать, что он был составлен с целью записать благие деяния царей, которые были покровителями храма Махавихары в Анурадхапуре.

Эпическая поэма

Кроме своей ценности как исторического источника, «Махавамса» значима и как важнейшая эпическая поэма на языке пали. Её описания битв и вторжений, дворцовых интриг, внушительных построек в виде ступ и водных резервуаров написаны стихами, которые смогли в существенной мере сохранить и отразить буддийское мировоззрение той эпохи.

Части поэмы пересказывались и переводились на другие языки. Так, расширенная версия «Махавамсы», обогащённая новыми деталями, была найдена в Камбодже. Непосредственным продолжением «Махавамсы» выступает палийская хроника «Чула-вамса», иногда рассматриваясь с ней как единое целое. Кроме того, «Махавамса» положила начало многим другим палийским хроникам, послужив для них своеобразным образцом, а именно «Махабодхи-вамсе», «Даттха-вамсе» и другим. Это сделало Шри-Ланку на время возможно мировым центром палийской литературы.

Политическое значение

«Махавамса», особенно в современной Шри-Ланке, используется и в политических целях. Так, сингалезское большинство часто применяет поэму как доказательство своих утверждений о том, что Шри-Ланка была с древних времён буддийской страной с сингалезским населением. Этот взгляд на «Махавамсу» был оспорен Г. Г. Поннамбаламом, лидером тамильских националистов в 1930-е годы. Он утверждал, что большинство царей в хронике, включая Виджаю, Кашьяпу и Паракрамабаху, были тамилами, а в 1939 году в своей речи в городе Навалпития лидер тамилов вовсе оспорил тезис о сингалезской Шри-Ланке. Сингалезское большинство ответило стихийным бунтом, который охватил Навалпитию, Пассару, Маскелию и даже Джафну. Бунты были быстро подавлены британской колониальной администрацией, но позднее эта ситуация не раз приводила ещё к различным движениям во время гражданской войны на Шри-Ланке.

Издания и переводы

• Turnour, George. — The Mahawanso in Roman Characters with the Translation Subjoined, and an Introductory Essay on Pali Buddhistical Literature. Vol. I containing the first thirty eight Chapters. Cotto, 1837.
• Sumangala, H., Silva Batuwantudawa, Don Andris de. — The Mahawansha from first to thirty-sixth Chapter. Revised and edited, under Orders of the Ceylon Government by H. Sumangala, High Priest of Adam's Peak, and Don Andris de Silva Batuwantudawa, Pandit. Colombo, 1883.
• Geiger, Wilhelm; Bode, Mabel Haynes (transl.); Frowde, H. (ed.). — The Mahavamsa or, The great chronicle of Ceylon / translated into English by Wilhelm Geiger ... assisted by Mabel Haynes Bode...under the patronage of the government of Ceylon. London : Pali Text Society, 1912 (Pali Text Society, London. Translation series ; no. 3).
• Guruge, Ananda W.P. — Mahavamsa. Calcutta: M. P. Birla Foundation, 1990 (Classics of the East).

Отрывок, характеризующий Махавамса

– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.