Махано, Адольфо Арнальдо

Адольфо Арнальдо Махано Рамос Adolfo Arnaldo Majano Ramos
Председатель Революционной правительственной хунты Сальвадора
15 октября 1979 — 14 мая 1980
Предшественник:	Карлос Умберто Ромеро Мена
Преемник:	Хайме Абдул Гутьеррес
Член Революционной правительственной хунты Сальвадора
15 октября 1979 — 7 декабря 1980
Главнокомандующий вооружёнными силами Сальвадора
15 октября 1979 — 12 мая 1980
Предшественник:	Карлос Умберто Ромеро Мена
Преемник:	Хайме Абдул Гутьеррес
Вероисповедание:	католик
Рождение:	21 апреля 1938(1938-04-21) (86 лет) департамент Морасан, Сальвадор
Образование:	Военная школа им. Херардо Барриоса (Сальвадор), Высшая военная школа (Мехико, Мексика), Школа Америк
Профессия:	военный
Военная служба
Звание:	полковник

Адольфо Арнальдо Махано Рамос(исп. Adolfo Arnaldo Majano Ramos, 21 апреля 1938, департамент Морасан, Республика Эль Сальвадор) — политический и военный деятель Республики Эль-Сальвадор, один из главных руководителей военного переворота 15 октября 1979 года и руководитель Революционной правительственной хунты, правившей страной в 1979—1980 годах.

Биография

Военная карьера

Адольфо Арнальдо Махано Рамос родился 21 апреля 1938 года в департаменте Морасан Республики Эль Сальвадор. В 1955 году он поступил в Военную школу им. Герардо Барриоса (исп. Escuela Militar Capitán General Gerardo Barrios (EM)), которую окончил в 1958 году в звании младшего лейтенанта пехоты. В 1974 году окончил курсы Генерального штаба Высшей военной школы в Мехико (Мексика). Проходил обучение в Школе Америк в Зоне Панамского канала, затем служил в частях сальвадорской армии, стал создателем современной службы армейской связи, был ответственным за обучение в Военной школе им. Херардо Барриоса. Сотрудничал с западногерманским социал-демократическим Фондом Фридриха Эберта и Фондом Фридриха Науманна, а также с рядом престижных мексиканских исследовательских центров. После службы в 1-й пехотной бригаде был в звании полковника Генерального штаба назначен заместителем начальника Военной школы им. Херардо Барриоса. В этой должности стал одним из главных организаторов переворота 15 октября 1979 года.

Переворот 1979 года.

Правление генерала Карлоса Умберто Ромеро, обвиняемого оппозицией в фальсификации президентских выборов 1977 года и жестоко подавлявшего любые антиправительственные выступления, привело Сальвадор на грань гражданской войны. В этих условиях даже средний командный состав сальвадорской армии отказал режиму в поддержке: в гарнизонах и в военных учебных заведениях возникло подпольное движение, известное как Молодые военные (исп. La juventud militar") или Демократическая военная молодёжь (исп. Juventud Militar Democrática) . В конце лета 1979 года военный руководитель движения Рене Герра и его брат Родриго Герра, возглавлявший Гражданский комитет, приступили к подбору кандидатов для будущей правительственной хунты. Первоначально в её состав должны были войти три офицера, непосредственно участвовавших в движении, однако затем было решено сформировать хунту из двух военных и трёх гражданских лиц. Одним из военных стал известный своими социал-демократическими взглядами полковник Адольфо Махано, другим — полковник инженерных войск Хайме Абдул Гутьеррес, представитель консервативного крыла армейского командования. Родриго Герра позднее утверждал, что обладавший определённым авторитетом в армии и не замешанный в коррупции Махано должен был стать чисто представительной фигурой. Вскоре кандидатуры Гутьерреса и Махано были утверждены на тайных офицерских собраниях, прошедших практически во всех воинских частях Сальвадора. Утверждали, что 8 октября 1979 года, незадолго до переворота, Махано и Гутьеррес посетили архиепископа Сан-Сальвадора Оскара Арнульфо Ромеро, сообщили ему о предстоящем свержении правительства и получили своего рода одобрение этого шага, призванного положить конец насилию в стране. Адольфо Махано и Рене Герра составили план военной операции по смещению президента Карлоса Умберто Ромеро, которая была проведена ночью на 15 октября 1979 года. Диктатор был выслан в Гватемалу, а полковник Адольфо Махано официально вошёл в состав Революционной правительственной хунты как представитель Постоянного комитета Вооружённых сил (исп. Comité Permanente de la Fuerza Armada (COPEFA)).

Правитель Сальвадора

Полковник Адольфо Махано как формальный лидер «Военной молодёжи» и руководитель переворота сосредоточил в своих руках основную часть функций главы государства и пост главнокомандующего вооружёнными силами. Однако присоединившаяся к перевороту группа консервативных полковников во главе с генералом Карлосом Эугенио Видесом Касановой (именно она через капитана Эмилио Мену Сандоваля провела в состав хунты Х. А. Гутьерреса) добилась назначения на пост министра обороны полковника Хосе Гильермо Гарсии, который стал проводить самостоятельную политику. Пока Адольфо Махано и гражданские члены хунты пытались найти пути к национальному примирению и реформированию общества, министерство обороны и поощряемые им полувоенные формирования продолжили вести открытую войну против левой оппозиции, как вооружённой, так и вполне легальной. В Сальвадоре возникла ситуация двоевластия — формальный руководитель хунты и главнокомандующий Адольфо Махано не обладал полным контролем над армией и спецслужбами и был вынужден согласовывать свои решения с полковником Гутьерресом. В начале января 1980 года три гражданских члена хунты вышли из её состава в знак протеста против проводимых Гарсией репрессий, что усилило позиции правых и ослабило влияние Махано. Однако тот продолжал настаивать на проведении экономической и аграрной реформ, национализации банков и внешней торговли, а также на создании условий для свободных выборов. В то же время в Сальвадоре происходила стремительная поляризация сил: в новый состав Революционной хунты согласились войти только правые христианские демократы, в то время как разрозненные левые силы быстро консолидировались и вступали в союз с центристской оппозицией. В феврале 1980 года хунта приостановила действие Конституции 1962 года, а с ней и действие конституционных гарантий, чем юридически развязала руки правому крылу армии, которое уже проводило чистку офицерского корпуса от представителей «Военной молодёжи». Влияние Махано падало. Его давний знакомый, лидер Панамы генерал Омар Торрихос предлагал полковнику открыто выступить против правых и взять власть, но Махано уже не был уверен в том, что получит должную поддержку военных:

Торрихос неизменно чертыхался, когда вспоминал, как Махано звонил ему по телефону из Сальвадора и спрашивал, брать ему власть или подождать. Торрихос отвечал: «Ты что, сам не понимаешь, балда, что надо делать?!» и в сердцах бросал трубку. Так, по его (Торрихоса) мнению, была упущена возможность возрождения Сальвадора, и страна на многие годы погрузилась в пучину гражданской войны…

Тем не менее, Адольфо Махано удалось во второй половине марта 1980 года добиться опубликования декрета о радикальной аграрной реформе, но это была его последняя серьёзная победа. К тому же, одновременно с этим декретом, Революционная хунта ввела осадное положение на всей территории страны, что стало самым ярким проявлением двойственной правительственной политики, получившей название «Реформы + репрессии». Поляризация политических сил в Сальвадоре зашла настолько далеко, что о диалоге между левыми и правыми речь уже не шла: одни полагались только на террор армии и полувоенных формирований, другие — на тактику антиправительственной партизанской войны. Правые в своих действиях зашли так далеко, что 24 марта 1980 года прямо в соборе убили архиепископа Оскара Арнульфо Ромеро, обличавшего правительственный террор (Адольфо Махано на следующее утро выступил по телевидению с осуждением этого преступления). С другой стороны, к апрелю 1980 года в основном сложился широкий Революционно-демократический фронт, а в мае левыми было создано Объединённое революционное руководство пяти ведущих военно-политических организаций, ставшее основой для создания Фронта национального освобождения им. Фарабундо Марти.

Инцидент с майором д’Обюссоном. Падение.

Трения между полковником Адольфо Махано и правыми военными в конце концов вылились в открытый конфликт. 7 мая 1980 года про приказу Махано в имении Сан-Луис близ Санта-Теклы был арестован руководитель террористической организации «Союз белых воинов» майор разведки Роберто д’Обюссон. Майор был обвинён в подготовке переворота и заключён в казармы Сан-Карлос. Арест д’Обюссона вызвал возмущение правого командования армии и раскол в Революционной хунте. 8 мая в Сан-Сальвадоре было созвано совещание высшего командования, на котором представители правых потребовали от Махано освобождения д’Обюссона и других заключённых.

Для разрешения конфликта власти обратились к мнению офицерского корпуса и большинство офицеров выступило за отстранение Адольфо Махано от командования армией. 12 мая новым главнокомандующим стал полковник Хайме Абдул Гутьеррес, 13 мая д’Обюссон был освобождён и покинул страну, а 14 мая 1980 года Адольфо Арнальдо Махано сдал полномочия председателя Революционной хунты тому же Хайме Абдулу Гутьерресу. Генерал-лейтенант КГБ СССР Леонов Н. С. утверждал:

У Махано одно время находились под командованием достаточные силы, чтобы взять власть в свои руки, но его погубила нерешительность. Он потерял время и вскоре был отстранён от руководства армией правыми силами.

Теперь сальвадорская армия развернула открытое наступление на позиции левых партизанских формирований. Неофициальные данные гласили, что с начала года в Сальвадоре погибло уже более 3 000 человек, причём 250 из них — только в первые дни июня. Разрастание гражданской войны и правительственные репрессии тогда же побудили Адольфо Махано пригрозить своей отставкой и вызвать очередной кризис Революционной хунты, однако США приложили все усилия к тому, чтобы сохранить в её составе последнего либерала и реформатора. В сентябре 1980 года полковник Адольфо Махано был отстранён Хайме Абдулом Гутьерресом от исполнения военных и государственных функций в Революционной хунте. Его положение становилось всё более и более двусмысленным: влиять на события Махано уже не мог, а его присутствие в хунте выглядело как одобрение политики открытого террора не только против партизан, но и против демократических сил. В конце осени полковник через сотрудников Центральноамериканского университета уведомил руководство Революционно-демократического фронта о своём намерении выйти из состава хунты, но некоторое время неопределённость сохранялась. Только 7 декабря 1980 года Адольфо Махано публично осудил политику Революционной хунты, обвинил Хайме Абдула Гутьерреса в причастности к зверствам армии (в стране к концу 1980 года погибло более 10 000 человек) и заявил о своей отставке. 10 декабря сообщение об отставке Махано было опровергнуто, но второй состав Революционной правительственной хунты распался.

В отставке

13 декабря 1980 года на совещании командования сальвадорской армии было принято решение сформировать третью Революционную правительственную хунту, при этом назначив христианского демократа Хосе Наполеона Дуарте президентом страны, а полковника Хайме Абдула Гутьерреса — вице-президентом. Адольфо Махано в новый состав хунты не вошёл и был назначен военным атташе в Испанию. Однако полковник отказался от этого назначения и обвинил хунту в поддержке правых экстремистов. Вечером 15 декабря он собрал пресс-конференцию, на которой обвинил хунту в терроризме, а Христианско-демократическую партию в соглашательстве. Властями был отдан приказ об аресте Махано, тут же вызвавший протест со стороны деятелей «Военной молодёжи», а сам полковник ушёл в подполье. В январе 1981 года, во время развёрнутого партизанами «генерального наступления» печать нередко сообщала о намерении Адольфо Махано присоединиться к вооружённой оппозиции, однако эти сообщения так и не подтвердились.

20 февраля 1981 года, когда правительству удалось стабилизировать ситуацию на фронтах гражданской войны, силы безопасности выследили Махано в столице и арестовали его по обвинению в неповиновении военному командованию. Бывший руководитель страны был помещён под арест в ту же казарму Сан-Карлос, куда в мае 1980 года был доставлен арестованный по его приказу майор д’Обюссон. Газета «Christian Sience Monitor» (США) писала в эти дни, что арест Махано усилит позиции правительства, так как устраняет «потенциальный источник конкуренции». Но, вопреки пессимистическим прогнозам, полковник Махано не был казнён, да и в заключении побыл всего месяц: уже 20 марта 1981 года он был освобождён и выслан в Панаму. Смерть панамского лидера генерала Торрихоса заставила его переехать в Мексику, а в 1983 году Махано обосновался в Канаде. Только в ноябре 1987 года он получил возможность ненадолго приехать в Сальвадор.

В апреле 1988 года Адольфо Махано окончательно вернулся на родину и в середине августа того же года пережил покушение, во время которого погибли два сотрудника его охраны . В стране начался процесс национального примирения, но в новых условиях бывший руководитель страны никакого политического веса не приобрёл. 25 июня 2001 года он опротестовал в Верховном суде Сальвадора лишение его военного жалования и выходного пособия при увольнении из армии, в 2009 году публично одобрил избрание на пост президента представителя Фронта национального освобождения им. Фарабундо Марти Маурисио Фунеса и в том же году опубликовал книгу воспоминаний и материалов «Потерянная возможность. 15 октября 1979», посвящённую событиям времён гражданской войны.

Частная жизнь

Адольфо Махано женат, имеет четырёх детей. Серьёзно увлекается шахматами, в 1975—1981 годах был председателем Сальвадорской федерации шахмат.

Сочинения

• MAJANO, A., Crisis en El Salvador: Apreciaciones, Proceso No.49, año 2 cu Dl, UCA, 5.5., El Salvador.
• Adolfo A. Majano Una oportunidad perdida. 15 de octubre 1979. /San Salvador, Indole Editores, 2009.

Литература

• Ю.Чабанов, Е.Чурилов Сальвадор: народная война против проамериканской хунты // Международный ежегодник. Политика и экономика. 1982.. — М.: Политиздат, 1982.
• Чурилов Е.М. Предисловие к книге М.Мармоля «Гнев и боль Сальвадора». // М.Мармоль. Гнев и боль Сальвадора. — М.: Прогресс, 1981.
• Леонов Н.С. Омар Торрихос: Я не хочу войти в историю, я хочу войти в Зону канала…. — М.: Международные отношения, 1990=.
• Международный ежегодник. Политика и экономика. 1981.. — М.: Политиздат, 1981=.

• Rene Guerra y Guerra, El Salvador, 15 octubre 1979/ 1983
• Rodrigo Guerra y Guerra, Un Golpe al Amanecer / San Salvador, Indole Editores, 2009.
• Marvin E. Gettleman El Salvador:Central America in the New Cold War Grove Press Inc. New York 1981

Ссылки

• [retazosdememoria.blogspot.ru/2009/09/los-que-quieran-patria-vengan-conmigo.html RETAZOS DE MEMORIA HISTORICA] (исп.). Проверено 6 января 2013. [www.webcitation.org/6DzI2Vtq2 Архивировано из первоисточника 27 января 2013].
• [ru.scribd.com/doc/97810198/Colonel-Adolfo-Arnoldo-Majano-79d3 Colonel Adolfo Arnoldo Majano-79d3] (англ.). — Документы госдепартамента США. Отчёт о контактах с полковником Махано 6 июня 1984 года.. Проверено 6 января 2013. [www.webcitation.org/6DzIBLF4o Архивировано из первоисточника 27 января 2013].
• [socialesgrupo.blogspot.ru/2011/11/presidentes-de-el-salvador-desde-1931.html presidentes de El Salvador desde 1931-2011 con sus logros más notorios] (исп.). Plantilla Awesome Inc. (domingo, 13 de noviembre de 2011). Проверено 6 января 2013. [www.webcitation.org/6DzICCdFc Архивировано из первоисточника 27 января 2013].
• [www.magnumphotos.com/C.aspx?VP3=CMS3&VF=SearchDetailPopupPage&VBID=2K1HZOVFUIK_9&PN=1&IID=2K7O3R9J4J4J EL SALVADOR. San Salvador. 1979. Members of the Junta. (L ÐR) Mario Antonio ANDINO, Colonel Jamie Abdul GUTIERREZ, Guillermo Manuel UNGO, Colonel Adolfo Arnoldo MAJANO, Roman Mayorga QUIROZ]. Susan Meiselas/Magnum Photos. — Фото: Члены Первой революционной хунты. 1979 год. Проверено 6 января 2013. [www.webcitation.org/6DzICu2e4 Архивировано из первоисточника 27 января 2013].

Отрывок, характеризующий Махано, Адольфо Арнальдо

Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.