Махарадзе, Филипп Иесеевич

Филипп Иесеевич Махарадзе груз. ფილიპე მახარაძე<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета Народных Комиссаров Грузинской ССР
1929 — 1931
Предшественник:	Лаврентий Иосифович Картвелишвили
Преемник:	Владимир Павлович Сухишвили
Председатель Президиума Верховного Совета Грузинской ССР
10 июля 1938 — 10 декабря 1941
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Георгий Фёдорович Стуруа
Рождение:	1868(1868) Грузия
Смерть:	10 декабря 1941(1941-12-10) Тбилиси
Партия:	РСДРП (с 1903)
Награды:

Фили́пп Иесеевич Махара́дзе (груз. ფილიპე მახარაძე; 9 марта 1868 года, село Карискуре Озургетского уезда Кутаисской губернии — 10 декабря 1941 года, Тбилиси) — грузинский революционер, советский партийный и государственный деятель. Руководитель Грузинской ССР. Член РСДРП с 1903 года.

Биография

Его отец был священником и желал, чтобы сын пошёл по стопам отца. В 1884 году он получил образование в Озургетском духовном училище. Позже поступил в Тифлисскую духовную семинарию. Учился также в Варшавском ветеринарном институте, но не окончил его.

После вступления в РСДРП неоднократно арестовывался. Один из организаторов Кавказского союза РСДРП. В феврале 1915 выслан в Бакинскую губернию, бежал в Кутаис, в 1916 году — в Тифлис. В 1917 году работал редактором газеты «Кавказский рабочий» (Тифлис).

С февраля по июль 1921 года — председатель Грузинского Ревкома. Участник Апрельской конференции. 16 февраля 1921 года провозгласил «Грузинскую советскую республику» и обратился с просьбой о военной помощи к правительству РСФСР.

В 1921—1922 — народный комиссар земледелия Грузии. С марта по октябрь 1922 года — председатель ЦИК Грузии. В 1922 году выступил за сохранение автономии Грузии в составе СССР (см. Грузинское дело).

С 1924 года — председатель Госплана ЗСФСР. В 1929—1930 — председатель СНК Грузинской ССР. В 1931—1938 — председатель ЦИК Грузинской ССР, одновременно в 1931—1936 — председатель ЦИК ЗСФСР от Грузии.

С июля 1938 года — председатель Президиума Верховного Совета Грузинской ССР.

10 декабря 1941 года скончался в возрасте 73 лет в Тбилиси.

Член Центральной контрольной комиссии ВКП(б) (1927—1930).

Махарадзе — автор сочинений об истории партии большевиков. В 1934—1989 годах его имя носил город Озургети.

Жена — Смольнякова Нина Прокофьевна (1882—1951), общественный деятель и педагог, литературовед. Среди её учеников был Владимир Маяковский, которого она подготовила к поступлению в кутаисскую гимназию [www.litmir.co/br/?b=197307&p=10#read_n_15_back]. Дочь Русудан умерла в детстве от болезни в 1906 году в Берлине.

Награды

• Орден Трудового Красного Знамени ЗСФСР
• Орден Ленина

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:704216 Махарадзе, Филипп Иесеевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• [www.hrono.ru/biograf/maharadze.html Филипп Махарадзе. Биографический указатель]

Отрывок, характеризующий Махарадзе, Филипп Иесеевич

– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?