Маха, Карел Гинек

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карел Гинек Маха
Karel Hynek Mácha
Дата рождения:

16 ноября 1810(1810-11-16)

Место рождения:

Прага

Дата смерти:

5 ноября 1836(1836-11-05) (25 лет)

Место смерти:

Литомержице

Подданство:

Австрийская империя

Род деятельности:

поэт, писатель

Направление:

романтизм

Язык произведений:

чешский

Ка́рел Ги́нек Ма́ха (чеш. Karel Hynek Mácha) (16 ноября, 1810, Прага — 5 ноября, 1836, Литомержице), чешский поэт-романтик, писатель, основоположник чешского романтизма.

Его поэма «Май», опубликованная в 1836 году, была отвергнута современниками как несоответствующая тогдашним моральным нормам. Не будучи принятой издателями, была напечатана на деньги автора. На сегодняшний день она считается классическим произведением чешской романтической лирики.

Не менее известна повесть Махи «Цыгане».





Семья

Карел Гинек Маха родился в пятницу 16-го ноября 1810-го года в Праге, на Уезде (чеш. Újezdě) 400/3, в доме, называвшемся "У Белого орла" (чеш. U Bílého orla); в конце XIX века дом был снесён, сейчас на его месте стоит новый дом (Újezd čp. 401) с памятной табличкой, говорящей о родном доме Махи. Маха был крещён в находящемся рядом костёле Пресвятой Богородицы. Имя Игнац (чеш. Ignác) (которое впоследствии чехизировал в Гинек) получил от своего крёстного отца Игнаца Майерова.

Отцом Махи был Антонин Маха (чеш. Antonín Mácha) (17691843 гг.), подмастерье рабочего на мельнице, военнослужащий, а позже и владелец крупяной лавки. Мать его Мария Анна Кирхнерова (чеш. Marie Anna Kirchnerová) (17811840 гг.) происходила из рода чешских музыкантов. Через два года после рождения Гинека у супругов родился сын Михал (чеш. Michal).

Из-за проблем с финансами семье Махи не пришлось жить долго на Уезде. Однако, после нескольких переездов из дома в дом, она окончательно остановилась в доме, называвшемся "У Бугорка" (чеш. U Hrbků), на Карловой площади. В это время Гинеку было шестнадцать лет. Здесь он жил со свей семьёй до конца своей учёбы и отъезда в Литомержице в сентябре 1836-го года; здесь же была написана большая часть его произведений.

Учёба

Начальное образование Маха получил в приходской школе при храме святого Петра на Поречье. Последовали занятия в основной школе у пиаристов. С 1824-го по 1830-й года учился в пиаристской гимназии на сегодняшнем Пржикопе (чеш. Na Příkopě). С осени 1830-го посещал философский факультет пражского университета, а между 1832-м и 1836-м годами там же изучал право.

Кроме чешского превосходно говорил по-немецки, изучал в школе латынь. Под влиянием событий в Польше (революция в 1830-м году) и произведений польских авторов (Адам Мицкевич) стал изучать польский.

В годах 1831-1832-м посещал лекции Йозефа Юнгмана, который воодушевлял своих учеников к литературному делу и оценивал их труды; у Махи было оценено стихотворение Святой Иван (чеш. Svatý Ivan).

Литературное творчество

Первые свои стихотворения Маха писал на немецком языке (Versuche des Ignac Macha, Hoffnung).

В 1830-м году он окончательно перешёл на чешский и продолжал писать на нём до конца своих дней. В декабре 1831-м году в журнале Вечерние излияния (чеш. Večerní vyražení) впервые выходит его стихотворение Святой Иван. В январе 1832-го в том же журнале выходит его произведение Abaelard Heloíze, под которым Маха в первый раз подписался своим настоящим именем.

Его стихи содержат сонеты и лирикоэпичные композиции. Стихи встречаются и в его прозе (например, Маринка (чеш. Marinka), Цыгане (чеш. Cikáni)).

В его прозе в основном содержатся исторические темы. Маха попытался написать роман в четырёх частях Палач (чеш. Kat), но части Вишеград (чеш. Vyšehrad), Валдек (чеш. Valdek) и Карлув (чеш. Karlův) так и остались в черновиках. Единственной законченной, и по времени наиболее поздней, частью этой тетралогии о временах Вацлава IV является Крживоклад (чеш. Křivoklad) (1834-й год).

Действия в цикле Из моей жизни (чеш. Obrazy ze života mého) (Вечер на Бездезу (чеш. Večer na Bezdězu), Маринка (чеш. Marinka)) происходят в современном Махе мире. Цикл, кроме характерных для Махи конструкций, содержит элементы биографии автора. Оба произведения из цикла были напечатаны в 1834-м году в Кветах.

Его самой масштабной работой является роман Цыгане, над которым Маха работал от октября до декабря 1835-го. Роман не прошёл цензуру и впервые полностью вышел только в 1857-м году.

Из остальных работ Махи можно отметить Путь крконошской (чеш. Pouť krkonošskou), Возвращение (чеш. Návrat), Сазавский монастырь (чеш. Klášter sázavský), Валдице (чеш. Valdice), Конец света или сон (чеш. Rozbroj světů či Sen).

Маха также вёл литературный журнал, дневник и писал письма. Именно эти источники дают достоверные сведения о жизни поэта.

Вызывает противоречия его личный дневник от 1835-го года, наполовину зашифрованный поэтом. Он содержит детали его повседневной жизни и раскрывает отношения с Элеонорой Шомковой, невестой Махи. Впервые дневник был частично расшифрован Якубом Арбесем в 1884-м году, полностью его расшифровал Карел Янский в 20-х годах XX столетия, он же его и опубликовал.

Май

Поэма Май (чеш. Máj) (1836 год) занимает главное место, как в творчестве поэта, так и в чешской литературе в целом. Над этим произведением Маха усердно работал между 1835-м и 1836-м годами, но дошёл до наших дней и черновик от 1834-го года. Май был единственной книгой, которая вышла при жизни поэта. Однако, печатать Махе её пришлось на собственные деньги. За печать взялась пражская типография Яна Спурного. Май вышел в свет 23-го апреля 1836-го года. Все 600 экземпляров книги были быстро раскуплены.

Май посвящён Гинеку Комму (1790-1875 гг.), пражскому пекарных дел мастеру, ставшему членом городского совета, с которым, очевидно, у отца Махи были связи в торговле. В произведение было включено авторское объяснение, назначенное, по-видимому, цензурой.

Многослойная поэма включает в себя 4 песни и два интермеццо. Её язык, полный метафор, оксюморонов и других литературных приёмов, описывает трагическую историю, на которую автора вдохновил реально произошедший случай.

Ошибочно "суживать" тему поэмы, оценивая её лишь как песнь любви, восхваление природы или повествование романтической истории. Май - это инспиративное, созерцательное произведение, которое, хотя и имеет в себе мотивы любви, природы и родины, затрагивает скорее вопросы метафизики (особенно вторая песнь поэмы).

Современная (для времени выхода поэмы в свет) отечественная критика (Йозеф Каэтан Тыл, Йозеф Красослав Хмеленский) не оценила Май (например, писалось про отсутствие обращения к нации, якобы копирование Байрона и т. д.).

Однако, число копий поэмы росло, и окончательно Май был реабилитирован представителями Майской школы (т. н. Маевцы (чеш. Májovci)). Сегодня Май является одной из самых выдающихся книг Чехии.

Большинство изданий были иллюстрированы такими чешскими художниками, как Миколаш Алеш, Владимир Комарек, Карел Сволинский, Тойен, Ян Зрзавый, Цирил Боуда, Ян Кобласа, Павел Сукдолак.

Напишите отзыв о статье "Маха, Карел Гинек"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Маха, Карел Гинек

– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого