Махди Улья
| Махди Улья | |
| Дата смерти: | |
|---|---|
| Отец: |
Мир Абдулла-хана |
| Супруг: | |
| Дети: | |
Хейр ан-Ниса бегим, более известная как Махди Улья (дворцовый титул, означающий «Высокая колыбель»; ум. 26 июля 1579) — жена шаха Мухамедда Худабенде из династии Сефевидов, мать шаха Аббаса I Великого. При правлении своего мужа шаха Мухаммеда Худабенде фактически сосредоточила в своих руках всю полноту власти в Сефевидском государстве.
История
Хейр ан-Ниса-бегим была дочерью хакима (губернатора) области Мазендаран Мир Абдулла-хана. Она бежала ко двору шаха Тахмаспа после убийства её отца двоюродным братом Мир Султан-Мурад-ханом. При дворе она вышла замуж за сына Тахмаспа Мухаммеда-Мирзы, будущего шаха Мухаммеда Худабенде. Будущий шах отличался слабым здоровьем и безволием и поначалу не рассматривался как кандидат на престол.
После смерти Тахмаспа и череды междоусобиц в Сефевидском государстве к власти пришёл Исмаил II, который за короткий промежуток своего правления настроил против себя всю знать государства. Сам Исмаил II пришёл к власти при активной поддержке своей властолюбивой сестры Перихан-ханум, которая тем самым надеялась получить обширные властные полномочия. Но не получив желаемого и отстранённая от власти своим братом, она составила заговор против шаха, отравив его. После смерти Исмаила II и очередных волнений в государстве при активном содействии Перихан-ханум шахом был избран младший сын Тахмаспа полуслепой и болезненный Мухаммед-Мирза. Перихан-ханум получила должность регента пр своём безвольном брате, фактически отстранив его от управления государством и не допуская его даже ко двору. Но со временем знать, обеспокоенная всесилием Перихан-ханум, призвала шаха в столицу. Несмотря на то, что Перихан-ханум пыталась воспрепятствовать возвращению шаха в столицу, знать, перешедшая на сторону молодого шаха, отстранила Перихан-ханум от власти, после чего она была казнена.
С воцарением Мухаммеда Худабенде власть оказалась в руках не менее властолюбивой и амбициозной жены шаха Хейр ан-Ниса-бегим. Махди Улья, как стали называть при дворе Хейр ан-Ниса-бегим, проводила собственную политику, не считаясь с мнением кызылбашской знати. С одной стороны, ею были приняты меры для усиления шахской (фактически своей) власти, активно поддерживала своего старшего сына Хамзу-Мирзу, сама участвовала вместе с ним в военной кампании против Османской империи, но с другой стороны, продвижения на государственные посты своих родственников, отстранение от должностей кызылбашских эмиров и заменой их персидской бюрократией, привели к обратному эффекту. Знать, как и в случае с Перихан-ханум, стала выражать недовольство всесилием Махди Ульи. Внутри самой страны разгорелась жестокая вражда между царицей Махди Улья и кызылбашской военной знатью. Махди Улья совершенно перестала считаться с кызылбашской знатью, вопреки советам после успешной поначалу военной кампании против турок в Ширване отменила поход на Дербент, а в период зимовки в Карабахе, когда стал вопрос назначения нового правителя в Ширване, взамен погибшему Арас-хану Румлу она не только отвергала все предложения, но и вывела войска из Ширвана, возвратившись в Казвин, что в итоге привело к потере всего Ширвана[1].
Кызылбашская знать в итоге составила заговор, обвинив Махди Улью не только в потере Ширвана, но и в любовной связи (достоверность которой неизвестна) с пленённым крымским царевичем (калгой) Адиль-Гераем, вследствие чего Адиль-Герай был убит. Сефевидские хроники не указывают на связь между убийством Адиль-Герая и смертью Махди Ульи, упоминание о связи между этими событиями есть только у курдского[2][3][4] летописца Шараф-хана Бидлиси:
Кызылбашские эмиры испугались могущества той Хатун (то есть шахини) и стали обдумывать, как её устранить. Под конец они решили приписать ей любовную связь с Адиль-Гирей-ханом татарским и обоих убить[5].
Убийство Махди Ульи стало одной из причин будущей борьбы с кызылбашской знатью шаха Аббаса I, воцарившегося после Мухаммеда Худабенде.
Напишите отзыв о статье "Махди Улья"
Примечания
- ↑ О. Эфендиев «Азербайджанское государство Сефевидов»
- ↑ Hirmis Aboona [books.google.vn/books?id=AdZfWpd4YrYC&pg=PA90&dq=sharaf+al-bidlisi+kurdish&hl=en&sa=X&ei=Ih24VK_0N8urPMv9gIgN&ved=0CCwQ6AEwAg#v=onepage&q=%22oldest%20kurdish%20historian%22&f=false Assyrians, Kurds, and Ottomans: Intercommunal Relations on the Periphery of the Ottoman Empire] 2008
- ↑ Galia Golan, Walid Salem [books.google.de/books?id=zE83AgAAQBAJ&pg=PA118&dq=bidlisi+kurdish&hl=en&sa=X&ei=9hy4VNOmIsysPMDAgLgJ&ved=0CDAQ6AEwAzgK#v=onepage&q=%22kurdish%20prince%20Sharaf%20Khan%22&f=false Non State Actors in the Middle East: Factors for Peace and Democracy] 2013
- ↑ Wadie Jwaideh [books.google.de/books?id=FCbspX-dGPYC&pg=PA307&dq=bidlisi+kurdish&hl=en&sa=X&ei=why4VKm9JYWdPcybgNgH&ved=0CCkQ6AEwAQ#v=snippet&q=%22the%20kurdish%20historian%20al-bidlisi%22&f=false The Kurdish National Movement: Its Origins and Development] 2006
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus5/Huan_2/frametext21.htm ДОН ХУАН ПЕРСИДСКИЙ «КНИГА ОРУДЖ-БЕКА БАЯТА — ДОН ЖУАНА ПЕРСИДСКОГО]»
Литература
- Пигулевская Н. В., Якубовский А. Ю., Петрушевский И. П., Строева Л.В «История Ирана с древнейших времен до конца XVIII века»
Отрывок, характеризующий Махди Улья
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
