Мах, Александр

Алекса́ндр «Ша́нё» Ма́х (словацк. Alexander Mach; 11 октября 1902, Палариково — 15 октября 1980, Братислава) — словацкий политик фашистской ориентации.

Биография

В детстве мечтал стать священником, учился в семинариях в Трнаве и Эстергоме. С 1922 года функционер Глинковой Словацкой Народной партии (HSĽS). В 1923 секретарь партии в Тренчине. В 1926—1939 главный редактор издательства «Словак». В 20-х близкий соратник Войтеха Туки. С 1936 член центрального комитета HSĽS, член радикального крыла. В 1938—1939 принял в активное участие в уничтожении чехословацкого государства как шеф партийного Комитета Пропаганды. В 1939—1944 командир Глинковой Гарды. В 1940—1945 министр внутренних дел с подачи самого Гитлера и заместитель премьер-министра. Выступал за тесное сотрудничество с Германией. Был ответственен за депортацию евреев и подавление антинацистского движения. 4 апреля 1945 сбежал в Австрию, где жил в деревне Мондзее и там же был схвачен американцами. Был выдан Чехословакии и заключён в пражской тюрьме Панкрац, позже переведён в Братиславу. В 1946 году начался процесс и в 1947 Мах был осуждён — он, вопреки ожиданиям, получил удивительно мягкое наказание — 30 лет тюрьмы, 9 мая 1968 амнистирован президентом Людвиком Свободой по состоянию здоровья. Наказание отбывал в Леополдове, вместе с другими политическими деятелями фашистской Словакии — шефом пропаганды Тидом Гашпаром, генералом Йозефом Туранцом, председателем сената Павлом Оплуштилом, министром хозяйства Гейзой Медрицким и министром финансов Микулашем Пружинским. После освобождения жил на даче сына около Братиславы и писал мемуары, которые были потом конфискованы органами госбезопасности и выданы семье только в 2003 году.

Цитаты

• Чеха — в мешок, а мешок — в Дунай! (1939)
• С евреями, у которых золото, драгоценности, богатство, разобрались везде и разберёмся и мы! (1939)

Источники

• [www.nazdar.ru/index.php?id=6&additional=4skmach «Шанё Мах — Жидом страх!»]
• [zena.sme.sk/clanok_tlac.asp?cl=2563433 Статья об Александре Махе в газете «Сме»]

Отрывок, характеризующий Мах, Александр

– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.