Мачканин, Павел Александрович

Павел Александрович Мачканин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Ставропольский губернский предводитель дворянства
22 февраля 1896 — 1903
Губернатор:	Карл Львович Зиссерман Николай Егорович Никифораки
Предшественник:	Константин Алексеевич Росляков
Преемник:	Иван Трофимович Горошко
Рождение:	8 (20) марта 1838(1838-03-20) Ставрополь, Российская империя
Смерть:	20 июня 1918(1918-06-20) (80 лет) Ставрополь, РСФСР
Место погребения:	Ставрополь
Отец:	Александр Мачканин
Супруга:	Мария Иакимовна Худобашева
Дети:	Николай, Михаил, Нина, Софья
Военная служба
Годы службы:	1854—1895
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	армия
Звание:	генерал-майор
Сражения:	Кавказская война; Русско-турецкая война (1877—1878)
Награды:

Па́вел Алекса́ндрович Мачка́нин (8 [20] марта 1838, Ставрополь — 20 июня 1918, там же) — генерал-майор, участник Кавказской и русско-турецкой войны, Ставропольский губернский предводитель дворянства (1896—1903).

Биография

Из потомственных дворян, родился в семье офицера.

Учился в Ставропольской гимназии, но, не окончив её, в 16 лет присоединился к воинской части, направлявшейся в Чечню. После трёх месяцев службы в качестве рядового 5 сентября 1854 года произведён в унтер-офицеры 6-го резервного батальона Навагинского пехотного полка. В 1857 году переведён в Куринский пехотный полк, в его рядах участвовал в походах против горцев в Чеченском отряде и при окончательном покорении Чечни. В 1859 году переведён в Крымский 73-й пехотный полк. В 1862 году командирован в Кавказскую стрелковую школу, в которой окончил курс по первому разряду. В 1865 году за отличие произведён в штабс-капитаны, а в 1869 году также за отличие — в майоры с переводом в 76-й Кубанский полк.

С 1870 года — председатель полкового суда, с 1871 года — начальник стрелков 76-го Кубанского полка.

Участвовал в русско-турецкой войне, отличился во время штурма крепости Карс. При штурме крепости Карс в ночь с 5 на 6 ноября 1877 года получил пулевое ранение левой голени и коленного сустава, продолжал командовать батальоном во время боя, сидя на полковом барабане. За этот подвиг был награждён именной саблей с надписью «За храбрость» и крестом. Участие в турецкой кампании отмечено также орденами Св. Анны 2 степени (1877) и Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом (1878).

В 1878 году прикомандирован к управлению Ставропольского губернского воинского начальника и вскоре назначен ейским, а затем Ставропольским уездным воинским начальником и командующим Ставропольским местным батальоном. C 1880 года — начальник Ставропольского военного госпиталя. В 1883 году состоял членом Высочайше назначенной комиссии для пересмотра устава о воинской повинности в Закавказье между инородцами Северного Кавказа в применении этого устава к инородцам, проживающим в Ставропольской губернии.

В 1884 году сверх того назначен командиром 1-го Кавказского резервного пехотного батальона и начальником Ставропольского гарнизона.

21 января 1895 года «уволен от службы с награждением чином генерал-майора и пенсионом полного оклада».

С 1896 по 1903 год — Ставропольский, Терский и Кубанский губернский предводитель дворянства. Ещё до отставки определён на службу почётным мировым судьей Ставропольского окружного суда, вплоть до 1917 года каждые три года вновь назначался на эту должность. Председательствовал в ряде благотворительных обществ, в том числе Красного Креста. Был уважаем ставропольцами за честность и внимание к простым людям.

20 июня 1918 года зверски убит красноармейцами (на теле генерала было свыше 30 ран). Был похоронен в саду дома; 2 сентября 1918 года, после изгнания большевиков из Ставрополя, при содействии Самурского полка перезахоронен на Успенском кладбище.

Семья

Отец — Александр Мачканин, полковник Русской армии.

Жена — Мария Акимовна Мачканина, дочь героя Кавказской войны подполковника Акима Степановича Худобашева.

Дети:

• Николай (?—22 июня 1918) — офицер 3-го мортирного дивизиона. Убит большевиками,
• Михаил — выпускник Михайловского артиллерийского училища в Санкт-Петербурге, участник Первой мировой войны, кавалер ордена Святого Георгия 4-й степени,
• Нина (?—1937) — оперная певица. Была репрессирована в начале 30-х годов, находилась в исправительно-трудовом лагере в Архангельской области, освобождена в 1937 году.
• Софья (1892—1984) — пианистка.

Награды

Более 40 наград, в том числе:

• Орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость» (1861)
• Орден Святой Анны 2-й степени (1877)
• Орден Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом (1864)
• Золотое оружие «За храбрость» (1877)
• Орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1878)
• Высочайшее благоволение (1890, 1893, 1896)
• Орден эмира Бухарского — за участие в туркестанской экспедиции
• Серебряный крест — за распространение христианства.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=866 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 804—805.
• Громова Е. Б. Герой Кавказской войны. К 170-летию со дня рождения генерала П. А. Мачканина // Ставропольские губернские ведомости. — 2008. — 19 марта (№ 11). — С. 21.
• Громова Е. Б. Герой Кавказской войны. К 170-летию со дня рождения генерала П. А. Мачканина // Ставропольский хронограф на 2008 год : краеведческий сборник. — Ставрополь: [Б. и.], 2008. — С. 54—59, 328—331.
• Макарова Т. [www.stapravda.ru/20130518/pavel_machkanin__uchastnik_kavkazskoy_i_russkoturetskoy_voyn_on__68312.html Он прославил Ставрополье. Об участнике Кавказской войны П. А. Мачканине] // Ставропольская правда. — 2013. — 18 мая (№ 137—138). — С. 3. [www.webcitation.org/6i7KwZag3 Архивировано] из первоисточника 8 июня 2016.

Отрывок, характеризующий Мачканин, Павел Александрович

Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.