Мдивани, Андрей Юрьевич

Андрей Юрьевич Мдивани белор. Андрэй Юр'евіч Мдзівані
Дата рождения	1 октября 1937(1937-10-01) (86 лет)
Место рождения	Тбилиси, Грузинская ССР, СССР
Страна	СССР СССР→ Белоруссия Белоруссия
Профессии	композитор, кинокомпозитор
Сотрудничество	ВИА «Сябры», Виктор Ровдо, Николай Некрасов, Геннадий Проваторов, Валентин Елизарьев
Награды

Андре́й Ю́рьевич Мдива́ни (белор. Андрэ́й Ю́р'евіч Мдзіва́ні; род. 1937) — белорусский композитор, педагог. Профессор (1993). Заслуженный деятель искусств Белорусской ССР (1982). Лауреат Государственной премии Белорусской ССР (1988). Лауреат Государственной премии Республики Беларусь (1996). Лауреат специальной премии Президента Республики Беларусь в номинации «Музыкальное искусство» (2008). Народный артист Республики Беларусь (2013). Член Союза композиторов Белорусской ССР (1971). Член Белорусского союза музыкальных деятелей (1995). Член Белорусского союза театральных деятелей (2001).

Биография

Родился 1 октября 1937 в Тбилиси, Грузинская ССР. Окончил Белорусскую государственную консерваторию им. А. В. Луначарского по классу композиции профессора А. В. Богатырёва (1969) и под его же руководством (совместно с Н. И. Пейко) ассистентуру-стажировку (1972).

Работал заведующим музыкальной частью в драматических театрах Смоленска (1961—1963), Дзержинска (1963), Кирова (1963). В 1964 году — концертмейстер педагогического училища в Смоленске. С 1969 года — преподаватель Минского музыкального училища и Белорусской консерватории. С 1972 года — заведующий музыкальной частью Театра имени Янки Купалы в Минске, с 1984 года — доцент, с 1993 года — профессор кафедры композиции Белорусской государственной академии музыки..

Награды и звания

• Заслуженный деятель искусств Белорусской ССР (1982)
• Государственная премия Белорусской ССР (1988) за Пятую («Память земли») и Шестую («Полоцкие письмена») симфонии
• Государственная премия Республики Беларусь (1996) за балет «Страсти (Рогнеда)»
• Специальная премия Президента Республики Беларусь в номинации «Музыкальное искусство» (2008)
• Народный артист Республики Беларусь (2013)

Творчество

Творчество А. Мдивани посвящено воплощению философских идей, важнейших тем истории и современности, отражению национальной культурной проблематики. Является автором 11 симфоний, 2 мюзиклов, 2 опер, балета, хоровой, вокальной и инструментальной музыки. Симфонии «Память земли», «Полоцкие письмена», балет «Страсти (Рогнеда)» находятся в постоянном репертуаре Большого театра оперы и балета Республики Беларусь.

Сочинения

• Сценические произведения: музыкальная комедия «Денис Давыдов» (в 2-х действиях, по пьесе В. Соловьёва, 1982, 1985), мюзикл «Месс Менд» (в 2-х актах, либретто В. Яконюка, 1987); оперы: «Маленький принц» (в 2-х актах, либретто В. Яконюка, 2004), «Переполох» (либретто Т. Мушинской, клавир), музыкально-сценическая драма «Рафаэль» (по мотивам произведения О. де Бальзака, либретто А. Дударева, 2012); балет «Страсти (Рогнеда)» (либретто В. Елизарьева, 1993), «Шагрень» (по мотивам произведения О. де Бальзака, партитура, 2008), вокально-хореографическая сюита «В честь 30-летия Великой Победы над фашизмом» (слова А. Русака, либретто С. Дречина, 1975).
• Вокально-инструментальные произведения: для хора и симфонического оркестра — кантаты «Белорусский край» (слова Якуба Коласа, 1969), «Мы помним вас, люди» (слова А. Луначарского, 1982); для солистов, хора и симфонического оркестра — оратория «Ванька-встанька» (по мотивам «Сказки о русской игрушке» Е. Евтушенко, 1972), для чтеца, солистов, хора и симфонического оркестра — оратория «Вольность» (по мотивам «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева, 1975).
• Оркестровые произведения: для симфонического оркестра — поэмы «Фрески» (1967), «Погребение Хатыни» (1970), «Диалект» (1974), «Праздничная поэма»(1978); симфонические картины: «Христова фреска», «Разрушение Полоцка», «Изгнание Рогнеды», «Шествие старцев», «Владимир» (1993), «Арахна» (1999); оркестровые пьесы: «Остинато» (1974), увертюра-фантазия «Праздник» (1984), «хореографическая» новелла «Теннис» (1985); для двух скрипок и оркестра — «Славянское каприччио» (1979), для трубы-пикколо и оркестра — «Здравица» (1980); симфонии: I (1969), II («Песни для оркестра», 1971), III («Симфония в стиле барокко», 1979), IV (Homo sapiens, 1983), для симфонического оркестра, хора и солистки — V («Память земли» ,1986) и VI («Полоцкие письмена», 1987), VII («Северные цветы», слова К. Бальмонта, Овидия, народные, из Библии), для оркестра и солиста — VIII («Путь земной», по мотивам произведения Данте, 1999), Симфония IХ «Симфония-концерт для скрипки с оркестром» (2002), Симфония Х Хореографическая симфония «Шагрень» (по мотивам произведения О. де Бальзака, 2006), Симфония ХI «Симфониетта» (2010), Симфония ХII «Рафаэль»(2012); концерты: концерт-поэма для виолончели с оркестром (1980), концерт для оркестра «Метаморфозы» («Россиниана», 1981), каприс-концерт для валторны с оркестром (1986); для струнного оркестра: «Музыкальный момент» (с фортепьяно или органом, 1978), «Серенада» и «Пачанга» для дуэта цимбал и камерного оркестра (1981), «Крещендо» для валторны и камерного оркестра (1984); для оркестра народных инструментов — «Народные игры» (1973), «Протяжная, или Песня» (1975), «Бульба» (1975), «Частушка» (1976), «Бубенцы» (1977), «Крыжачок», «Юрочка» (1977), «На Купалье» (1980), «Раёк» (1983), фантазия «Ленок»(1985), для народного оркестра, хора и меццо-сопрано — Пятая симфония «Память земли» (1984), для баяна и народного оркестра — Концерт-поэма «Памяти Виктора Помозова» (1988).
• Камерно-инструментальные произведения: для струнного квартета — Пьеса (1965); для виолончели и фортепьяно — Соната (1967), пьеса «Пионерский поезд» (1982); для трубы и фортепьяно — «Куба, си!» (1984), для флейты и фортепьяно — Рондо (1966), Скерцо (1980); для валторны и фортепьяно — Рондо (1966), для фагота — Полифонический этюд, Остинато (1980), для гобоя — пьесы «Экзерсис», «Коломбино» (1980), для виолончели — триптих «Монолог», «Пьеса без смычка», «Полифоническая пьеса»(1980); для фортепьяно — Пять пьес (Шутка, Скерцино, Веселые игры, Старинный мотив, Лирическое интермеццо, 1971), цикл «Приношение детям» (Размышления, Балет, Сказка, Шутка, Мечтатели, Игра, Маски, Элегия, Финал, 1980), пьеса «Футбольное аллегро» (1987), «Ин-Ци» (2003), «Транскрипция по мотивам балета „Страсти“ А. Мдивани» И. Оловникова (2007), для цимбал и фортепьяно "Мотив «Бульбы» (1985), для ансамбля цимбалистов и фортепьяно — «Пастушок» (1978); для готово-выборного баяна — «Веснянка», «К кукушке» (1985).
• Вокальная музыка: Русь в огне (слова B. Соловьёва, 1965); концерты: «Прымхі» (Маладзік, Асінка, Краснае сонца, Натхненне, На гранай нядзелі, Чорны хмары, Цёмна ночка наступае, Стралецкая, Зайграю на дудцы, Вяснянка — слова народные, Тётки, В. Каратынского; «Северные цветы» (Цветок — слова В. Жуковского, Романс, Крик души, Чуждый чарам чёрный челн, Тени, Усталая нежность — слова К. Бальмонта, Смертный грех — слова Овидия, Песнь песней — слова из Библии, Ария — слова народные, 1994); для солистов и фортепьяно — камерные кантаты «Полусказка» (слова М. Танка, 1973), «Телефонная пьеса» (слова М. Танка, 1974); для голоса и фортепьяно — циклы «Исповедь» (Веска мая, Пісьмо сыну, Пількаўскі вецер, Споведзь — слова М. Танка, 1974), «Песні любові» (Званы, Перамены, Песні любові — слова Г. Аполлинера в переводе на белорусский язык Э. Огнецвет, 1978), «Четыре стихотворения Константина Случевского» (Здесь счастлив я, Перед великою толпою, Элегия, Вопрос, 1982); баллада «Откройся, сезам!» (слова C. Кирсанова, 1974), «Реквием» (слова А. Твардовского, 1980), «Воспоминание» (слова А. Ахматовой, 1984), «Цветочки розмарина» (слова Гонгоры, 1999), "Рассказ Франчески (слова Данте Алигьери, 1999); для хора и ансамбля цимбалистов: «З народных скарбаў»; хоры a cappella: Ой, гукнула сыраежка, Го-го-го каза, Ой, пушчу стралу, Как донской казак, Казачья песня, З народных скарбаў, Славное море, На моры — слова народные; Домік першага з’езду (слова В. Каризны), Помоги, Милосердный (слова Ф. Сологуба), Песнь (слова В. Брюсова), Прославление (слова Н. Языкова), Я — вольный ветер (слова К. Бальмонта), Колокольчики мои, или Простая песня (слова А. Толстого), Люблю грозу (слова Ф. Тютчева), На Руси (Уж как мы друзья) (слова Козьмы Пруткова), «О, дар небес благословенный» (слова А. Радищева), Viktor Rovdo (вокализ), «Господи, прости, помилуй…», «Христос есть наш Бог» (слова А. Курбского), «Кто это?» — слова из Библии; хоровая сюита «Песнь про зубра» — слова Н. Гусовского (1979), обработка для хора музыки А. Гурилёва «Внутренняя музыка» (вокализ); хоровые циклы «Снапочак» (Снапочак, Салавейка, Там, за садамі, Ой, сівы конь бяжыць, Вяснянка, Купаляле, Перад Пятром, Масленка, Ой, пара дамоў, пара, Пры Дунаечку, Гуселькі, 1976); «Вясельныя» (Маці Ганульку вучыла, Запалі, матка, свечку, Там на браду-браду, Як табе, зорачка?, Мамачка мая, 1976); «Вясельнае застолле» (Ой, пайду я замуж, Сіроцкая, Ля аконца, А мы ў ловы ездзілі, Наша Настачка, 1978) — слова народные; «Песни революции» (Гей, по дороге, Смело, товарищи, в ногу, Узник, Колодники, По долинам и по взгорьям) — слова А. Пушкина, А. Толстого, М. Родина (1977); литания «Русь святая» (Месяц, Радуница, Доброта, Меж тихих древ, Гой ты, Русь, Распев/Песнь) — слова С. Есенина (1980); «Янка Купала» (А хто там ідзе?, Галашэнне, Гарэлка, Вяснянка, На купалле, Усяночная), вокализ «Янка Купала», Завітаў Пятрок — слова Янки Купалы (1981); «Хоры на слова А. Луначарского» (Этот камень, По воле тиранов, Не жертвы, К сонму великих, Бессмертен павший, 1982); «Хоры на стихи М. Лермонтова» (Русская песня, Тростник, Два великана, Русалка, 1985); «Хоры на стихи А. Пушкина» (Анчар, Я жизнь люблю, Зимнее утро, Зимний вечер, Мой конь, Буря мглою, Друг сердечный, 1978—1984).
• Песни: Тополиная вьюга, Снежинки, Я по звездам шагаю к тебе, Ты где-то ходишь по земле, Колыбельная, Песня Золушки, Как земля ожидает рассвета, Песня о «раненой песне», Песня о Нильсе Боре, Светла и легка как ранняя осень, Песня про Буслика, Песня коменданта, Комсомольские песни 20-х годов, Не надо пламенных фраз, «Я — двойка», В давильне давят виноград.
• Прикладная музыка: к драматическим спектаклям, в том числе «Два веронца» У. Шекспира (1961), «Сверчок» Т. Кожушника, «Денис Давыдов» В. Соловьёва, «Оптимистическая трагедия» В. Вишневского (1967), «Гроза» А. Островского (1975), «Вовка на планете Ялмез», «Продолжение», «Шторм» В. Билль-Белоцерковского (1975), «Кто смеется последним» Кондрата Крапивы, «Старый Новый год» В. Рощина (1974), к телеспектаклю «Пинская шляхта», к телефильму «Песнь про зубра», к радиоспектаклю «Дзяўчынка спачувалачка».

Композиторская фильмография

• 1979 — «Красный велосипед» (режиссёр Юрий Оксанченко).

Ссылки

• [andreimdivani.com/ Андрей Мдивани] на официальном сайте.

Отрывок, характеризующий Мдивани, Андрей Юрьевич

– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.