Мевес, Ричард Троянович

Ричард Троянович фон Мевес
генерал-лейтенант Р. Т. фон Мевес
Дата рождения	1839(1839)
Дата смерти	22 февраля 1901(1901-02-22)
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	пехота
Звание	генерал-лейтенант
Сражения/войны	Польская кампания 1863 г., Русско-турецкая война 1877—1878
Награды и премии	Орден Святого Станислава 3-й ст. (1863), Орден Святого Станислава 2-й ст. (1872), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1877), Орден Святой Анны 2-й ст. (1878), Золотое оружие «За храбрость» (1879), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1880), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1887), Орден Святой Анны 1-й ст. (1890), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1893)

Ричард Троянович фон Мевес (1839—1901) — генерал-лейтенант, участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг.

Родился в 1839 г., образование получил в Константиновском кадетском корпусе, из которого 30 июня 1857 года был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Павловский полк; 30 августа 1862 года произведён в подпоручики.

30 мая 1863 года Мевес был произведён в поручики и принял участие в подавлении Польского восстания, 12 июня при местечке Годронцы был контужен пулею в среднюю часть правой ноги,признан раненым 3-го класса, за отличие награждён орденом св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

27 марта 1866 года получил чин штабс-капитана, 1869 году утвержден командиром роты ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, 20 августа 1870 года — капитана, 30 августа 1874 года — полковника, 1875 г.- флигель-адъютант Свиты Его Величества.

В русско-турецкой войне 1877—1878 гг. полковник Мевес под Горным Дубняком был ранен в левую руку и контужен в голову и левую сторону груди, за это дело он получил орден св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. За переход через Балканы он получил орден св. Анны 2-й степени с мечами, а за отличие под Филлиппополем — золотую саблю с надписью «За храбрость» (в 1879 году). 19 февраля 1879 г. разрешено во всех случаях носить фуражку вместо кивера, а 1883 г. перечислен во 2-й класс раненых.

16 июля 1878 года Мевес получил в командование лейб-гвардии 2-й стрелковый батальон, 18 мая 1884 года — лейб-гвардии Павловский полк, причём с 30 марта 1893 года одновременно командовал 2-й бригадой 2-й гвардейской пехотной дивизии; 30 августа 1884 года был произведён в генерал-майоры. 10 января 1894 года возглавил 23-ю пехотную дивизию и 30 августа того же года получил чин генерал-лейтенанта. В 1897 году Мевес был назначен начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии, а 4 августа 1899 года — командиром 20-го армейского корпуса.

Среди прочих наград Мевес имел ордена св. Станислава 2-й степени ( 1872 год), св. Владимира 3-й степени (1880 год), св. Станислава 1-й степени (1887 год), св. Анны 1-й степени (1890 год) и св. Владимира 2-й степени (1893 год), Белый Орел( 1898 год).

Умер 22 февраля 1901 года.( некролог " Разведчик", 1901 г.,№ 543.)

Его брат Михаил был генералом от инфантерии и членом Военного совета.

М. И. Драгомиров в статье по случаю смерти Мевеса охарактеризовал его как «человека и солдата прочного: не только сам ты службу по чести и правде правил, но умел налаживать на оную и других. Солоно иногда от тебя приходилось… а в конце концов… поминали тебя… добрым словом и награждали признательностью нелицемерной. И был ты человек большой и полезной силы, хотя и ловкач… Там, где твоя воля была, не показному делу служил ты, а правдивому служебному и пользе солдатской».

Мнения и оценки

Известный российский генерал Деникин характеризовал Мевеса следующим образом:

В огромном калейдоскопе военных начальников, которых или о которых я знал за первую четверть века службы, выделялся один - исключительною требовательностью, но вместе с тем и исключительным уважением к офицерскому званию. Это был командир XX корпуса ген. Мевес, умерший за три года перед японской войной. Человек высокой честности, прямой, суровый, он стремился провести и поддержать в офицерской среде рыцарское понятие об её предназначении и моральном облике. Едва ли не единственный из крупных начальников, он не допускал столь излюбленного и в сущности позорного способа воздействия, не применявшегося в отношении служилых людей прочих ведомств, - ареста офицера. В этом наказании он видел "высшую обиду личности, обиду званию нашему". Мевес признавал только внушение и выговор начальника и воздействие полковых товарищей. "Если же эти меры не действуют, - офицер не годен, и его нужно удалить".

Источники

• Бутовский Н. Воспоминания о Р. Т. М. // «Русский инвалид», 1901, № 48.
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Драгомиров М. И. Сборник «11 лет». Кн. 1.
• Список генералам по старшинству. Исправлено по 1 января. СПб., 1886. То же: Составлен по 1 сентября. СПб., 1896

Отрывок, характеризующий Мевес, Ричард Троянович

Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.