Мегакл (сын Гиппократа)
| Мегакл | |
| др.-греч. Μεγακλῆς | |
| Род деятельности: |
политик |
|---|---|
| Отец: | |
| Супруга: |
Кесира |
| Дети: |
Диномаха |
Мегакл (др.-греч. Μεγακλῆς) — афинский политический деятель первой половины V века до н. э.
Содержание
Биография
Сын Гиппократа, племянник Клисфена, брат Агаристы, жены Ксантиппа и матери Перикла.
В просопографической и генеалогической литературе для удобства обычно именуется Мегаклом (IV)[1][2].
По-видимому, матерью Мегакла была дочь тирана Гиппия, на которой его отец женился после возвращения из изгнания (после 527 до н. э.)[3][4]
Возможно, в начале V века до н. э. Мегакл был главой рода Алкмеонидов. Также он был одним из лидеров политической группировки, возглавляемой его зятем Ксантиппом[5].
Подробности его политической деятельности неизвестны, но в 486 до н. э. Мегакл был изгнан из Афин посредством остракизма[6]. Он был вторым, после Гиппарха, политиком, ставшим жертвой остракофории, и его изгнание стало первым ударом Фемистокла по группировкам его противников — Алкмеонидов и Кериков. Среди прочего, граждане, судя по надписям на остраконах, обвиняли Мегакла в распутстве и корыстолюбии[4].
Вероятно, Мегакл удалился в Дельфы, где в том же году его квадрига одержала победу на Пифийских играх. Друг и гостеприимец Мегакла Пиндар посвятил этому успеху Седьмую Пифийскую оду («Афины»)[5].
| Πίνδαρος. ΜΕΓΑΚΛΕΙ ΑΘΗΝΑΙΩΙ ΤΕΘΡΙΠΠΩΙ |
Перевод М. Л. Гаспарова |
|---|---|
|
Κάλλιστον αἱ μεγαλοπόλιες Ἀθᾶναι |
Державные Афины — |
В этом произведении Пиндар упоминает постройку Алкмеонидами храма Аполлона в Дельфах, победы этого рода в панэллинских состязаниях и недавний остракизм заказчика.
В 480 до н. э., в связи с нашествием Ксеркса, Мегакл, как и другие жертвы остракизма, был амнистирован. Впоследствии Лисий в обвинительной речи против Алкивиада Младшего упомянул о том, что Мегакла изгоняли дважды. То же самое сообщает Псевдо-Андокид[7]. После того, как в 1960-х годах была обнаружена древняя свалка, на которой нашли примерно 7 тысяч остраконов, из которых на 4500 было нацарапано имя Мегакла, некоторые исследователи выдвинули предположение, что он мог подвергнуться вторичному остракизму в конце 470-х годов до н. э. Большинство специалистов считает эту версию недостаточно обоснованной, а сообщение Лисия и Псевдо-Андокида может относиться к событиям 507 до н. э., когда Алкмеониды были изгнаны Клеоменом[8].
Семья
Мегакл был женат на своей двоюродной сестре Кесире, дочери Клисфена, известной своим роскошным образом жизни[9].
Предположительно, его дочь была женой Гиппоника, от которого родила сына Каллия, а в 450-х годах до н. э. вышла вторым браком за своего двоюродного брата Перикла, которому родила Ксантиппа и Парала[10].
Другая дочь Мегакла, Диномаха, была выдана за Клиния, политического союзника Перикла, и стала матерью Алкивиада[10].
Сыном Мегакла и Кесиры считается Мегакл (V), олимпионик 436 до н. э.[2]
Возможно, сыном Мегакла был Евриптолем, упомянутый Плутархом[11][12].
Напишите отзыв о статье "Мегакл (сын Гиппократа)"
Примечания
- ↑ Kahrstedt, 1931, S. 126.
- ↑ 1 2 Рунг, 2008, с. 181.
- ↑ Суриков, 1997, с. 17.
- ↑ 1 2 Суриков, 2006, с. 77.
- ↑ 1 2 Суриков, 1997, с. 19.
- ↑ Суриков, 2006, с. 131.
- ↑ Псевдо-Андокид. IV, 34
- ↑ Суриков, 2006, с. 61—63.
- ↑ Суриков, 2006, с. 77—78.
- ↑ 1 2 Суриков, 1997, с. 24.
- ↑ Плутарх. Перикл, 7
- ↑ Суриков, 1997, с. 27.
Литература
- Kahrstedt U. Megakles 4 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. Band XV, 1. — Stuttgart: J. B. Metzler, 1931.
- Рунг Э. В. Греция и Ахеменидская держава. — СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2008. — ISBN 978-5-8465-0851-4.
- Суриков И. Е. Остракизм в Афинах. — М.: Языки славянских культур, 2006. — ISBN 5-9551-0136-5.
- Суриков И. Е. [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1403439442 Перикл и Алкмеониды] // ВДИ, № 4. — 1997.
Отрывок, характеризующий Мегакл (сын Гиппократа)
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
