Медаль «За освобождение Белграда»
| Медаль «За освобождение Белграда» | |||
| |||
| Страна | |||
|---|---|---|---|
| Тип | |||
| Кому вручается |
военнослужащим Красной Армии, Военно-морского флота и войск НКВД | ||
| Основания награждения |
непосредственным участникам освобождения Белграда | ||
| Статус |
не вручается | ||
| Статистика | |||
| Параметры |
круг из латуни диаметром 32 мм | ||
| Дата учреждения | |||
| Количество награждений |
70 000 | ||
| Очерёдность | |||
| Старшая награда | |||
| Младшая награда | |||
Медаль «За освобождение Белграда» — медаль, учреждённая Указом Президиума ВС СССР от 9 июня 1945 года. Проект медали создал художник А. И. Кузнецов.
Медалью «За освобождение Белграда» награждаются военнослужащие Красной Армии, Военно-морского флота и войск НКВД — непосредственные участники героического штурма и освобождения Белграда в период 29 сентября — 22 октября 1944 года, а также организаторы и руководители боевых операций при освобождении этого города.
Медаль «За освобождение Белграда» носится на левой стороне груди и при наличии других медалей СССР располагается после медали «За взятие Берлина».
Медалью «За освобождение Белграда» награждено около 70 000 человек.
Описание медали
Медаль «За освобождение Белграда» изготовляется из латуни и имеет форму правильного круга диаметром 32 мм.
На лицевой стороне медали по окружности надпись «ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ», в центре надпись «БЕЛГРАДА», вверху над надписью пятиконечная звездочка, по окружности лавровый венок.
Лицевая сторона медали окаймлена бортиком.
На оборотной стороне медали дата освобождения Белграда — «20 октября 1944», над датой пятиконечная звездочка.
Все надписи и изображения на медали выпуклые.
Медаль при помощи ушка и кольца соединяется с пятиугольной колодкой, обтянутой зеленой шёлковой муаровой лентой шириной 24 мм. Посередине ленты чёрная полоска шириной 8 мм.
Напишите отзыв о статье "Медаль «За освобождение Белграда»"
Ссылки
- [mondvor.narod.ru Медали и ордена СССР]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Медаль «За освобождение Белграда»
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
