Медб

Медб (др.‑ирл. Medb [mɛðv], среднеирл. Meḋḃ, Meaḋḃ = Medhbh, Meadhbh, ирл. Meabh, англ. Maeve, в англоязычных странах общепринято произношение Мэйв — в пер.: опьяняющая, упоительная) — воинственная божественная королева Коннахта, одна из центральных фигур ирландской мифологии.

Королева Медб, как и герой Кухулин, является героиней Уладского цикла ирландских преданий, происхождение которого относится предположительно к VIII столетию. О ней и её деяниях рассказывается в известнейшем ирландском эпосе — Похищение быка из Куальнге и других сагах. В «Похищении» описывается, как Медб пытается путём войны с королевством Ульстер получить гигантского быка Донн Куальнге, чтобы сравняться богатством и владением со своим супругом, владевшим таким же необыкновенным быком — Финдбеннахом.

Согласно сагам, Медб была прекрасной и воинственной королевой Коннахта, королевства, лежавшего на западе Ирландии, с характером волевым, мужественным и непреклонным. Первоначально Медб была засватана за Конхобара, однако затем отказала ему и вышла замуж за Айлилля, ставшего королём Коннахта. От Айлиля Медб родила семерых сыновей; все они получили имя Майне, так как друид предсказал, что Конхобар, которого Медб ненавидела, падёт от руки человека по имени Майне (в конце концов один из них действительно убил Конхобара, но совсем не того, которого ненавидела Медб). Согласно преданиям, Медб была бесстрашна и самостоятельна в личных отношениях с мужчинами: её возлюбленными были Фергус, Кухулин и многие другие герои. Королева Медб владела тайными знаниями — колдовскими и друидическими, а также обладала даром ясновидения. Ей служили духи-покровители, принимавшие звериный облик (птицы и ящерицы).

Гибель королевы описана в саге «Смерть Медб». Ещё в юности Медб убила свою сестру Клотру, которая была королевой до неё. Много лет спустя сын Клотры, Фурбайде, услышав, как люди восхваляют красоту Медб, купавшейся у озера Лох Ри, бросил в неё кусок сыра и попал в голову. Медб мгновенно погибла.

По легенде, похоронена королева Медб внутри гигантской каменной пирамиды (отнесённой учёными к временам железного века), возведённой на вершине горы Нокнари (графство Слайго), и накрытой сверху земляным курганом диаметром в 55 метров и высотой в 10 метров.

Изображение королевы Медб помещалось на банкноты Ирландии номиналом в 1 фунт вплоть до введения в этой стране евро в 2002 году.

Отрывок, характеризующий Медб

Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.