Медведев, Вадим Владимирович
| Вадим Медведев | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
30 декабря 2008 (57 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
Вадим Владимирович Медведев (9 февраля 1951 — 30 декабря 2008, Санкт-Петербург) — журналист Ленинградского телевидения, ведущий программы «600 секунд».
Сын известного актёра Вадима (Владимира) Александровича Медведева.
Закончил филологический факультет ЛГУ. Работал корреспондентом и выпускающим редактором информационной программы «Ленинград», на телестанции «Факт». В 1988 году по приглашению Александра Невзорова стал ведущим программы «600 секунд», где проработал до 1991 года. Позже вёл передачу ТСБ (Телевизионная Служба Безопасности) на канале Петербург и преподавал там же на курсах для персонала. В начале 2000-х оставил журналистику по состоянию здоровья (страдал сахарным диабетом).
Увлекался изготовлением макетов железных дорог и был членом клуба коллекционеров масштабного железнодорожного моделизма.
В декабре 2008 года был доставлен в больницу с инсультом. Там у Медведева также начался менингит.
Скончался 30 декабря 2008 года. Похоронен на Большеохтинском кладбище Санкт-Петербурга.
Напишите отзыв о статье "Медведев, Вадим Владимирович"
Ссылки
- [www.lenizdat.ru/a0/ru/pm1/c-1057473-0.html «Такой передачи, как „600 секунд“, никогда не будет — и, наверное, слава богу»]
- [www.gazeta.spb.ru/107801-0/ Ушел из жизни журналист Вадим Медведев]
- [www.lenizdat.ru/a0/ru/pm1/c-1070229-0.html Ушел из жизни известный ленинградский журналист Вадим Медведев]
|
Это заготовка статьи о журналисте. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Медведев, Вадим Владимирович
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
