Медвежья потеха

Медвежья потеха — одна из древнейших форм развлечения на Руси. «Медвежья потеха» считалась царской забавой.

История

И. Забелин называл медвежью потеху самой старой и самой обычной. В Москве медведи содержались на специальном псаренном дворе. Медведи: дворные (живущие на псаренном дворе), гончие, сступные, спускные, дикие. Иногда для потех привозили белых медведей.

В России «медведчики» были самостоятельной профессией, которую писцовые книги называли отдельно от скоморохов. В то же время и протопоп Аввакум непосредственно связывает «плясовых медведей» со скоморохами. Самыми первыми медвежьими поводырями были, скорее всего, бродячие скоморохи.

Место проведения

Медвежьи потехи устраивали в Кремле — на заднем государевом дворе, или на специально устроенном месте. В XVII веке потехи зачастую устраивали на Цареборисовском дворе, у палат патриарха. Иногда потехи устраивались в загородных дворцах, на псаренных дворах. Травля устраивалась по праздникам (чаще осенью и зимой), комедии — в любое время года. На Масляной неделе медвежьи потехи устраивались для народа — на льду Москвы реки; медведи и собаки плохо держались на льду.

Медвежьи бои в различных формах просуществовали до XIX — начала XX века на Севере и в Центре России, Верхнем и Среднем Поволжье, Восточной Белоруссии.

В Москве, за Тверской заставой И. И. Богатырёв содержал волчью и медвежью травлю до 1830 года. Позднее она переместилась за Рогожскую заставу, где для этого был построен деревянный круглый амфитеатр.

Звери

«Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» Кутепова дает следующее описание: «И в травлях, и в потехах дворцовых главную роль играли медведи дикие или выученные, дрессированные. Для государевой потехи медведи отыскивались по всем областям, и лучшие повсюду отбирались в силу царского указа и доставлялись в Москву на обширный псаренный двор, где, кроме медведей, содержались и другие звери, а также и охотничьи собаки. Ученые медведи, жившие постоянно во дворе, назывались дворными; другие были гончие, или „гонные“, медведи, то есть пойманные уже взрослыми и не совсем прирученные, так что они составляли нечто среднее между дворными и дикими медведями; дикие медведи поставлялись на потеху прямо из леса».

В Европе были хорошо известны венгерские медведи, центральные и северные губернии России обслуживались медведями, дрессированными на Верхней Волге. Сергачевский уезд Нижегородской губернии был широко известен своими учёными медведями. Вероятно, поэтому медведь был помещён в нижней части герба города Сергача. Поводчиков и медведей часто называли «Сергач», даже если они были из других губерний.

Три вида

Медвежья потеха была трёх^{[уточните ссылку (уже 3378 дней)]} видов:

• Травля: медведь против собак
• Медвежьи бои: медведь против человека, медведь против медведя
• Комедия: цирковые представления

«Должно полагать, что все эти три статьи входили в состав каждого зрелища медвежьей потехи, которое могло начинаться комедией, продолжаться травлей и заканчиваться боем», — пишет Кутепов.

Травля

«Травля медведей производилась с помощью собак или же диких медведей, напускавшихся на медведей ученых».

Бои

Бои устраивались на специальной огороженной площадке. В боях участвовали дикие медведи и люди. Человек был вооружен рогатиной. Бойцы обычно получали в награду ткань ценой в 2 рубля. Бой человека, вооруженного рогатиной, с медведем, считался обычным способом охоты на медведя. В боях участвовали, как правило, дворовые люди, служители Конюшенного двора: псари, псовники, охотники и т. д. Иногда на бой выходили люди разных сословий и чинов: стрельцы, истопники, дети боярские, князья и т. д.

В групповых боях участвовали от 2 до 8 человек и столько же медведей.

Кутепов пишет: «Бой с медведем происходил так: в круг, обнесенный стеною, ставили человека и на него спускали свирепого медведя; задача бойца заключалась в том, чтобы не пропустить момента, когда всего легче воткнуть медведю в бок рогатину или деревянные вилы: если боец успевал уловить момент, он сразу клал медведя на месте, а нет — так сам становился жертвой разъяренного зверя и погибал на глазах зрителей. При удачном исходе боя с медведем бойца вели к царскому погребу, где он в честь государеву напивался допьяна, и, кроме того, из государевой казны обыкновенно ему отпускалось портище (кусок) хорошего сукна на кафтан, ценою в два рубля (…) Большею частию бойцы принадлежали к дворцовому же, государеву, чину и состояли при Ловчем пути, или при царской охоте: это были псовники, конные и пешие псари и собственно охотники, первые люди Ловчего пути».

Комедии

Комедии устраивали поводчики — ещё одна разновидность профессии медведчика. Комедия устраивалась с ряженной козой. Поводчики сопровождали представления присказками и поговорками, объясняя происходящее.

Кутепов пишет: «Во время медвежьей комедии поводчики забавляли зрителей присказками и приговорками, которые служили как бы текстом к этому медвежьему балету и объясняли медвежьи действа; старинный иронический и шутливый ум русского человека при этом не ходил в карман за словом и с беззастенчивым остроумием выставлял напоказ всякие смешные стороны тогдашней жизни».

В местечке Сморгони (Ошмянский уезд Виленской губернии) был организован специальный зверинец, который назывался «Сморгонская академия». В журнале «Советский цирк» (№ 3 1959 год) была опубликована статья Я. Солодухо «Медвежья академия». В статье рассказывалось о методе дрессировки медведей в «Медвежьей академии».

медведей дрессировали в железных клетках с медным дном, опущенных в глубокую яму на половину её глубины. В каждую клетку загоняли по два — три медвежонка, а в яму клали хворост и валежник, которые поджигались. Обучение состояло в том, что дно клетки, где находились звери, постепенно нагревалось и медвежаты вынуждены были вставать на задние лапы, так как на них заранее надевали лапти, а передние лапы оставались незащищенными. Когда становилось особенно жарко, медведи начинали переступать с ноги на ногу, и в это время дрессировщик бил в бубен. Так было ежедневно в течение месяца — двух. Потом медвежат выводили из клетки на волю и продолжали упражнения с бубном. При первых же ударах медвежата становились на задние лапы и под звуки бубна переминались без подогрева. Следовало поощрение в виде куска хлеба или морковки.

Современные дрессировщики называют эту информацию не достоверной. Солодухо записал свой рассказ об академии по своим детским воспоминаниям, со слов старожилов.

О медвежьей комедии можно получить представление из объявления, опубликованного 8 июля 1771 года газетой «Санкт-Петербургские Ведомости», о проведении медвежьей потехи крестьянами города Курмыша Нижегородской губернии. В объявлении перечислялись номера, которые исполняли медведи. Например:

3) на задних ногах танцуют;

7) вставши на задние ноги и воткнувши между оных палку ездят так, как малые ребята;

8) берут палку на плечо, и с оною маршируют, подражая учащимся ружьем солдатам;

13) как малые робята горох крадут и ползают, где сухо, на брюхе, а где мокро, на коленях, выкравши же валяются; и т. д.

Медвежьи комедии, как народный промысел, были запрещены Высочайшим повелением 30 декабря 1866 года, окончательный срок прекращения промысла был указан в 5 лет.

В культуре

Часть «тёмной легенды» Ивана Грозного составляют медвежьи потехи его царствования. Шлихтинг, наблюдавший двор опричников в слободе, писал: «…тиран отсылает обоих к суду бояр для разбора дела. Шут, как это было у него в обычае, приводит с собою медведя и там же, на суде, пред судьями выпускает медведя на брата. Дикий медведь с врождённой ему свирепостью стал рвать и терзать человека когтями. Упомянутые судьи начали бить медведя кулаками и палками, пока тот не отпустил его. Меж тем, когда медведь отходил, прибегает шут и взрезает ножом икру ноги поверженного брата, а кровью, которая обильно хлынула из раны, мажет пасть зверя. Медведь, отведав человеческой крови, приходит в ярость, снова нападает на человека, схватывает его, валит, терзает. Наконец, шут, по чувству сострадания, попытался вырвать брата из пасти медведя, но уже не мог оттолкнуть бешеного зверя, и этот медведь протащил несчастного в другие палаты, где обычно принимают посланцев государей. Желая вознаградить и поправить это из ряду вон выходящее бесчестие, брат-шут препоручает растерзанного и измученного вниманию тирана, и пострадавший записан был в число придворных тирана»

В повести А. С. Пушкина (1833) «Дубровский» описано, как богатый и своенравный русский барин Кирилл Петрович Троекуров любил подвергать своих гостей разным жестоким шуткам, избранная же была запереть кого-нибудь в комнате с голодным медведем на цепи.

См. также

• Медвежья комедия
• Цирк
• Гладиатор
• Damnatio ad bestias
• Скоморохи
• Вождение медведя — славянский обряд

Литература

• Власова З. И. [www.box.net/shared/qpt3la7is4 Скоморохи и фольклор]. — СПб.: Алетейя, 2001. — С. 13. — 522 с. — ISBN 5-89329-382-7.
• Забелин И. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — М.: Транзиткнига, 2005. — ISBN 5-9578-2773-8
• Некрылова А. Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII — начало XX века. — Л.: Искусство, 1984. — 189 с.
• Солодухо Я. [ruscircus.ru/arhiv-press/academy597 Медвежья академия] // Советский цирк. — 1959. — № 3 (март).

Отрывок, характеризующий Медвежья потеха

– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.