Мадина аз-захра

Медина Асаара или Мади́на аз-Захра́ (араб. مدينة الزهراء‎‎ Madīnat al-Zahrā', исп. ‘la ciudad brillante’ - “сияющий город”) — дворцовый город, построенный в 10 в. н.э. по приказу Абд ар-Рахмана III, халифа из династии кордовских Омейядов, в 8 километрах к западу от Кордовы, в районе горного хребта Сьерра-Морена в Испании. Основные причины постройки города носили политико-идеологический характер: титул халифа требовал от него основать новый город как символ власти, в подражание другим восточным халифатам, и, кроме того, для демонстрации превосходства над своим злейшим врагом, Фатимидским халифатом, располагавшемся в Северной Африке. Помимо политики, они были также оппонентами в вопросах религии, так как Фатимиды, придерживавшиеся шиитского направления ислама, враждовали с Омейядами, которые в большинстве своем были суннитами.

Также пользуется популярностью мнение, что город был построен в честь фаворитки халифа по имени Аз-Захра (Azahara).

В 1923 году место археологических раскопок Медина Асаара было объявлено национальным культурным памятником Испании.

Комплекс Медина Асаара

Расположенный в 8 километрах к западу от Кордовы, в предгорьях Сьерра-Морена на склоне Яваль аль-Арус, напротив долины реки Гвадалквивир, на отроге горы между двух обрывов, город Медина Асаара называют средневековым Версалем. Место было выбрано благодаря чрезвычайно удобному ландшафту, который позволил разработать проект иерархических конструкций таким образом, что город и равнина, растянувшаяся у его подножия, физически и визуально подавлялись сооружениями Алькасара. Реализация проекта привела к созданию сети дорог, гидравлической инфраструктуры и системы снабжения строительства, которые частично сохранились и до сегодняшнего дня в виде остатков дорог, каменоломен, акведуков, огородов и мостов.

В совершенстве используя разницу уровней земли, дворцовый город Медина Асаара был распределен между тремя террасами. Город имел прямоугольную планировку, в противоположность извилистой и хаотичной структуре, характерной для мусульманского градоустройства. С запада на восток город протягивался на 1500 метров, с севера на юг - на 750, лишь немного искривляясь на северной стороне в связи с необходимостью приспособления к сложной топографии местности. Топография сыграла решающую роль в облике города. Местоположение в предгорьях Сьерра-Морена позволило спроектировать программу городской застройки, в рамках которой расположение и физические отношения между различными зданиями оказываются результатом роли каждого из них в комплексе, части которого они составляют: дворец находится на самой высокой точке, входящие в него здания уступами располагаются на склоне горы, ясно показывая тем самым свою доминантную позицию над городскими домами и мечетью, растянувшимися на равнине.

Изучая расположение террас, обнаруживаем, что первая соответствует жилой зоне халифа, за которой следует служебная зона (Дом Визирей, Военный Дом, Богатый Зал, хозяйственные постройки, сады…), приводящая, наконец, к собственно городу (жилые дома, ремесленные мастерские…) и мечети Альхама, которые отделяются от двух предыдущих террас обособленной стеной, изолирующей дворцовый комплекс. Исследование выявило городскую структуру, для которой характерно присутствие больших незастроенных, пустых площадей, располагающихся вдоль всей южной стороны Алькасара, тем самым обеспечивая ему изоляцию и визуальное доминирование над долиной и создавая идиллический пейзаж. Действительно, единственные застроенные площади на этом нижнем уровне - две широкие полосы по краям: западная, с ортогональной застройкой, и восточная, с менее жестким устройством.

Исторический контекст

Кордовский халифат представлял собой андалусское государство, провозглашенное Абд ар-Рахманом III из династии Омейядов в 929 г. н. э. и обладавшее величайшим политическим, социальным и экономическим значением в мусульманской Испании, что превратило Кордову в самый прогрессивный город в Европе, предмет изумления всего мира.

В 750 г. н. э. династия Омейядов, правившая в Дамасском Халифате, была свергнута Аббасидами. Абд ар-Рахман бен Умейя (Абд ар-Рахман I), единственный выживший из семьи, бежал в Аль-Андалус и в 756 г. провозгласил Кордовский Эмират независимым от новой столицы Аббасидов, Багдада. Сам Абд ар-Рахман I не объявлял себя халифом, это сделал один из его наследников, Абд ар-Рахман III, сразу как только положил конец политической нестабильности эмирата (заключавшейся, главным образом, в восстании Омара бен Хафсуна). Создание халифата знаменовало подъем до государственного уровня Багдадского Халифата, что означало конкуренцию с халифатом Аббасидов, как религиозную, так и политическую. Во времена правления Абд ар-Рахмана III (929—961) и его сына и наследника аль-Хакама II (961—976) кордовское государство укрепляется. И в этот момент Абд ар-Рахман III ощущает потребность в символе его религиозной и политической силы, роль которого мог сыграть дворцовый город, где он жил бы со своим двором. В 936 г. н. э. он приказывает воздвигнуть роскошный Медина Асаара рядом со столицей, Кордовой. Возникший из ничего, царский город собирает в себе всю политическую силу халифата.

Дипломатические отношения в тот момент концентрировались на христианских королевствах полуострова, с напряженными диалогами и отдельными вооруженными столкновениями; на севере Африки, против фатимидов, которые контролировали ключевые торговые пути с Африкой к югу от Сахары, откуда доставляли золото; и на Средиземном море, где поддерживались дипломатические отношения с Византией.

Во времена правления Хишама I (976—1016) ведущую роль на самом деле играл хаджиб или премьер-министр Аль-Мансур, военный гений, державший в узде северные христианские королевства, вплоть до того, что вступил в Леон, Памплону, Барселону и Сантьяго де Компостела, откуда унес колокола романского монастыря, посвященного Сантьяго, и увез их в Кордову.

Со смертью Аль-Мансура в 1002 г. н. э. проблема наследования вылилась в «фитну» (араб. «fitna») — гражданскую войну — продлившуюся с 1010 по 1031 гг., когда было принято решение превратить Аль-Андалус в объединение множества мелких королевств-тайф (исп. taifa, «тайфа», от араб. طائفة‎‎, «таифа», множ. — طوائف, «тауаиф»), вследствие чего Аль-Андалус терял свою гегемонию и давал значительный толчок для развития христианских государств.

Именно во время «фитны» Медина Асаара был заброшен, началось его постепенное разрушение вследствие разграблений и в итоге город оказался в полном забвении. Альморавиды, в 1086 году вторгшиеся в Аль-Андалус с севера Африки и объединившие тайфы под своей властью, строили руководствуясь своей собственной архитектурой, но от их построек мало что осталось, так как последовавшее вскоре вторжение альмохадов установило ультра ортодоксальный исламизм и разрушило почти все важные постройки альморавидов, включая Медина Асаара и другие сооружения халифата.

История комплекса

Медина Асаара был построен по приказу первого халифа Аль-Андалуса, Абд ар-Рахмана III ан-Насира (891–961) как часть политической, экономической и идеологической программы, запущенной после создания халифата. Утверждается, что основание города связано с фавориткой халифа, которую звали аз-Захра (Azahara), но главные мотивы его строительства носят скорее политико-идеологический характер: гордость халифа требует основать новый город в качестве символа его власти в подражание другим восточным халифам, а также для демонстрации своего превосходства над злейшими врагами, Фатимидами из Северной Африки.

Что касается происхождения названия, как было сказано ранее, основанием могло быть имя самой любимой жены халифа аз-Захры, значение которого - “Цветок” - могло подсказать халифу идею возведения города на окраине Кордовы, города, который носил бы имя его любимой и стал бы “Городом аз-Захры”, “Городом Цветка Апельсина" (la Ciudad de la Flor de Azahar). Но это больше легенда, нежели реальность, так как “аз-Захра” в то же время означает и “сверкающий”, “сияющий”, это слово связано в данном языке с другими, означающими “Венера” или даже сам “цветок”, так что это может быть просто ссылка на новый блистательный город халифа.

Хотя происхождение города и окутано легендами, известно, что строительство началось в конце 936 года по христианскому летосчислению под руководством мастера-каменщика Маслама бен-Абдаллаха и продолжалось в течение последующих 40 лет, включая времена сына и наследника халифа, аль-Хакама II. В 945 г. двор переезжает в новый город, где уже находится мечеть Альхама (941), при этом Монетный Двор не перевозят вплоть до 947-948 гг. Воздвигая этот величественный город, халиф кордовский стремился затмить, превзойти восточных халифов Аббасидов, в особенности знаменитый город и королевский двор Самарра.

Литературные и исторические источники доносят до нас информацию об огромнейших суммах, потраченных на постройку города, о вложенном в него неимоверном труде, о его монументальности и художественном великолепии - вплоть до малейших деталей, - а также о роскоши и показном великолепии приемов и церемоний, проводимых халифом довольно часто. Управление и двор действительно переехали в новую резиденцию. Впоследствии, среди всех прочих, в этих богатых залах будут принимать испанских христианских королей, сверженных с трона, послов императора Германии, эмиссаров Борреля II, графа Барселоны... Торрес Бальбас (один из отцов-основателей реставрации исторических памятников Испании) так описывает эти церемонии: "Поднявшись сквозь тесные шеренги солдат в богатой униформе, вооруженных сверкающим оружием и расположенных в идеальном порядке, монархи и послы входили в восточный зал Медина Асаара с террасой, стены которого покрывали богатые ковры. В дальнем конце на подушках восседал халиф в окружении всех высокопоставленных лиц своего блистательного двора, подобно божеству, почти недостижимому. Посетители падали на землю перед ним и правитель с заметным воодушевлением подавал им руку для поцелуя".

Однако, прошло немногим менее ста лет и весь этот монументальный комплекс превратился в необъятное поле руин, так как был разрушен и разграблен в 1010 г. вследствие гражданской войны (фитны), положившей конец Кордовскому Халифату. Грабежи, сражения и пожары уничтожили самый красивый город на западе.

Картина каталанского художника Д. Байшераса (Барселона, 1862-1943), попытка воскресить в актовом зале Университета Барселоны прием послов Византии в Медина Асаара, на базе ресурсов и традиций, характерных для восточной живописи того времени; неестественная, хотя и красочная, реконструкция аудиенции, которую кордовский монарх дал византийским послам в сопровождении нескольких монахов, которые явно застигнуты врасплох показным великолепием и пышностью роскошного двора халифа, расположившегося в столь необычном месте. Несмотря на то, что двор Византии, откуда они прибыли, не был в действительности примером аскетизма.

После гражданской войны (фитна), принесшей городу разруху, разграбление и разрушение дворцового города продолжились в течение последующих веков, так как его использовали в качестве искусственной каменоломни для последующего возведения других сооружений в городе Кордова. В итоге город постепенно погружался в забвение, а затем, когда именно - точно неизвестно, полностью исчез из общественного поля зрения.

Архитектура Дворцового Города

Благодаря наклонному рельефу местности, город расположился на трех следующих друг за другом террасах, которым соответствовали три части города, разделявшиеся стенами.

Резиденция халифа доминировала над всем районом с верхней террасы, располагавшейся на севере. На среднее площадке размещались административные здания и жилища самых важных должностных лиц двора. Нижняя предназначалась для простого населения и солдат, там же находились мечеть, рынки, бани и общественные сады.

Также бросается в глаза примечательное разделение между пространствами общественными и частными, хотя оба сектора следовали схожей схеме: открытое пространство с колоннадой предваряет дверь, за которой начинается улица или извилистый коридор, ведущий в различные залы. Самые ослепительные помещения входят в официальную зону, предназначенную для политической активности и приемов иностранных деятелей, среди них выделяются Залы Послов, которых два: Западный и Восточный, каждый из которых связан с соответствующим садом.

Северные Ворота

Северные ворота находятся посередине северной стены, именно сюда ведет так называемая "дорога грецких орехов" ("Camino de los Nogales"), самый короткий путь сообщения с Кордовой в те времена. Ворота имеют коленчатое устройство и ведут в караульную. Северные ворота, как и остальная часть стены, построены из аккуратных каменных плит, выложенных с использованием ложковой и тычковой перевязки. От северных ворот берет своё начало уходящий влево извилистый спуск, связывающийся с четырьмя воротами и ведущий, в свою очередь, к следующему примечательному строению общественного сектора Алькасара.

Военный Дом

Следующее сооружение - Дар аль-Юнд ("Dar al-Yund"), более известный в разговорной речи как Военный Дом. Речь идет о здании с фундаментом по типу базилики, с пятью продольными нефами и одним поперечным, на концах которых располагаются залы, посередине расположены три центральных нефа, отделенных от остальных посредством дверей. Комплекс завершает большая площадь на южной стороне, оригинальное покрытие которой не сохранилось. На западной её стороне располагаются несколько больших залов, а на восточной - дом. Сооружение примечательно тем, что оригинальное кирпичное покрытие его пола сохранилось практически в целостности. С другой стороны, его стены облицованы строительным раствором цвета охры у основания и белым в остальной части.

Большой Портик

Большой Портик представляет собой наиболее значимый, символический и торжественный вход в самое сердце Алькасара, благороднейшая зона дворцового города, через которую открывается доступ в его административную и политическую часть. По первоначальному замыслу в него входило четырнадцать относительно простых арок, которые составляли восточный фасад большой площади, окруженной другими постройками. Все арки полукруглые, за исключением центральной, которая имеет форму подковы; арки воздвигнуты поверх колонн и выстроены по прямой линии с севера на юг, начинаясь с обнесенной стеной северной стороны. Аркада была украшена белой штукатуркой, в сводах чередовались кирпичи и камни. Речь идет о помпезном, декоративном здании, главной функцией которого было впечатлять всех приближающихся, без какой-либо взаимосвязи с пространством позади, где находилась лишь небольшая дверь.

Богатый Зал

Так называемый зал Абд ар-Рахмана III, восточный или просто богатый зал является наиболее ценной частью археологического комплекса, как благодаря своей художественной ценности, так и в связи с его историческим значением. Не подвергается ни малейшему сомнению его роль символа и эмблемы всего халифатского комплекса Медина Асаара. В настоящее время никто не оспаривает тот факт, что зал был центральной осью дворцового пространства, специалисты единодушно утверждают, что именно здесь проводились величайшие королевские церемонии, праздники, приемы иностранных послов и он же был тронным залом, поэтому нас не должно удивлять великолепие и богатство его украшения, от которого и происходит нарицательное название "Богатый Зал". Абд ар-Рахману III, любителю придворной роскоши, нравилось впечатлять своих гостей, которых он, как правило, принимал именно здесь, поэтому роскошь и мастерство халифского искусства достигают своего апогея именно в этих помещениях.

Строительство зала длилось всего три года, как удалось обнаружить исследователям, благодаря эпиграфическим надписям, найденным в основании и на пилястрах внутри помещения, которые сообщают нам даты с 953 по 957 год. С другой стороны, несмотря на историческую мимолетность и эфемерность существования Медина Асаара, мы определенно являемся свидетелями очень цельного в декоративном и архитектурном плане комплекса. В этом зале мы имеем возможность наслаждаться халифатским искусством времен правления Абд ар-Рахмана III во всем его великолепии.

Строго говоря, Богатый Зал не является одним лишь залом, как нас может заставить думать его название, на самом деле, речь идет о комплексе отдельных помещений и залов, которые все вместе образуют структуру единого пространства, разделенного аркадами. Структурно зал представляет собой базилику с тремя продольными нефами и одним поперечным на входе, который служит портиком, внешние размеры его при этом - 38x28 метров. Изголовья этих трех продольных нефов увенчаны слепыми арками в форме подковы, в одной из которых - центральной - предположительно располагался трон, восседая на котором халиф управлял дворцовыми церемониями. Осью комплекса является центральный продольный неф, отделенный от остальных боковых нефов набором из шести аркад в форме подков по обеим сторонам, тогда как поперечный отделяется от них тремя аркадами, также имеющими форму подков. Рядом и параллельно этим трем центральным нефам, окаймляя их по обеим сторонам, располагаются два внешних нефа, разделенных на три неравных сегмента.

Как мы уже сказали ранее, Богатый Зал выделяется на фоне всех остальных своей роскошной отделкой. В первую очередь следует отметить неизменное использование арок в виде подковы с двухцветной полихромией и столь характерное чередование клинчатых камней красноватого цвета и телесных тонов (благодаря песчаному камню, выбранному изначально для постройки), очень схожих с камнями, из которых выстроена мечеть в Кордове (сейчас это кафедральный собор). Арки в свою очередь подпирают колонны из мрамора высочайшего качества, в которых розовые оттенки чередуются со светло-голубыми, создавая тем самым любопытную игру цветов. Стволы колонн увенчаны характерными капителями композитного ордена.

Остальную поверхность стен полностью покрывали тонкие декоративные панели из резного мрамора. Для панелей была выбрана тема с высокой космологической символикой, хорошо соответствующая деревянному потолку, покрывавшему помещение, на котором были изображены звезды, что очень напоминало звездное небо. Тематика резьбы на панелях представляла собой древо жизни, тема, привезенная со старого востока. Панели были выполнены симметрично относительно одной оси. С другой стороны, вертикальный рельеф придавал отделке абстрактный графический характер, тогда как внутренняя отделка состояла из граней и пластин листьев, а также цветочных чашечек, что очень типично для испано-омейядского искусства.

Мечеть Альхама

Мечеть Альхама - одно из первых зданий, построенных в Медина Асаара между 941 и 945 гг. Это главная городская мечеть, где правитель или уполномоченный им человек руководил общей пятничной молитвой. Мечеть прилегает к восточной стороне Верхнего Сада, но при этом находится снаружи Алькасара, центральной части халифского комплекса. Здание, в отличие от мечети Кордовы, направлено в сторону Мекки. Оно состоит из дворика с колоннами с трех сторон и одного молитвенного зала с пятью продольными нефами, разделенными аркадами, перпендикулярными к ближайшей к Мекке стороне. Только пространство возле максуры, находившееся в исключительном пользовании халифа, было вымощено глиняными плитами, при этом остальной земляной пол молельни покрывали циновки. Минарет - башня, с которой призывали к молитве, - имеет квадратное основание снаружи и восьмиугольное изнутри, он примыкает к северному входу во двор.

Дом с Водоемом

Дом с Водоемом находится к западу от так называемого Дома Джафара и почти единогласно, хотя и при отсутствии четких тому доказательств, считается резиденцией наследного принца Аль-Хакама (Alhakén), сына Абд ар-Рахмана III, который в 961 г., после смерти последнего, унаследует титул халифа и правителя верующих. Что касается хронологии, это одна из наиболее трудно датируемых построек во всем комплексе, так как очень сложно приписать ей определенную дату, хотя путём стилистических сравнений установлено, что дата постройки должна быть относительно ранней.

Структурно она выделяется среди остальных, будучи единственной во всем комплексе постройкой, имеющей один этаж, расположенный вокруг сада с водоемом посередине, благодаря чему это было одно из самых уединенных пространств во всем дворцовом городе.

По меньшим сторонам дворика, через тройные богато отделанные аркады, открываются различные продолговатые залы, расположенные попарно в каждом пролете. Также на одной из сторон есть баня, которая изначально была в частном пользовании, а затем это пространство разделили между близлежащими постройками Дома Джафара.

Дом Джафара

Дом Джафара получил своё название в честь Джафара ибн Абд аль-Рахмана (Ya´far ibn Abd al-Rahmán), назначенного в 961 году хаджибом (премьер-министр, с араб. حاجب ḥāŷib). Несмотря на название, все еще нет уверенности в том, что этот человек проживал именно здесь, все утверждения основываются лишь на интуиции и исследованиях специалистов. Структура здания включает три сектора, организованные вокруг соответствующих им двориков, причем все три разного характера: общественный, личный и служебный. Официальный сектор включает одно похожее на базилику здание, которое состоит из трех продольных нефов, соединенных между собой посредством дверей, увенчанных подковообразными арками, и одного поперечного нефа, выходящего во двор, где цепочка продольных нефов прерывается фасадом, с целью приспособить его к пространству, созданному вследствие постройки прилегающей бани. Фасад представлен тройной аркадой, опирающейся на колонны. Что касается отделки здания, то пол был вымощен массивными плитами белого мрамора, за исключением дворика, где использовался лиловатый известняк. Кроме того, обращает на себя внимание отделка фасада при помощи арабесок из растительных и геометрических элементов, которая также присутствует в проемах, соединяющих поперечный и центральный нефы, как на передних их частях, так и на косяках.

Королевский Дом

Королевский Дом располагается в самой высокой точке Алькасара и представляет собой личную резиденцию халифа Абд аль-Рахмана III. Дом был построен на вырезанной в скале платформе, на которой располагались передняя терраса и три растягивавшихся в ширину анфилады комнат, завершавшихся с обеих сторон спальнями и полностью отделанных арабесками. Королевский Дом не примыкал к горному массиву верхней платформы, их разделял длинный служебный коридор, проходивший через весь комплекс. Как фасады главных комнат, так и внутренние порталы были украшены арабесками, вырезанными на каменных плитах, которые крепились к стенам. Богатство отделки распространяется также и на кирпичное покрытие пола различных комнат. Некоторые из них гладкие, тогда как многие другие прошли декоративную обработку путём инкрустации белого известняка в виде геометрических узоров.

Дорожная сеть

После и вследствие основания Медина Асаара была проведена серия шагов, благодаря которым новый город был обеспечен собственной и независимой дорожной сетью. Она сосредоточена на западе от Кордовы и в её состав входят:

• Прямой путь между Кордовой и Медина Асаара (Камино-де-лас-Альмуниас), который, в свою очередь, соединяет дворцовый город с дорогой на Севилью на северном берегу Гвадалквивира, а также с дорогами, уходящими от городских ворот на юг, восток и запад.
• Прямая и независимая связь между Медина Асаара и дорогой Кордова-Бадахос посредством Камино-де-Медиа-Ладера.
• Связь Медина Асаара с важнейшими восточными путями (Мерида, Толедо и Сарагоса) в обход Кордовы: Камино-де-Лос-Ногалес - Карриль-де-Лос-Торос.
• Вторичная дорога, соединявшая Медина Асаара с главными земледельческими зонами на западе (Аламирилья): Западная Дорога.

Произведения искусства

Медина Асаара - это не только архитектура, во времена расцвета города здесь располагалась изысканная коллекция произведений искусства в виде предметов небольшого размера. В настоящее время большая их часть разбросана по коллекциям и музеям всего мира, благодаря красоте и причудливости они являются объектом страстного желания коллекционеров. Ниже представлены описания нескольких, наиболее выдающихся предметов декоративно-прикладного искусства халифатского города.

Олениха из Медина Асаара

Олениха из Медина Асаара - небольшая бронзовая скульптура, служившая в качестве водяной форсунки в одном из многочисленных фонтанов дворцового города, - единогласно считается шедевром испано-мусульманской скульптуры периода Омейядов. Что касается хронологии, специалисты обычно датируют статуэтку последними десятилетиями 10 - первыми годами 11 века, установить более точную дату на данный момент не удается. Существуют три очень похожих реплики скульптуры, одна находится в национальном археологическом музее Мадрида, вторая в туристическом центре Медина Асаара, а последняя - в национальном музее Катара, она была куплена за 4 миллиона долларов одним арабским шейхом на международном аукционе в 1997 году.

Зооморфная керамика Медина Асаара

Этот любопытный предмет, который согласно исследователям являлся частью праздничного сервиза в одном из дворцовых сооружений города Медина Асаара, был приобретен за 220 000 евро испанским государством от имени Хунты Андалусии в апреле 2003 г. на одном из Лондонских аукционов. Исходя из морфологических характеристик предмета эксперты предполагают, что, возможно, он представляет собой жирафа. Что же касается его использования, считается, что он мог служить вместителем какой-либо жидкости. Отделка представлена белой глазурью с небольшими фрагментами зеленой и марганцевой. Относительно хронологии, почти все эксперты датируют его серединой 10 века.

Луврский Кувшин

Речь идет о зооморфном предмете, который предположительно был вывезен из Испании в результате разграбления французами во время войны за независимость. Сейчас это один из самых знаменитых экспонатов, выставленных в залах исламских древностей в парижском Лувре. Он представляет собой кувшин, в котором вне всяких сомнений угадывается фигура королевского павлина. Что касается использования, как предполагает его название, это был сосуд для хранения воды для последующего мытья рук. Любопытно, что на поверхности кувшина находится двуязычная надпись (на арабском и латинском), указывающая имя художника и дату изготовления, благодаря которой мы можем без проблем датировать предмет 972 годом. Среди других важных предметов была также найдена шкатулка из слоновой кости с надписями, названная "шкатулкой принца Альмогира" (Píxide de Al-Mughira), которая хранится в Лувре.

История раскопок

До повторного открытия Медина Асаара - повторного, так как Медина Асаара (испанский термин) всегда был там в течение последней 1000 лет, - горный склон, на котором он расположен, был известен как Старая Кордова. В Средние Века считалось, что именно там претором Марком Клавдием Марцеллом была воздвигнута первая римская Кордова, построенная очень быстро и на временной основе и затем перенесенная на берега Гвадалквивира как более благотворное для здоровья место. Причиной такого первоначального мнения об основании Кордовы послужило огромное количество развалин архитектурных сооружений, разбросанных в окрестностях горного склона, и эти остатков становится в разы больше, стоит только поднять пядь земли.

Предположительно начиная с 16 в., в разгар эпохи Возрождения, гуманисты начали спорить об истинном происхождении так называемой "старой Кордовы". Однако только в 17 веке Педро Диас де Ривас установил, что в тогдашней Кордове обнаруживалось слишком много римских руин, когда дело доходило до раскопок в каком-либо месте, что свидетельствовало о латинском происхождении города. Следовательно, то, что в действительности располагалось под так называемой "старой Кордовой", было не римским городом, а мавританским замком Абд ар-Рахмана III. Вопреки этому здравому рассуждению споры были закрыты.

И только в начале 20 века, а именно в 1911 г., во время правления Альфонсо XIII, начались первые официальные раскопки, развеяв любые сомнения, если таковые еще существовали, относительно того, что именно лежало под этой землей. Начиная с этого момента и вплоть до продолжительного перерыва из-за гражданской войны раскопки велись на регулярной основе. Работы начались с тех точек, где руины проглядывались лучше всего, именно они считались центральной осью халифатского комплекса. С этого момента и вплоть до смерти в 1923 г. архитектора, ответственного за раскопки, производилось последовательное обследование путём раскопок по параллельным линиям с севера на юг с целью определить границы городского периметра. Эта амбициозная цель так и не была достигнута. Начиная с 1944 г., после окончания войны, археологические кампании были возобновлены после нескольких лет перерыва. Среди них выделяются раскопки, осуществленные архитектором Феликсом Эрнандесем, который откопал центральную часть крепости площадью около 10,5 гектаров, определив таким образом базовые черты устройства дворца, а также осуществил важные реставрации, например, в Богатом Зале (он же - зал Абд ар-Рахмана III). В 1985 г., через несколько лет после создания автономных сообществ, управление комплексом переходит в руки Хунты Андалусии, организации, которая начиная с этого момента брала на себя задачу продолжения работ по раскопкам и восстановлению.

К настоящему моменту раскопано лишь 10% общей площади внутри городских стен, которые соответствуют центральному ядру крепости, хотя недавние работы, реализованные в течение последних лет, впервые сконцентрированы на областях, не имеющих отношения к дворцовому комплексу. В частности, новые археологические кампании, запущенные в апреле 2007 г., привели к открытиям, заставившим пересмотреть размеры комплекса, в особенности говоря о южной части городских стен, где обнаруживаются самые важные находки последних десятилетий. Таким образом, кампания за кампанией, новая структура и представления о городе мало-помалу меняются. В ноябре 2007 г. было совершено исключительное открытие: мечеть, расположенная на расстоянии более километра от благородной части города. Чуть позднее обнаружилась впечатляющая исламская дорога, единственная в своем роде в Испании, а также фундаменты зданий, предположительно формировавших жилые районы для простых людей, рядом с которыми было найдено бесчисленное множество обломков керамических изделий повседневного использования. Также производятся попытки выяснить, с максимально возможной скрупулезностью, истинные границы города. Они угадываются интуитивно, но специалисты намерены определить их окончательно посредством этих исследований.

Ставка на ценность

В последние годы Медина Асаара подвергается интенсивным реставрационным работам, целью которых, несмотря на серьезные потери в материалах, понесенные за время разграбления в Средние Века, является вернуть утраченное великолепие, поражавшее гостей города во времена, когда Медина Асаара был одним из самых важнейших государственных центров мира.

Реставрационные кампании 2001-2004 гг.

Среди самых выдающихся реставрационных работ в глаза бросаются изменения, произведенные в так называемой зоне алькасара (крепости). Дом Джафара, где, как считается, жил премьер-министр халифа, был подвержен наиболее полной и успешной реставрации из всех, реализованных на территории комплекса. Определение границ жилища было завершено после исчерпывающего исследования мрамора, когда было восстановлено более 200 плит, покрывавших пол, настенные росписи, бассейн и, кроме того, монументальный фасад. Также были проведены работы в так называемом Доме с Водоемом, где, предположительно, располагалась резиденция наследного принца. Перед лицом будущей реставрации здесь было проведено тщательное исследование бани.

Богатый Зал

Богатый Зал вновь засияет в своем лучшем виде после интенсивной реставрации, которая предполагает вернуть помещению все великолепие его прошлого. С одной стороны, планируется разместить все мраморные панели (atauriques), которые сейчас разбросаны по полу, вернуть их на изначальные места. В тех случаях, когда это окажется невозможным, предполагается заменить их новыми фрагментами, которые будут идеально соединяться с оригинальными. Что касается пола, который сейчас сделан из цемента, то он будет заменен на мраморное покрытие, как это было во времена Абд ар-Рахмана III. В самом деле, мрамор будет извлечен из португальских карьеров в Эштремош, откуда и прибыло оригинальное покрытие пола уже более 1000 лет назад.

Также будет восстановлен пруд, расположенный перед залом. Таким образом, по окончании реставрационных работ будет воссоздан первый гидравлический комплекс Медина Асаара, городу будет возвращен столь характерный для Андалусии водоем.

Музей

9 октября 2009 г. королева София открыла Музей Медина Асаара, предназначенный обеспечить комплекс сервисами, соответствующими его историко-художественному значению. Современная инфраструктура, управляемая министерством культуры и спорта Хунты Андалусии, располагается в непосредственной близости от комплекса и состоит из трехэтажного здания, два из которых находятся под землей. Центр располагает более, чем 7 тыс. кв.м. парковки и озелененной областью; внутреннее же пространство используется для таких различных целей, как прием посетителей, реставрация археологических остатков, конференц-зал, помещения для хранения археологических находок, офисы для историко-художественных исследований, студенческая библиотека, кафе, магазин с книгами о комплексе и мусульманском искусстве, выставочная зона, где демонстрируются самые впечатляющие находки. В 2010 г. музей Медина Асаара был награждён Премией Ага-хана по Архитектуре, престижной международной наградой, которой удостаиваются крупнейшие архитектурные, урбанистические или ландшафтные проекты, имеющие отношение к мусульманскому миру. Музей был спроектирован архитекторами Фуэнсанта Нието и Энрике Собехано.

В мае 2012 г. Европейским музейным форумом ему была присуждена премия "Европейский музей года". Эта награда присваивается каждый год новым музеям, которые добились успехов и инноваций в музейной сфере. Награждённый музей в течение года хранит статую Генри Мура "Яйцо", которая символизирует премию.

Ссылки

• [www.artencordoba.co.uk/MADINAT-AL-ZAHRA/Index.html www.artencordoba.co.uk  (англ.)]
• [www.cult-turist.ru/place-interes/one-place/284/?q=497&plint=284 www.cult-turist.ru]
• [www.vokrugsveta.ru/encyclopedia/index.php?title=Кордова Кордова] // Энциклопедия «Вокруг света»

Отрывок, характеризующий Мадина аз-захра

Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.