Медичи, Элеонора (1591—1617)

Элеонора Медичи итал. Eleonora de Medici<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Тиберио Тити (ок. 1597). Уффици, Флоренция</td></tr>
Принцесса Тосканская
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	10 ноября 1591(1591-11-10) Флоренция, Великое герцогство Тосканское
Смерть:	22 ноября 1617(1617-11-22) (26 лет) Флоренция, Великое герцогство Тосканское
Место погребения:	капелла Медичи, Флоренция
Род:	Медичи
Отец:	Фердинандо I, великий герцог Тосканский
Мать:	Кристина Лотарингская

Элеоно́ра Ме́дичи (итал. Eleonora de Medici), или Элеоно́ра, дочь Фердина́ндо Ме́дичи (итал. Eleonora di Ferdinando de Medici; 10 ноября 1591, Флоренция, Великое герцогство Тосканское — 22 ноября 1617, там же) — принцесса из дома Медичи, дочь Фердинандо I, великого герцога Тосканского; невеста испанского и португальского короля Филиппа III.

Биография

Принцесса Элеонора родилась во Флоренции 10 ноября 1591 года. Она была вторым ребёнком и старшей дочерью Фердинандо I, великого герцога Тосканы и Кристины Лотарингской, принцессы из Лотарингского дома. По линии отца приходилась внучкой Козимо I, великому герцогу Тосканы и Элеоноре Альварес де Толедо, аристократке из дома Альварес де Толедо, состоявшей в родстве с королями Испании. По линии матери была внучкой Карла III, герцога Лотарингии и Клавдии Французской, принцессы из дома Валуа. Прабабкой Элеоноры по материнской линии была французская королева Екатерина Медичи.

Хотя у Элеоноры не было врождённых деформаций тела, как у её младшей сестры Марии Магдалины, она имела слабое здоровье. По этой причине родители не планировали для неё династических браков, в отличие от младших сестёр — принцесс Екатерины и Клавдии. Первая в замужестве стала герцогиней Мантуи и Монферрато. Вторая в первом браке была герцогиней Урбино, овдовев, снова вышла замуж, и вторым браком была эрцгерцогиней Австрийской и графиней Тироля. В 1617 году предполагалось замужество Элеоноры за овдовевшим в первом браке Филиппом III, королём Испании и Португалии, но по неизвестным причинам оно не состоялось. Принцесса умерла во Флоренции 22 ноября 1617 года от оспы. В некоторых источниках говорится, что она «умерла от горя», после отказа жениха на ней жениться.

Её похоронили в капелле Медичи, в базилике святого Лаврентия во Флоренции. Во время эксгумации останков Элеоноры в 2004 году эксперты обнаружили скелет молодой женщины, одетый в платье из тонкой шерсти ламы прошитой золотой нитью, со вставками из шёлковой ткани тёмно-лилового цвета, с большими открытыми рукавами, многочисленными подвесками из искусственных цветов на юбке и огромным жабо вокруг шеи.

В культуре

Сохранились прижизненные изображения Элеоноры: детские портреты 1597 — 1598 годов кисти Тиберио Тити и Кристофано Аллори и несколько взрослых портретов кисти неизвестных авторов. Портрет принцессы флорентийской школы живописи в собрании на вилле Черрето-Гвиди искусствовед Лиза Голденберг-Стоппато идентифицирует как изображение Марии Анны Австрийской кисти Сустерманса.

Изображения Элеоноры сохранились и на флорентийских медальонах. На одном из них, работы Антонио Сельви, на аверсе изображён её бюст с драгоценной подвеской на правом плече и надписью на латыни «Элеонора, дочь великого герцога Фердинанда I», а на реверсе — корабль в бурном море с надписью также на латыни «Верный путь».

Генеалогия

Предки Элеоноры Медичи

Джованни Медичи                 Джованни, сын Джованни Медичи                         Катерина Сфорца                 Козимо I великий герцог Тосканы                             Якопо Сальвиати                 Мария Сальвиати                         Лукреция Медичи                 Фердинандо I великий герцог Тосканы                                   Фадрике Альварес де Толедо герцог Альба               Педро Альварес де Толедо вице-король Неаполя                       Исабель де Суньига-и-Пиментел                 Элеонора Альварес де Толедо                               Луис Пиментел-и-Пачеко маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо               Мария Осорио-и-Пиментел                         Хуана Осорио-и-Басан                 Элеонора Медичи                                           Антуан II Добрый герцог Лотарингии               Франциск I герцог Лотарингии                       Рене де Бурбон-Монпансье                 Карл III герцог Лотарингии                             Кристиан II король Дании               Кристина Датская                         Изабелла Австрийская                 Кристина Лотарингская                                     Франциск I король Франции               Генрих II король Франции                       Клавдия Французская                 Клавдия Французская                               Лоренцо герцог Урбино               Екатерина Медичи                         Магдалина Оверньская

Отрывок, характеризующий Медичи, Элеонора (1591—1617)

На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.