Мейер, Иоганн Генрих

Иоганн Генрих Мейер (нем. Johann Heinrich Meyer; 16 марта 1760, Штефа близ Цюриха — 14 октября 1832, Йена) — швейцарский художник и искусствовед. Ученик Фюссли, Мейер в 1784 году отправился в Рим, в 1787 году подружился с Иоганном Вольфгангом Гёте и с 1791 года проживал в Веймаре, где в 1806 году возглавил Княжескую школу рисования. Мейер был правой рукой Гёте по вопросам искусства и за это заслужил прозвище «гётевский Мейер».

Мейер родился в семье коммерсанта из Цюриха Иоганна Баптиста Мейера и учился рисованию в родном городке. Иоганн Каспар Фюссли познакомил его с творчеством археолога и искусствоведа Иоганна Иоахима Винкельмана, которое произвело на него большое впечатление. В 1784 году художник Мейер отправился в Рим и влился в колонию проживавших там немецких художников. В 1786 году Генрих Мейер работал учителем рисования в Неаполе и познакомился с художником Иоганном Генрихом Вильгельмом Тишбейном. В Неаполе он был представлен герцогине Анне Амалии Саксен-Веймар-Эйзенахской и познакомился с Иоганном Готфридом Гердером. В Венеции он вновь встретился с Гёте и в 1791 году переехал в тюрингское герцогство Веймар, где оставался до конца своей жизни.

До 1802 года Мейер проживал в веймарском доме Гёте. Сначала он руководил перестройкой дома в стиле классицизма. В 1795 году Генрих Мейер получил звание профессора, а в 1806 году — должность директора веймарской Княжеской школы рисования. В 1795 году Мейер отправился на два года в поездку во Флоренцию и Рим. В 1799 году он руководил оформлением веймарского городского замка. В 1798 году Мейер вместе с Гёте издавал художественный журнал «Пропилеи».

В январе 1803 году Генрих Мейер женился на жительнице Веймара Амалии фон Коппенфельс, которая была моложе своего жениха на 11 лет. Молодая семья сначала проживала в Йене, затем вернулась в Веймар. Бездетный брак Мейеров был тем не менее счастливым. Амалия умерла в 1825 году. Генрих Мейер больше не женился.

В 1807 году Генрих Мейер получил звание придворного советника. В 1809—1815 годах он работает над своей «Историей искусства», которая будет издана лишь в 1974 году. Гёте очень дорожил мнением Мейера по вопросам изобразительного искусства. Дружба с Гёте продолжалась до самой смерти Мейера, то есть в течение 45 лет. Этому способствовал спокойный характер художника и отстранённая манера общения. В отличие от Иоганна Петера Эккермана не носило оттенка раболепия. Мейер был первым, кому Гёте сообщил о завершении работы над «Фаустом».

Литература

• Arthur Pollmer: Aus dem Nachlaß Friedrich Theodor Kräuters. In: Jahrbuch der Sammlung Kippenberg. II, S.214ff. Leipzig 1922
• Renate Grumach (Hrsg.): Kanzler Friedrich von Müller: Unterhaltungen mit Goethe. S.143. Weimar 1982
• Eberhard Anger (Redakteur): Der Kunst-Brockhaus: Aktualisierte Taschenbuchausgabe in zehn Bänden. Bd.6, S.314. Mannheim 1987, ISBN 3-411-02936-6
• Gero von Wilpert: Goethe-Lexikon. S.701 — 702. Stuttgart 1998, ISBN 3-520-40701-9
• Jochen Klauß: Der «Kunschtmeyer». Johann Heinrich Meyer: Freund und Orakel Goethes. Weimar 2001, ISBN 3-7400-1114-9

Отрывок, характеризующий Мейер, Иоганн Генрих

Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.